— И все-таки, сын, в леса Толубая тебе надо бы сходить. И к горе Уженю — тоже. А может, и на Адыган съездить… А пока скажи жене, чтобы тажуур с аракой от тебя спрятала. А еам в горы уходи, найди там обо, подожди — горный дух Ту-Эези явится. Условься с ним о времени признания… Не смотри на меня удивленно, я дело тебе говорю!
— Я — ничего, — смутился Учур и отвел глаза. — Я так…
— Ту-Эези — сильный дух, добрый. Не обижай его, не проси о пустом. Не говори с ним громко, обувь сними с ног, чтобы не топать… Да и не любит он, когда люди попирают его камни ногами! Помни обо всем этом. Ружье или нож с собой не бери, трубку и табак оставь дома… У зверя один дух, у человека другой… И Ту-Эези может перепутать тебя с козлом или маралом, чтобы накормить своего голодного друга — волка… Не лукавь с ним и не проси большего, чем он может дать. А то вообще ничего не получишь… А просить ты должен только огня для души! Больше каму ничего не нужно, все остальное ему дадут сами люди…
Теперь и Учур кивнул: в словах отца был толк. О загадочном дереве камов он еще от деда Челапана слышал, и о Ту-Эези он говорил… Одно и непонятно пока Учуру — как узнать духа гор? Он ведь каждому в разных видах является! Кому — козленком, кому — голым младенцем, а то — камнепадом, всплеском жаркого ветра, глухим рокотом в горах…
Взглянул на отца, ожидая новых слов. Но тот уже воткнул пустую трубку в рот, по карманам себя хлопает, мешочек с табаком ищет. Нашел, сам себе трубку набивать стал.
Учур знает, что Оинчы много камлал. И зайсанам, и охотникам, и скотоводам. Даже знатным русским людям камлал. Они были в золотых очках и носили круглые желтые лепешки на плечах. Потом каму громко говорили, что он нехорошо-делает… А один раз, рассказывали, он даже старому русскому попу камлал. Тот обругал его потом, а рубль серебряный все равно подарил за труды!..
— Отец, ты видел Эрлика?
Оинчы вздрогнул, просыпав табак из незажженной трубки.
— Его нельзя видеть глазами, сын. Сразу ослепнешь! Только богатырям, знатным зайсанам и великим камам, которые по сто лун подряд приносят жертвоприношения, открывает хан Эрлик двери своей чугунной юрты.
— Но ведь ты улетал к нему во время больших камланий! — удивился Учур. — Или опять скажешь, что люди много врут про тебя?
Оинчы печально улыбнулся: какой он еще глупый, его сын! Это люди думают, что кам улетает к Эрлику, чтобы посоветоваться с ним, когда он им своей пляской и криками взор затуманит и сердца наглухо запрет… Главное для кама — заставить духов слушаться и помогать ему при заклинаниях… А люди сами каму помогают, одолевая не только его, но и свой собственный страх! Кам только подсказывает им, как и что надо сделать, как заставить волю и дух самого человека восстать на их несчастья и победить!.. Может, у других камов и по-другому все… Кто знает чужие тайны?
Челапан — отец Оинчы и дед Учура, уходя навсегда за горькой солью, унес с собой все секреты. Оинчы, взяв его бубен, ничего не умел, не знал даже заклинаний. И первое время люди ему тоже не верили и долго не шли. Тогда сыновья камов еще редко становились камами, чаще — внуки… Такое же сейчас случилось и с Учуром, хотя он, Оинчы, не умер и тайны свои пока носит в себе. Но Учуру повезло больше, чем Оинчы, — по всем старым правилам наследования именно он, внук Челапана, имеет все права и силу деда! Не нашел еще кончика нити, не размотал клубок…
Что и говорить, Челапан был мудрый и грозный кам! Делал с людьми и духами все, что хотел. Одно и не мог — отодвинуть от себя старость, а потом и смерть. И его су-дур[101] — волшебную книгу судеб — Оинчы так и не смог найти после смерти отца. А ведь люди в один голос говорили, что она была у него на камланиях и он листал ее, водя пальцем по столбикам непонятных и непривычных знаков… Может, и не было у Челапана этой книги?.. Да и откуда было неграмотному алтайцу знать тайны тех знаков, если он не понимал и не разбирал даже русских слов! Мало ли что может показаться людям! Да и просто придумать могут — ведь всем иногда хочется видеть и понимать то, чего нет… Сам Оинчы много раз убеждался в этом, когда люди, которым он камлал, видели в его руках то, что он сам громко называл вслух, хотя руки его были пустыми. Но ведь и они верили, что кам показывал им живую птицу, золотую монету с русским орлом, монгольскую наплечную пряжку со знаком сложенных вместе рыб…
Может, сказать обо всем этом Учуру? А зачем? Если он рожден настоящим камом, он все сумеет сделать и без подсказки! Потому и надо ему к Кам-Агачу съездить, на горе Уженю побывать, которой Оинчы молился по примеру Челапана и которой неплохо бы помолиться и Учуру, поискать черный камень тьада, открывающий сокровища и тайны… Ну а не захочет подниматься на священную гору, пусть обойдет ее стороной, спустится к озеру с голубой, как небо, водой и выпьет ее полную горсть, чтобы стать навеки здоровым и мудрым. Если пройдет дальше к болоту, то найдет траву, похожую на осоку. Эту траву едят маралы, когда идут искать себе жену… Впрочем, эта трава Учуру не нужна он молод, здоров и силен, его любви хватит не одной только Барагаа… А вот ему, Оинчы, такая трава уже нужна, чтобы молодая жена хоть раз в одну луну могла погладить свои косы в знак уважения мужа!
Учур нахмурился: снова длинную думу думает отец, а делиться не хочет. Посидеть пришел у огня, с дороги отдохнуть? Зачем тогда обещал большой разговор, если молчит?
Не бросил бы свой бубен Оинчы,[102] не случись с ним этой беды!
Он ехал с очередного камлания, задремал в седле, успокоенный усталостью и аракой, когда конь всхрапнул и начал пятиться. Кам открыл глаза и увидел пятерых всадников[103] в белых одеждах на белых конях с белыми лицами и руками. Протер глаза — видение не пропало. Он хотел развернуть коня, чтобы уехать обратно, но его остановил строгий и властный голос:
— Именем Шамбалы, стой!
И взвился перед глазами Оинчы огненный дракон Дель-беген со сверкающими четырнадцатью глазами на семи головах, закрыл всадников на конях, опаленное закатной зарей небо и мрачно темнеющие горы. Потом раздался рокочущий голос, похожий на подземный рев медведя, выбирающегося из берлоги:
— Я, Белый Бурхан,[104] приказываю тебе: ложись на землю и целуй ноздри хозяина леса!
И упала к ногам кама Оинчы свежая медвежья шкура, пахнущая гнилью и муравьями. Он лег на шкуру, разбросив руки, поцеловал влажные еще ноздри медвежьего носа, дав самую страшную клятву, какую только может дать человек гор.
— Повторяй за мной! — приказал тот же голос. — Я, презреннейший из самых презренных…