Читать интересную книгу Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель - Наталия Лебина

Идея построения в СССР коммунизма за двадцать лет, выдвинутая Хрущевым на рубеже 1950–1960-х годов и официально закрепленная на XXII съезде КПСС в 1961 году, обретала некую реальность именно благодаря интенсивному расширению производства товаров из синтетики. Их обилие порождало надежду на возможность за короткий срок улучшить быт населения.

В лексиконе советского человека 1960-х годов появились новые существительные, отражающие названия новых материалов: анид, ацетат, болонья, дакрон, дедерон, кашмилон, кожволон, куртель, лавсан, мэлан, мэрон, нитрон, орлон, терилен, триацетат. Лингвисты фиксировали и появление новых прилагательных, образованных от свойств синтетики: безразмерный, безусадочный, водоотталкивающий, несминаемый (см.: Новые слова и значения 1971). Это были слова и выражения, употребляемые в бытовой лексике, а значит, существовавшие в поле повседневности. Универсальные изделия из химических производных были востребованы для создания иллюзии всеобщей обеспеченности и в западном мире, но еще большую значимость они приобрели в советской действительности 1960-х годов в контексте идеи построения некоего однородного общества в социальном и экономическом смысле. В годы хрущевских реформ синтетика в СССР оказалась своеобразным симулякром не столько роскоши, сколько материального равенства. И все же внедрение достижений химической науки в быт способствовало постепенной смене канонов повседневности, базирующихся на таких традиционалистских практиках, как утомительная стирка, подкрахмаливание и обязательное глажение белья, штопка чулок и носков. Это в первую очередь отразилось на структуре свободного времени женщин. Именно они ощутили преимущества синтетических тканей, за которыми было проще ухаживать. Одновременно материалы с применением синтетических волокон меняли представления об эстетике одежды и в целом внешнего облика и женщин и мужчин.

ГЛАВА 10

«Мы двое мужчин?»: унисекс в советском варианте

В 1960-е годы, прозванные поэтом В.И. Уфляндом «уморительными», все стремились шутить и острить (Уфлянд 1997: 94). Возможно, это была реакция на неожиданную, хотя и дозированную свободу, а скорее, на фантастическую действительность, возникшую на фоне «десталинизации». Острили профессиональные сатирики, первые участники КВН, физики и т.д. и т.п. Позволяли себе пошутить и представители гуманитарных наук. Правда, они охотнее стали делать это сразу после отставки Хрущева. В 1966 году в стенной газете Института философии Академии наук СССР в связи с очередными выборами академиков появилась рубрика «Выберем кого надо». Философ Л.Н. Столович вспоминал: «В академики был выставлен Митрофан Лукич Полупортянцев – обобщенный образ номенклатурного философа, созданный по образцу Козьмы Пруткова, но насыщенный новым комедийным смыслом. Это был продукт коллективного творчества талантливых сотрудников института, в основном входящих в состав редколлегии стенгазеты: Эвальда Ильенкова, Эрика Соловьева, Александра Зиновьева, Арсения Гулыги» (Столович 1997: 225). В стенгазете публиковались и «труды» большого ученого М.Л. Полупортянцева, среди которых, например, был хвалебнейший отзыв на представленную на соискание степени кандидата философских наук диссертацию некоего Б.Б. Балаболкина «О дальнейшем преодолении существенных различий между мужчиной и женщиной». Известно, что третья программа Коммунистической партии Советского Союза, принятая в 1961 году, одна из «великих утопий» ХХ века, не только назвала конкретные сроки построения коммунизма – начало 1980-х годов, но выдвинула целый ряд социальных задач, которые казались составителям документа судьбоносными. К их числу относилась ликвидация различий между городом и деревней и между умственным и физическим трудом (КПСС в резолюциях и решениях 1972: 243). Потому-то скептически настроенные интеллигенты 1960-х годов острили, что с таким размахом можно поставить и задачу стирания граней между мужчинами и женщинами.

Однако при всей курьезности ситуации в ней была и доля правды. В 1960-е годы стиль унисекс – «направление в дизайне… основанное на уничтожении разницы между мужской и женской одеждой» и характеризующееся использованием «функциональных тканей и материалов, простых конструкций» – захватил практически весь мир (Балдано 2002: 357; Стеорн 2011–2012: 58–59). Так модная индустрия, во всяком случае на Западе, отреагировала на усиление гендерного равноправия, которое шло одновременно с нарастанием сексуальной революции 1950–1960-х годов. Размывание жестких границ гендерных категорий и наполнение их новым смыслом привело к тому, что короткие стрижки более не были закреплены за сильным полом, а длинные волосы – за слабым, в женскую одежду внедрялись элементы мужского костюма, а мужчины начинали использовать «женские» ткани, появлялись унисексуальные виды обуви, усиливалось устойчивое стремление обоих полов к ношению комфортных вещей. Считается, что этот новый стиль превратил моду «в пространство социальных и политических трансформаций» (Стеорн 2011–2012: 53). Люди стали отказываться от выраженных внешних признаков своей половой принадлежности, маркируя тем самым свою сопричастность к новым представлениям о гендерном укладе в социуме.

Логично предположить, что в СССР в 1950–1960-х годах могли развиваться похожие процессы, тем более что элементы унисекса в советском культурно-бытовом пространстве появились еще в начале 1920-х годов. Частично они были отражением общемировых модных тенденций. В 1910–1920-х годах в Европе и США доминировал стиль женской одежды, названный французским словом «гарсон». По описанию русской эмигрантки, балерины Н.А. Тихоновой «в то время… мода требовала от дам чудом сделаться худыми и плоскими» (Тихонова 1992: 88). Чтобы достичь вида женщины-дощечки, многие вынуждены были носить бюстгальтер, полностью сглаживающий грудь. Модными стали брюки-гольф, жилеты с мужскими галстуками. Женщины надевали на себя даже смокинги. Мальчишеский вид подчеркивала и короткая стрижка. Конечно, стриглись женщины и раньше. Так, в 1820-е годы была модна прическа «а-ля Титус» – короткие туго завитые локоны. В 1860–1870-х годах короткая стрижка стала популярна среди молодых российских «нигилисток». Но массовый «постриг» женщин и в Европе, и в России пришелся на 1910–1920-е годы (Дзеконьска-Козловска 1977: 51, 153–155). Мода на стрижку, конечно, была обусловлена усилением эмансипации женщин, втягиванием их в производственные процессы, в активную общественную жизнь. В России эти общие индустриально-урбанистические тенденции усилились социальными катаклизмами революции и гражданской войны.

Приход большевиков к власти в России хронологически почти совпал со всплеском моды а-ля гарсон. Этому стилю исправно следовали жительницы больших и малых городов Страны Советов, скорее всего, не задумываясь о его унисексуальности. Достаточно вспомнить героиню рассказа А.Н. Толстого «Гадюка», написанного в 1928 году, что позволяет расценивать его и как исторический источник. Бывшая красноармейка, при нэпе ставшая «совслужащей», осваивалась в мирной жизни, сменив шинель, сапоги, юбку из занавески и нечесаные патлы на такие важные атрибуты стиля «гарсон», как шлемовидную, надвинутую на глаза шапочку, а главное, стрижку. В рассказе есть описание того, как создавалась остромодная в 1920-е годы прическа: «стричь… сзади коротко, спереди с пробором на уши» (Толстой 1951: 318). Новый стиль украшал далеко не всех. Об уличной толпе середины 1920-х годов писали так: «Теперешние моды не всем идут – нужны красивые ноги, грация, красивая шейка и руки – к сожалению, это редко. Большие кривые ноги, не умеющие носить обувь, грубые физиономии и резкие движения» (Свиньина 1997: 55). Последнее жесткое замечание – лишнее свидетельство того, что одеться «стильно», «а-ля гарсон» хотели не только нэпманы, но и «пролетарская масса». Власти нарекли стиль «гарсон» «нэпманским шиком» в женской одежде. Его вещная атрибутика (узкие короткие юбки, блузоны и т.д.) подвергалась идеологическому осуждению. Но короткая стрижка, знаменитая «буби-копф», была как будто табуирована для критики. В традиционных исторических источниках: документах государственных и партийных органов, периодической печати и даже воспоминаниях периода 1920-х – начала 1930-х годов – не встречаются негативные отзывы о коротких женских прическах. Отсутствие четких высказываний власти в данном случае можно, скорее всего, объяснить тем, что стрижка волос рассматривалась как некий социальный акт отречения от прошлого, старого, рутинного. Новая женщина Страны Советов легко восприняла моду на короткие волосы – непременный элемент стиля «гарсон», вполне соответствующий тенденции носить кожаные куртки.

Этот вид одежды в 1920-х годах имел выраженный унисексуальный характер. Кожанки – форменная одежда летчиков и шоферов времен Первой мировой войны – превратились в символ революционной моды, лишенной традиционного полового символизма. Важную роль в данном случае играл материал: непромокаемый, немнущийся, предохраняющий от ветра. Кожаная куртка, независимо от пола ее хозяина, подчеркивала его причастность к социальным переменам, произошедшим в России в 1917 году, служила пропуском в любое советское учреждение, демонстрировала принадлежность к высшим слоям советского общества. Достать кожанку – предмет вожделения многих – было нелегко. И в период гражданской войны, и в начале нэпа этот вид одежды считался ходовым товаром на толкучках. В первую очередь кожаные куртки стремились приобрести начинающие партийные работники и комсомольские активисты. Тянулись к внешней революционной атрибутике и желающие приобщиться к «пролетарской культуре» представители средних городских слоев и в первую очередь молодежь. Надеть кожанку для многих из них означало зафиксировать факт изменения своей социальной ориентации. Писательница В.Ф. Панова отмечала, что в самом начале 1920-х годов ее муж, юноша из ростовской интеллигентной семьи, «ковал» из себя железного большевика: говорил гулким басом, вырабатывал размашистую походку, а главное, любыми способами пытался приобрести кожанку (Панова 1980: 87).