Я тихо закрыла за собой дверь спальни и пошла в убогую гостиную. Я пыталась прибраться, пока Макс был в душе, но мало что можно сделать, чтобы превратить ее в уютное местечко.
Я подумала, что, наверное, стоит оставить записку, но потом отказалась от этой затеи. Какой в ней смысл?
Схватив сумочку, я вытащила ключи от машины, приготовившись сбежать отсюда.
— Куда собралась?
Я оглянулась через плечо, и обнаружила, что Макс идет ко мне. Он выглядел измученным и усталым, но в его глазах снова вспыхнул былой огонек.
— Я просто подумала, что мне лучше поехать домой. Знаешь, оставить тебя в покое, — сказала я, вызывающе задрав подбородок.
Макс прижал руку к входной двери, перекрывая мне выход. Его лицо, еще несколько мгновений назад напряженное и беспокойное, теперь казалось встревоженным и уязвимым.
Она наклонился, пока между нашими лицами не осталось всего пару сантиметров. В его дыхании я ощущала мятный аромат зубной пасты. Он сверлил меня взглядом, пристально всматриваясь в мое лицо.
— То, что ты сделала, как помогла мне, осталась со мной… я не понимаю, почему ты сделала это. Но спасибо тебе, — тихо поблагодарил он меня.
Вот и признание, которое я так хотела. Но теперь, когда он поблагодарил меня, я не знаю, чего он хочет. Или что я хочу от него.
Я прислонилась спиной к двери, его близость обескуражила меня.
— Ерунда, — ответила я, покачав головой.
Макс поднял вторую руку и прижал ее к двери рядом с моей головой. Я оказалась в ловушке его рук, без единого шанса ускользнуть.
— Это не ерунда, — возразил он, — Почему ты оказалась в клубе? — допрашивал он.
— Не знаю… — начала было я, но он прервал меня.
— Ты прекрасно знаешь, Обри. Почему ты была там?
— Из-за тебя, Макс. Я искала тебя, — призналась я, затаив дыхание, мое сердце бешено колотилось в груди. — Я беспокоилась за тебя.
— Ты даже не знаешь меня, Обри. Почему ты вообще обо мне волнуешься? — пытался добиться ответа Макс.
Я закрыла глаза, пытаясь отгородиться от его пристального взгляда.
— Я просто… Я хотела помочь тебе, — я открыла глаза и не мигая уставилась на него. — Меня волнует то, что происходит с тобой. Мне кажется, что ты нуждаешься в ком-то, кому ты будешь небезразличен. И ты мне не безразличен, Макс. Очень небезразличен, — призналась я голосом, едва отличимым от шепота.
Макс сглотнул, от моего признания у него задрожали губы. На его покрытом синяками лице проступила какая-то эмоция, которую я не в состоянии прочесть. Он наклонил голову и прижался своим лбом к моему и наши носы тоже соприкоснулись.
— Не стоит, Обри. Я не достоин этого, — его мольба напоминала стон.
Я медленно подняла руки и осторожно коснулась его лица — мои пальцы скользнули по его щекам. Он прижался щекой к моей ладони и, кажется, боролся сам с собой.
— Ты достоин этого, Макс. Ты должен понять и поверить в это, — уговаривала я. Он поймал мою ладонь, широко раскрыл глаза и впился в меня взглядом.
— Ты должна знать, что если решишь остаться со мной, то я уже никогда не смогу отпустить тебя. Никогда, — его голос дрожал, когда он произносил эти слова. Какая-то часть меня напугана этим его обещанием.
Но все же я надеюсь, что он будет вот так крепко держать меня… всегда.
Я высвободила свою руку и снова коснулась его лица, провела большим пальцем по изгибу рта. Макс приоткрыл губы, целуя мягкую подушечку пальца, неуверенно касаясь ее языком.
Я вздрогнула от лавины эмоций, захватившей меня после этого простого прикосновения.
— Макс, позволь мне помочь тебе, — умоляла я, зная, что медленно пробиваю брешь в его защитных барьерах.
Его руки мгновенно обняли меня, прижимая к груди. Я слышала, как стучит его сердце.
— Ты уже помогаешь, — сказал он, и его голос эхом прозвучал у меня в голове.
Я слегка отстранилась, чтобы взглянуть на него. Он показался мне печальным, словно ненавидит себя за то, как поступает, но ничего не может поделать с этим.
— Что же ты делаешь с собой? — спросила я, положив ладонь на его щеку и нежно касаясь кожи, покрытой синяками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Макс не ответил мне. Он схватил мою руку, поцеловал ладонь, и прижал к своему сердцу. И затем мы крепко обнимались, не желая отпускать друг друга. Мы оба не хотели нарушать призрачную прелесть момента страшной действительностью, в которой он живет.
Потому что данное мгновение это все, что у нас есть.
* * *
— Мама умерла, когда мне было десять, а Лэндону — пять. У нее был рак. Я мало что помню о том времени, когда она болела. Смутно помню, что она подолгу лежала в постели и как мы ходили навестить ее в больницу. Но, кроме этого, я ничего не помню, память как будто заблокировала все. Полагаю я жил так, будто ничего особенного не случилось, — Макс с отвращением фыркнул и его руки еще крепче обняли меня.
Мы сидели на диване. Именно здесь мы провели последние два часа. Разговаривали мало; Макс в основном молчал. Мне же не хотелось нарушать тишину, так как я не знала, что произойдет потом.
Казалось, что ему необходимо обнимать меня. Он пропускал пряди моих волос сквозь пальцы, нежно целовал в висок. И все. Видимо для него в данную минуту большего было и не нужно.
Я не могла не заметить, что его по-прежнему трясет, сердце под моей ладонью билось неустойчиво, а его лицо было покрыто капельками пота. Ужасная ломка все еще одолевала его. Он был неестественно бледным, под глазами залегли темные круги, а его обычно ярко-голубые глаза казались тусклыми и безжизненными.
Я уже привыкла к тишине, поэтому вздрогнула, когда он заговорил. В тишине звук показался мне почти оглушительным.
— Кем нужно быть, чтобы не помнить, как умирает твоя собственная мать? — задал он вопрос. Не знаю, ждал ли он какого-нибудь ответа, но я решила, что отвечу ему в любом случае.
— Ты был ребенком, Макс. Скорее всего ты просто не до конца понимал, что происходит.
Макс снова замолчал. Не знаю, слышал ли он вообще то, что я сказала. Его объятья были такими крепкими, как никогда — пальцы впивались в кожу, словно он пытался сделать нас единым целым.
— После ее смерти отец в некотором роде исчез из наших жизней. Он был с нами, но в тоже время его не было. Он очень много работал, а я взял на себя заботу о Лэндоне. Готовил ему завтраки и ужины, помогал с домашними заданиями. Следил, чтобы у него была чистая одежда, и чтобы он вовремя ложился спать. Я стал ответственен за него. Я, черт возьми, стал мамочкой и папочкой в десять лет.
Не знаю, что ожидала услышать от него. Я придумала тысячу объяснений тому, как он докатился до своей нынешней жизни и, что толкнуло его на эту темную дорожку. Но совершенно не ожидала услышать историю о мальчике, который рано потерял обоих родителей и был вынужден стать взрослым раньше, чем был к этому готов.
Я догадывалась, что прошлое у Макса далеко не радужное. Слишком многое крылось в его детстве, чтобы он мог быть счастливым.
Я видела, как он опекает Лэндона. Совершенно очевидно, что он чувствует ответственность за младшего брата. Но история, которой поделился Макс, показала мне, что в нем есть какая-то печаль, которая дает мне надежду, что этот человек еще не совсем потерян.
— А спустя две недели после того, как я пошел в старшую школу, мой отец умер от сердечного приступа. Не думаю, что я вообще знал его. Я даже не помню каким он был до того, как умерла мама, до того, как погрузился он в депрессию и стал горевать. Боже, я не знаю, какого черта я рассказываю все это, — пробормотал он и провел рукой по своим волосам, в то время как его вторая рука, по-прежнему крепко обнимала меня.
Думаю, он пытался разобраться с тем, что происходит у него в голове, пытался найти слова, которыми хотел поделиться со мной.
— После этого, я понял, что существуют разные вариации дерьмовой жизни. И жизнь до смерти моего отца ничто по сравнению с той жизнью, которая началась после его смерти, — продолжил рассказывать Макс и его голос слегка надломился.