Читать интересную книгу Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель - Наталия Лебина

Одновременно в годы оттепели в Советском Союзе стал популярен материал, обладающий выраженной функциональностью и унисексуальностью, – синтетическая ткань «болонья», названная по имени итальянского города, где впервые было налажено ее производство. В СССР «болонья» появилась во времена хрущевских реформ. А.И. Аджубей вспоминал: «Он [Хрущев] стал активно принимать западных бизнесменов, заспешивших в Москву. Крупный итальянский промышленник… поставил нам первые заводы искусственных волокон. Так вошла в наш быт ткань „болонья“» (Аджубей 1989: 99). Она, вернее, плащи из нее, сразу стали дефицитом, предметом вожделения и фарцовки. Погоня за «болоньей» – химической химерой первой половины 1960-х годов – запомнилась и Е.Б. Рейну, купившему плащ цвета «жандарм» у одного из ленинградских фарцовщиков (Рейн 1997: 247). М.Ю. Герман посвятил этому, в общем-то банальному дождевику целый абзац в своих блестящих мемуарах: «А плащ „болонья“ стал более, нежели модой – эпидемией, мечтой, униформой художественной знати. Шелковисто синтетические, необычных оттенков – черно-лазурные, темно-коричневые с зеленоватым блеском, угольно-серые со стальным, дивного и простого покроя, они шуршали и переливались, утверждая высокое положение и стильность владельцев. Мне он так и не достался – его покупали только из-под полы в комиссионных и стоил он весьма дорого… А на Западе – гроши, и выпускались исключительно для защиты от дождя. А у нас „болоньи“, настойчиво носившиеся в любую погоду, трескались, портились и выглядели, вероятно, нелепо. Но мы вынуждены были жить по собственным кодам элегантности» (Герман 2000: 425). С неменьшим восторгом пишет о болонье Т.Е. Девиз: «Иногда мне даже жаль, что прошла мода на плащи „болонья“, так они были элегантны, украшали всех и очень подходили к нашей холодной переменчивой погоде. Кроме того, они были удобны: маленький пакетик помещался в сумке на случай дождя. Однако за красоту их у нас носили в любую погоду. Помню, что за каких-то несколько месяцев в начале 1960-х годов большинство граждан обоего пола оделось в плащи темно-синего, или темно-серого, или темно-коричневого цвета. При первом появлении импортная „болонья“ была символом богатства и жизненного успеха. Плащи были хорошо сшиты, с дополнительной отлетающей кокеткой на спине, под которой скрывалась сетчатая материя для вентиляции, погончиками, большими прорезными карманами и широкими поясами… К плащам прикладывалась маленькая косыночка, а у мужчин – беретик» (Дервиз 2011: 67–68). Скрупулезное описание «болоньи», приведенное в воспоминаниях Т.Е. Дервиз, подчеркивает унисексуальный характер этой одежды. Детали покроя женских и мужских плащей совпадали. Совершенно очевидно, что приверженность к «болонье» была одним из кодов элегантности как мужчин, так и женщин. Но полностью удовлетворить спрос на синтетические плащи в годы оттепели не удалось. Неслучайно на декабрьском пленуме ЦК КПСС 1963 года вновь заговорили о необходимости улучшить качество полимерных материалов, вискозных, капроновых и ацетатных волокон. Массовое производство «болоньи» наладили в СССР к концу 1960-х годов. Но мода – вещь изменчивая даже в условиях развитого социализма. Экономисты были вынуждены констатировать, что в 1971–1975 годах спрос на «болонью» резко упал.

В годы хрущевских реформ в пространстве советской повседневности возник и новый вид обуви унисекс. Произошло это в значительной мере благодаря внедрению достижений химии в быт. В условиях хронического обувного дефицита в СССР наиболее приемлемыми для осенне-зимнего времени были галоши, как простые, так и утепленные; в большинстве случаев их надевали на мужские и женские туфли, ботинки, валенки. Производство галош и бот казалось относительно отлаженным. Только один ленинградский завод «Красный треугольник» в конце 1950-х годов выпускал около ста артикулов резиновой обуви и постоянно усовершенствовал их. Летом 1955 года на предприятии даже начали изготовлять женские галоши без каблука на тонкой подошве. «Эти галоши, – как писала „Ленинградская правда“, – очень удобны в условиях резкой перемены погоды. Их можно носить с собой в кармане или в дамской сумочке» (Ленинградская правда 1955б).

Однако на рубеже 1950–1960-х годов галоши вошли в конфликт с остромодной в прямом и переносном смысле обувью. Газетчики сообщали: «Вкусы меняются – многие предпочитают теперь носить обувь с зауженным носком и тонким каблуком, а попробуйте найти галоши к ней!» (Ленинградская правда 1961в). В это время на «Красном треугольнике» попытались наладить производство женских резиновых галош с каблуком-шпилькой. Но началом конца более чем вековой жизни галош в городском пространстве стали решения в первую очередь майского пленума 1958 года об увеличении производства обуви из искусственной кожи в 2,3 раза, а на микропористой подошве – в 40 раз!! (КПСС в резолюциях и решениях 1971б: 327). Это был своеобразный ответ власти стилягам, которые в начале 1950-х годов уже носили обувь на светлой, чаще всего белой, микропоре, которую называли «манной кашей». Эта подошва действительно позволяла ходить в сырую погоду, не используя галоши. С конца 1950-х годов на микропоре, правда, более сдержанного цвета, стали ходить все – вступать в коммунизм в галошах казалось нелепым. Вершиной советского обувного искусства явились ботинки из прорезиненного войлока на толстой резиновой подошве, в быту из-за своей скучной рациональности получившие название «прощай, молодость». Разработана эта модель была в осенне-зимний сезон 1961/62 годов (Ленинградская правда 1962б). Боты были не слишком элегантные, но дешевые в сравнении с импортными утепленными ботинками и удобные. Д.В. Бобышев вспоминал друга своей молодости Володю Швейгольца, который совершенно серьезно заявлял: «Пока молодой, носи с юмором боты „прощай, молодость“, причем на размер больше: тепло и дешево и в гостях, легко скинув их, не натопчешь» (Бобышев 2003: 116–117). Серийное производство бот в мужском и женском варианте началось в 1963 году (Ленинградская правда 1963а). Это был еще один советский вариант обувного унисекса.

Размывание гендерных границ благодаря внедрению в советскую повседневность вещей в стиле унисекс способствовало и формированию новых идеалов женской привлекательности, отличных от прежних, сталинских. На смену помпезной представительности пришла спортивная деловитость. Это выразилось в появлении совершенно иных типажей актрис в советском кино: Татьяны Самойловой, Жанны Болотовой, Татьяны Лавровой, Инны Гулая, Анастасии Вертинской, Светланы Светличной и др. Интеллект и эротичный шарм являлись отличительной чертой их внешности. То же самое происходило на эстраде: взлет Эдиты Пьехи во многом определялся пикантностью ее внешности и иностранного акцента, а Майи Кристалинской – чарующим обаянием некрасивости, так характерным для западных певиц типа Эдит Пиаф. Ориентиры женственности, отрицающие плакатно-монументальные черты красавиц эпохи тоталитаризма, распространялись и на уровне частного пространства. В мемуарах и литературных произведениях шестидесятников часто встречаются описания «роковых женщин». И всюду прослеживается связь с западными канонами привлекательности, почерпнутыми из произведений Э. – М. Ремарка и Э. Хемингуэя: «Ася Пекуровская – …яркая, элегантная, с глазами, заведенными тушью за виски, раскованная, самоуверенная, привыкшая к поклонникам, дерзкая на язык. <…> В юности напрашивалось сравнение Аси с героиней романа Хемингуэя „Фиеста“ – Бред Эшли. Очень коротко, „под мальчика“ стриженная, своевольная и очаровательная» (Штерн 2005: 130–131). Литературные ассоциации, в данном случае с героиней Ремарка Пат («Три товарища»), возникают и когда читаешь описание внешности Галины Дозмаровой-Харкевич: «Неуправляемая копна каштановых волос, короткий, с намеком на курносость нос и большой чувственный рот. Представьте себе сигарету в углу этого чувственного рта, прищуренный от дыма серо-зеленый глаз, гитару в руках, абсолютный слух и низкий, хрипловатый голос, который сегодня назвали то ли сексапильным, то ли сексуальным. Кроме того… она обладала прекрасной спортивной фигурой (курсив мой. – Н.Л.)» (Штерн 2001: 42).

Особую притягательность унисексуальности во внешности женщины подчеркивал и писатель Ю.М. Нагибин, описывая почти декадентскую худобу жены драматурга и барда А.А. Галича Ани и ее умение носить удивительно идущие ей мужские вещи: «Она всегда помнила, что любимая героиня нашей юности, очаровательная и шалавая Брет из „Фиесты“ носила мужскую шляпу» (Нагибин 1991: 224).

О шарме прозападных «роковых красавиц» пишет и М.Ю. Герман, характеризуя облик своей первой жены следующим образом: «У нее, так мне казалось тогда, был профиль героини итальянского неореалистического фильма… она много и небрежно курила, говорила низким тревожным голосом» (Герман 2000: 300). Яркое описание некой Татьяны Стриженовой, женщины-вамп, но не из литературно-художественной, а из геологической среды, есть в мемуарах А.М. Городницкого: «О самой Стриженовой к тому времени в Туруханском крае ходили самые фантастические легенды. <…> Сама героиня оказалась худощавой и черноволосой, цыганистого типа женщиной с постоянной папиросой в углу сильно накрашенного рта и большой пиратской серьгой в левом ухе. Затянута она была в редкие в то время американские джинсы, заправленные в резиновые сапоги, и тельняшку с глубоким вырезом. На шее болтался свободно повязанный красный прозрачный платок-„андалузска“. На шее красовалась широкополая шляпа-сомбреро, а на правом бедре, на настоящем американском поясе-патронтаже, отсвечивал черной вороненой сталью шестизарядный „кольт“» (Городницкий 1999: 168–169). И это в начале 1960-х годов, в Туруханском крае! В цитате из воспоминаний А.М. Городницкого присутствуют сразу несколько деталей стиля унисекс, связанных как с видами одежды, к которым относятся джинсы, так и с особой манерой поведения.