Читать интересную книгу Неосторожность - Чарлз Дюбоу

В разогретой солнцем кабине душно. Гарри снимает куртку, открывает окна и проверяет, правильно ли пристегнут сын. Он запускает двигатель, и тот с кашлем оживает, лопасть пропеллера превращается в размытый круг. Наметанным глазом Гарри осматривает приборы, убеждаясь, что они исправны. Связывается по радио с диспетчером и просит разрешение на взлет.

– Башня Ист-Хэмптон, это Танго-Галф-девять-девять, прошу взлет.

Перед ними никого нет. Гарри выводит маленькую «Сессну» от ангара и направляет на полосу. Улыбается сыну.

– Готов? – кричит он сквозь гул мотора.

Мальчик улыбается в ответ и поднимает большой палец. Гарри медленно прибавляет газ до полного. Давление и температура масла в норме. Примерно на тридцати пяти узлах оживает указатель скорости. Когда самолет достигает шестидесяти четырех узлов, Гарри плавно тянет ручку, и они взлетают. Самолет идет вверх, ложась на левое крыло над аэродромом.

– Смотри, папа, наш дом!

Гарри смотрит вниз, видит лиман, большой дом, коттедж позади него. Он всегда изумлялся, каким маленьким все кажется. Годами видел дом с этой высоты – это первое, на что он всегда смотрит; и его сердце бьется сильнее при мысли, что он, вероятно, увидит крохотную Мэдди, может, она будет поливать сад или играть на траве с Джонни, и ее золотые волосы станут сверкать на солнце.

А теперь, если не получится помириться с Мэдди, он может никогда больше не увидеть все это ближе, чем отсюда. Гарри представляется себе призраком, смотрящим сверху на тех, кого любил и покинул.

Он помнит, как впервые увидел Мэдди. Он шла по университетскому двору. Это было в самом начале первого курса, его уже приняли в «Дельта-Каппа-Эпсилон», потому что в обществе состояли многие выпускники его школы, а уж они-то знали, как Гарри играет в хоккей. Они показали ему Нью-Хейвен: где выпивать, где обедать, на какие курсы записываться. Водили на вечеринки, на которые редко приглашали первокурсников. Он шел в другую сторону, когда его приятель, запасной в хоккейной команде, хихикнул и сказал:

– Глянь, свежее мясцо.

Первое, что бросилось Гарри в глаза, – ее волосы. Он таких прежде не видел. Золотые, с красными отблесками, струившиеся до пояса. Потом Гарри разглядел ее лицо. Гордое, с выступающим подбородком, с острым носом. Она идет, как мужчина, подумал он. Сильная, целеустремленная. Он видел, что она ничего не боится. Она и одета была, как мужчина: поверх джинсов висела незаправленная рубашка. В тот момент рубашка его отпугнула. Гарри подумал, что это рубашка ее парня. И он старше. Это подразумевало изощренность, о какой он и мечтать не смел. Намекало, что она знает в этой жизни побольше, чем он. Ее красота, самообладание, беспечность создавали вокруг нее ауру, выделявшую ее из всех девушек, которых он видел в Йеле.

В отличие от них ее трудно было классифицировать. Она не была золотой девочкой из дорогой школы, готом, хиппи или лесбиянкой, не была помешана на спорте или компьютерах. Она была просто самой собой, единственной в своем роде. Никто из парней ничего не сказал, когда она проходила мимо. Они тоже находились под впечатлением. А она даже не обратила на них внимания, ее сияние делало все вокруг тусклым. Когда она скрылась из виду, один из них в конце концов произнес:

– Вот эту бы я пощупал.

Гарри промолчал, он просто смотрел, не отрываясь, на дверь, в которую она вошла. В груди у него теснило. Захотелось ударить парня, но он лишь буркнул:

– Заткнись!

Его никто не услышал, потому что в ту же секунду кто-то другой в шутку стукнул сказавшего по руке:

– А то. Забудь, без шансов.

Остальные засмеялись, настоящие мужчины, а Гарри поморщился. Он думал только о девушке.

Первый курс стал для Гарри временем триумфа. Он легко попал в университетскую хоккейную команду – до этого первокурсников не брали двадцать лет. Команда, состоявшая из героев частных школ и самородков из рабочих семей, являлась одной из лучших, выходивших на лед от Йеля за многие годы. Она легко взяла кубок «Лиги плюща» и дошла до четвертьфинала в играх Национальной студенческой спортивной ассоциации. Гарри даже встречался с хорошенькой фигуристкой из Гринвича, игравшей в хоккей на траве. Или в лакросс. Неважно. Но он постоянно думал о Мэдди. У них не было общих занятий, зато учились они в одном колледже. Он иногда мельком видел ее, когда она перебегала улицу, или заходила в здание, или ехала мимо на машине. Мэдди походила на ангела благих намерений, вечно парящего вне досягаемости. И все же, каждый раз, когда Гарри ее видел, у него начинало сильнее биться сердце, и на секунду его охватывала радость. Она по-прежнему была, она ему не привиделась, и она была так же красива, как в его воспоминаниях.

За этим мимолетным ликованием неизбежно следовало сокрушительное уныние, сопровождавшее его весь оставшийся день. Ему так хотелось просто крикнуть ей:

– Эй! Стой!

Но даже если бы Гарри крикнул, что бы он сказал? Однажды он увидел, как Мэдди идет ему навстречу, испугался и убежал. У него вообще-то всегда легко получалось с девушками, но ее красота была настолько непомерной, что он себя чувствовал дураком. Гарри ничего не знал о ней, откуда она, что за человек, что изучает. Даже не знал, как ее зовут. Понимал только, что Мэдди красивая и она почему-то его пугает.

Весной, на вечеринке, которую устроила дочь богатого немецкого промышленника, снявшая целый дом в Нью-Хейвене, чтобы отпраздновать свой двадцать первый день рождения, они встретились. Были приглашены сотни гостей, в числе прочих – Мэдди, Гарри и я. Специально отпечатанные приглашения извещали, что одежда требуется формальная, что в переводе означало «не одевайтесь как с помойки». Поэтому Мэдди в тот вечер сделала над собой усилие, что бывало нечасто.

В минувшие выходные мы с Мэдди обошли несколько бутиков на Манхэттене, и она выбрала облегающее платье с глубоким вырезом – зеленое с искрой, чуть выше колена. Она выглядела в нем потрясающе, и я лопался от гордости, сопровождая ее в тот вечер. Завороженные восторженные взгляды мужчин подтверждали то, что я уже знал: Мэдди не только была самой красивой женщиной на вечеринке, она была самой красивой женщиной из всех, кого они когда-либо видели. За спиной у нас перешептывались, женщины, без сомнения, отпускали злобные замечания; но это было неважно.

В какой-то момент я заметил бывшего одноклассника, с которым мы почти не виделись в колледже, и пошел с Мэдди к нему, чтобы представить их друг другу. Должен признать, с моей стороны это было чистым эгоизмом: я хотел, чтобы как можно больше народу в комнате знало, что я с Мэдди. Это был мой звездный час.

Мой бывший одноклассник разговаривал со здоровенным парнем, который стоял к нам спиной. На парне был слишком тесный смокинг, явно взятый напрокат. Я, несмотря ни на что, встрял.

– Привет, Фрэнк! – воскликнул я. – Где ты прятался?

Тот повернулся, пожал мне руку и замер, увидев Мэдди.

– Фрэнк, разреши тебе представить Мэдилейн Уэйкфилд.

Фрэнк улыбнулся.

– Здравствуйте. Разрешите вам представить Гарри Уинслоу.

Мне это имя попадалось в «Йель дейли ньюс». Гарри часто становился предметом восторгов на первой полосе.

– Вы тот самый Победитель Уинслоу? – спросил я.

Это прозвище ему дали за хоккейные подвиги.

– Просто Гарри, – ответил он, смущенно улыбаясь.

– Я Уолтер Жерве, а это Мэдилейн Уэйкфилд.

Он на нее не смотрел. Он был не в силах на нее посмотреть.

– Здравствуйте, – пробормотал он.

– Уолт, угадай, кто еще тут? Роки! Приехал из Принстона на вечеринку. Он у бара. Хочешь с ним повидаться?

– Мэдди, я сейчас. Нам все равно нужна новая порция выпивки. Гарри, я могу вас попросить позаботиться о Мэдди? Мы на минутку. Хорошо?

Мэдди кивнула.

И вот настал момент, о котором Гарри мечтал весь год – мечтал и боялся. У него пересохло во рту. Мозг отключился. Он таращился на Мэдди, пытаясь придумать, что сказать, чтобы не стоять молча, как идиот.

– Неплохая вечеринка, – решился он. – Вам весело?

Мэдди повернулась и посмотрела на него. Глаза у нее сверкали голубым льдом.

– Я не сплю с хоккеистами, – заявила она, развернулась и ушла следом за мной, а Гарри остался, разевая рот, как выловленная треска.

Потом они часто рассказывали эту историю, на их званых обедах все обычно очень смеялись. Но Гарри до конца семестра не общался с Мэдди. Когда мы с ним встречались, она или отворачивалась, или делала уничижительные замечания. К концу года мы все разбежались – кто по работам и практикам, кто по загородным клубам и пляжам. Летом Мэдди работала в Вашингтоне у какого-то конгрессмена и закрутила недолгий роман с одним из его помощников. Она писала мне об этом в мучительных подробностях, и я читал ее письма вечерами в пустой родительской квартире, пока был на практике в одной из старейших в городе юридических фирм. Это было первое лето, которое мы провели врозь. Она приезжала только дважды. В конце лета нам все-таки удалось побыть недельку вместе, к тому времени ее роман закончился, и мы каждый день ходили на пляж, а вечерами таскались по округе – то по вечеринкам, то в кино – или просто сидели дома. А Гарри уехал в Оклахому на строительство нефтяной вышки.