А он не предпринимал ровным счетом ничего, ходил только к сыну. И вроде радоваться надо, но было грустно и все время хотелось плакать.
На третий день я получила от него очередное сообщение:
«Иванка, привет. Не хочу докучать звонком. Я перепутал адрес доставки. Беговел привезут в новую квартиру. А я ухал в командировку, прими его, пожалуйста, в шесть часов. Буду премного благодарен. Прости за сложности».
Отодвинув телефон подальше от себя указательным пальцем, я в очередной раз скисла. Он уехал, а значит, я его не увижу. И надетый мной специально для него темно-серый офисный сарафан, так хорошо сочетающийся с туфлями на шпильках, останется без комплимента.
В автобус лезть не хочется, беру такси и еду в центр, туда, где расположен наш элитный дом. Здороваюсь с консьержем, благо здесь меня уже знают. Поднимаюсь на лифте, открываю дверь своим ключом, вхожу внутрь. В тишине квартиры отчетливо слышно, как я бросаю связку на тумбу, как иду по коридору, и как при этом грохочут мои шпильки.
Но тут происходит что-то совершенно неожиданное. Я приостанавливаюсь, ошарашенно глядя на брошенный в углу упакованный беговел. Очевидно, его уже доставили.
И пока я об этом думаю, из зала выворачивает Дима. Босой и голый по пояс. Он одет в простые спортивные черные штаны, его волосы мокрые, а глаза горят таким огнем, что я теряюсь. Дима так смотрит, будто я — это уже не я, а нечто невероятно особенное. Кожей ощущаю этот его бессовестный горячий взгляд.
Его появление настолько внезапно, что я столбенею. Сердце резко дергается и, подпрыгнув в груди, пускается вскачь. Невольно роняю взгляд ниже, на его широкую твердую грудь, еще влажную и блестящую после душа. Зачаровано любуюсь загорелой кожей, каменным рельефным животом и буграми мышц на руках. И родинкой на торсе, которую все еще помню после нашего первого и единственного раза.
Снова поднимаю глаза. В Диме чувствуется так много физической силы. И внутренней, какой-то мужской, которую я чувствую, скорее, интуитивно. А его глаза… Они источают необузданное бешеное желание.
— Я хотел быть хорошим, Иванка, старался не мешать вам и быть только отцом Василию, но у меня не получается.
Не успеваю вздохнуть и просто смотрю, как решительно он идет на меня. Движется по коридору, все больше дурманя своим запахом и гипнотизируя властью жгучего, страстного взгляда. Уже не карих, а абсолютно черных глаз.
Ловит за руки, дергает на себя, прижимая тесно и абсолютно бесстыже, давая прочувствовать всю свою твердость. Подхватывает под бедра, приподымая с пола. Резко усаживает на какую-то массивную тумбу возле входа. И, впиваясь в губы жестким поцелуем, бесстыдно запускает руки под юбку.
ИванкаОт его напора тело превращается в сладкую вату. Дима будто дорвался и хищно целует, поглощая мой рот с особенной алчностью. Мы целуемся с безудержным пылом, отрываясь лишь на мгновение — схватить воздуха, чтобы не задохнуться. И снова накидываемся друг на друга, не в силах прервать это страстное танго — обалденный, неистовый танец любви, наполненный жадным и влажным отчаянием.
Под нами скрипит мебель, грозясь развалиться. Но кого это волнует? Главное — трогать, касаться, чувствовать. Он наваливается жестче, властно сжимает волосы на затылке и впивается в губы резче, как будто пытается выпить меня до дна, забрать все, поглотить, заволакивая остатки разума колдовским мороком. Его прикосновения становятся все откровеннее, яростнее, сильнее.
— Ореховая тумба из натурального дерева, должна выдержать, — рвано цедит сквозь зубы, с трудом оторвавшись от моего распухшего рта.
— Обманул и заманил, — мямлю с восторгом, испытывая сладкое головокружение.
— Я же говорю: хорошим быть не получается.
Мне так нравится чувствовать под пальцами его обнаженную кожу: сжимать мощные руки, царапать твердые лопатки, гладить мускулистую спину. А Дима, словно хищный зверь, без особых церемоний резко дергает на мне одежду, втягивая запах, издавая сиплые, глухие стоны. Нас обоих трясет. Его движения грубые и пылкие, он обрушивается на меня с такой страстью, что мечется по телу и то кусает шею, то засасывает кожу в нежном месте возле ушка, то целует плечи до синяков и засосов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ощущения просто нереальные и не помещаются в моем размякшем податливом теле. Их так много, и они настолько раскаленные, что крутятся внутри грудной клетки на бешеной скорости. Внизу полыхает огненный шар, и от переизбытка чувств я боюсь потерять сознание.
Не успеваю за его руками и губами. Сильные пальцы яростно дергают декольте сарафана. Жар разливается по телу. И уже ничего не важно, кроме желания.
Остервенело обнимая, он будто спрессовывает мое тело и дышит как загнанный зверь. Шлепает бедра, мнет их.
— Моя! — отрывистый вздох. — Не могу так больше! — еще один рваный полустон-полухрип. — Все время думаю о тебе!
— И я о тебе думаю, — все, на что меня хватает.
Не потому что хочу скрыть, просто не могу с собой справиться. Меня рвет на части. Блаженство заполняет каждую клеточку кожи. В голове полнейшая каша, и только треск ткани возвращает меня в реальность, где я уже готова умолять сделать это быстрее. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мне хочется. Как же сильно мне хочется!
Минутная возня с одеждой, сумбурное копошение. И все…
Дыхание замирает, в ушах будто бы звучит какая-то сахарно-медовая музыка, а на самом деле — это мое сердце колотится в неуправляемом фонтанирующем ритме. Я не могу себя сдерживать и натягиваюсь как струна, прижимаюсь к нему…
Меня скручивает бешеным спазмом, и я утыкаюсь в голое Димино плечо. Как же карамельно, бездонно, вплотную и мучительно вкусно.
Я схожу с ума, задыхаюсь, лечу куда-то в райскую бездну. Это невозможно, нереально, неповторимо. И самое главное, Дима не спасает меня. Он толкает дальше. И это кипуче восхитительно: вот так касаться его, без защиты, без преград, без контроля. Купаться в его терпком мужском запахе и терять ощущение пространства.
Дима все понимает, чувствует мою пряную погибель и фиксирует шею ладонью. Пьяно смотрит в глаза. Без каких-либо шансов на послабление. Почти до физической боли, до какого-то незримого предела, до исступления… Но от этого только слаще.
Я это точно помню: первый раз таким острым не был. Тогда было хорошо, запретно, волнительно, но не так… Будто бы сейчас обрушится небо, и сама земля перевернется.
Дима закрывает глаза и, шипя сквозь зубы какую-то отборную брань, отдает мне себя без остатка. Потому что я хочу этого, потому что люблю так сильно, что иначе просто разорвется сердце. И не могу себя сдержать — по-кошачьи трусь щекой о его шершавый подбородок, ласкаю и целую, даря нежность.
Он не отпускает, так и держит в объятиях, будто не хочет, чтобы мне вдруг стало холодно и одиноко. Может, так же, как и я, наслаждается нашим единением? А может, просто шокирован и еще не пришел себя. Я не знаю! Все потом. После, я обо всем подумаю. Сейчас слишком хорошо. Горячая кожа, крепкие мышцы, любимый запах, знакомое глубокое дыхание.
Прижавшись к нему, счастливая, сошедшая с ума и одуревшая от долгожданного воссоединения, я просто слушаю, как громко бьется его сердце.
— Что же ты со мной делаешь? — шепчет Дима, рассмеявшись.
***
Щенячий восторг и ликование. Мы вместе! Мы рядом! Ему не все равно! Запоминаю этот момент, наслаждаясь им. Еще чуть-чуть, капельку упоения и экстаза.
Дима отодвигается, мы смотрим друг на друга, и из его глаз исчезает веселье. Сейчас он выглядит иначе, будто мрачнея. И у меня все стремительно тухнет.
Не отводя тяжелого взгляда, Красинский натягивает боксеры и штаны, не глядя, завязывает на них длинную белую веревку. Я тоже смотрю, тяжело дышу и неловко сдвигаю ноги, пытаюсь поправить одежду, но все разорвано, скомкано, смято.
Сажусь на тумбе, опустив голову вниз и держась за нее руками. Становится понятно, что он имел в виду, когда называл себя плохим парнем. Он ведь думает, что только что обладал чужой женщиной. Но это не так, я всегда принадлежала только ему одному. С первой встречи, с первого взгляда в том темном лесу. Мои сердце, душа и тело — все давно выбрало Диму. Другой мне и не нужен. Только бы решиться. Признаться вслух. Сказать об этом прямо сейчас, в лицо, чтобы потом не было мучительно больно.