Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Авторитет генерала Ворошилова, убеленного сединами старого большевика, которому была поручена оборона Ленинграда, держался исключительно на его лояльности Сталину. Он презирал профессиональных военных и ничего не смыслил в стратегии. Москва снарядила большой обоз с провиантом в помощь осажденному городу, но Ворошилов счел, что признать нужду в такого рода припасах – значит проявить слабость, и перенаправил обоз в другое место, а сам затевал одно за другим сражения, не приводившие ни к чему, кроме бесконечных жертв. Лейтенант Юшкевич в отчаянии писал (это последняя запись в его дневнике перед гибелью): «Наши солдаты вооружены только старыми винтовками, автоматов почти нет. Нет и гранат. Нет врачей! Это не армейское подразделение – мы всего-навсего пушечное мясо»8. Юшкевич описывает, как на его солдат «охотятся, словно на хищных животных… Все время выстрелы, повсюду танки».

8 сентября завершилось окружение Ленинграда, и с этого дня начинается собственно блокада. На следующий день Сталин отрядил Жукова на помощь Ворошилову. Внезапное прибытие Жукова на легком самолете обернулось фарсом: охрана у дверей штаба фронта, расположившегося возле Смольного института, задержала его из-за отсутствия пропуска. «На то и армия», – говорил Жуков, вспоминая этот эпизод впоследствии, но в тот момент он едва ли был столь благодушно настроен. Ворошилова переправили на самолете в Москву, и там он осмелился закатить истерику лично товарищу Сталину: «Ты сам во всем виноват! Ты уничтожил старую гвардию, ты расстрелял лучших генералов». Сталин пытался возражать, и старый революционер схватил поднос с жареным поросенком и шваркнул его об стол[10]. Ему повезло – он уцелел.

Жуков реорганизовал оборону Ленинграда, отменив приказ Ворошилова о выводе остатков Балтийского флота из гавани: в ближайшие годы орудия этих кораблей оказывали существенную поддержку сухопутным силам. Жуков также предпринял несколько контратак, самая мощная из которых состоялась 17 января, обошлась во много тысяч жизней и захлебнулась под артиллерийским огнем. Моряк Николай Вавин описал попытку подвести подкрепления к крепости на острове Орешек посреди Ладожского озера: «У наших парней не было ни единого шанса. Немцы сразу же обнаружили нас с воздуха, и началась бойня. Вражеские самолеты сначала сбрасывали бомбы, а затем расстреливали нас из пулеметов. Из двухсот человек в моей десантной группе до берега добралось только четырнадцать»10. Все возражения офицеров, доказывавших бесполезность такого рода попыток, в особенности атак Невского плацдарма на восточном берегу Невы, Жуков отметал: «Я приказываю атаковать!» Жертвы множились, медицинская помощь раненым практически не оказывалось. За спиной идущих в бой солдат Жуков разместил заградотряды и велел расстреливать тех, кто обратится в бегство. Эта практика быстро прижилась в Красной армии. Из немецких громкоговорителей на обреченных сыпались насмешки: давайте, спешите снова на расстрел, мы вас тут на берегах Невы и похороним. И очередной град пуль обрушивался на русских солдат, которые не в силах были продвинуться ни на шаг.

На протяжении ряда недель советская сторона никак не могла понять, что немцы не собираются ни предпринимать широкомасштабное нападение на Ленинград, ни добиваться капитуляции города. Жуков заметно укрепил свою репутацию в глазах Сталина в качестве спасителя осажденного города, но город-то и не подвергался угрозе захвата. Немецкие штабные в Берлине обсуждали даже фантастическую идею: в качестве жеста великодушия предложить Штатам забрать все 2,5 млн жителей града Петрова к себе. Но Гитлер предпочел уморить их голодом. Профессор Эрнст Цигельмайер из Мюнхенского института питания, один из немалого числа ученых, дьявольски добросовестно консультировавших нацистов, дал практический совет. По его мнению, в решительном сражении необходимости не предвиделось: Советы не смогут обеспечить осажденным более 250 г хлеба в день, а этого слишком мало для длительного поддержания жизни. «Нет смысла жертвовать нашими солдатами. Ленинградцы все равно вымрут. Главное – не пропускать ни единой души через линию фронта. Чем больше их останется в городе, тем скорее они вымрут, и тогда мы войдем в город, не заплатив за это жизнью ни единого немецкого солдата»11.

Гитлер объявил: Петербург – «ядовитое гнездо, откуда издавна разливается по Балтике азиатская зараза» – исчезнет с лица земли. «Город отрезан. Нам остается лишь обстреливать и бомбардировать его, уничтожить источники воды и электричества и лишить населения всего, что необходимо для выживания». Первый массированный воздушный налет уничтожил стоявшие у воды Бадаевские склады, где находились основные резервы провианта. Пожар бушевал несколько дней, по улице текли реки расплавленного сахара. Вскоре горожане догадались, какая участь их ждет. Ленинградка Елена Скрябина писала в дневнике: «Близится величайший ужас. Все одержимы одной мыслью: раздобыть что-нибудь съестное, чтобы не умереть с голоду. Вернулись первобытные времена. Жизнь сводится к одному: охоте за пищей»12.

Корреспондент «Правды» Лазарь Бронтман описывал в дневнике, как ленинградцы «варят суп из травы, пекут хлеб из нее. Вещь уже почти стандартная – на рынке лепешки из травы имеют стандартную цену»13. Одна спичка стоила рубль, и многие люди научились зажигать бумагу для растопки солнечными лучами с помощью увеличительного стекла. Приятель Бронтмана оказался, вероятно, единственным в Ленинграде человеком, сумевшим сберечь своего пса. Основным видом транспорта сделались велосипеды. Поскольку воду теперь брали из колонок, женщины там же, на улице, стирали белье, а мимо проезжала военная техника. Каждый клочок свободной земли засеивали рассадой, ставили табличку с именем владельца. Катастрофически не хватало топлива: блокада сомкнулась прежде, чем жители успели совершить традиционный осенний выход в лес за дровами.

Немецкие танки отправились на юг для участия в других сражениях. Осаждавшие, отнюдь не столь многочисленные, как защитники города, укрылись на зиму в бункерах, огородились пулеметными установками. На противника и на решавшихся бежать горожан обрушивался испепеляющий огонь артиллерии и пулеметов. Капитан Василий Хорошавин, тридцатишестилетний командир батареи, 25 октября писал жене: «Получил от вас письмо и открытку. Как рад этому, не опишешь. Вот уже шестые сутки сижу в подвале каменной кузницы, куда можно только заползти. Сидишь, работаешь, руководишь огнем, а возле тебя рвутся мины, снаряды, земля постоянно содрогается. Нет возможности выйти за водой. Горячий чай для нас пребольшое удовольствие. Вчера между мной и разведчиком разорвалась мина. Шинель завернуло, на ней несколько дырок, а меня не задело, только противогазом стукнуло по голове…»14 Три месяца спустя судьба не пощадила Хорошавина, и очередной снаряд убил его.

«Все солдаты на фронте выглядят как призраки, истощенные голодом и холодом, – писал один из этих солдат Степан Кузнецов. – Они в лохмотьях, грязные и очень, очень голодные»15. С этого момента Ленинградская битва превращается в сражение мирных жителей города за жизнь – и многие это сражение проиграли. Немецкая артиллерия обстреливала город ежедневно, выбирая часы, когда наиболее вероятно появление людей на улицах, – с 08:00 до 09:00, с 11:00 до 12:00, с 17:00 до 18:00, с 20:00 до 21:00. Дневной паек хлеба упал ниже того минимума, который профессор Цигельмайер считал необходимым для выживания. Чтобы обеспечить этот рацион, требовалось ежедневно доставлять через Ладожское озеро в город 100 тонн провианта, а с этой задачей не всегда удавалось справиться: например, 30 ноября в город попала только 61 тонна продуктов. Хлеб пекли из отсыревшего зерна, спасенного с затонувшего в гавани корабля, пекли из жмыха, из целлюлозы, пыли, вытряхнутой из мешков и сметенной на полу, из конских каштанов. В октябре и ноябре положение с каждым днем ухудшалось. Немецкие самолеты и пушки бомбили улицы, школы, официальные здания, больницы. Жители голодали, они варили обои, пытаясь извлечь из них крахмал, варили и жевали кожу. Распространялась цинга, для борьбы с ней из хвои изготовлялся экстракт, содержащий витамин С. Деньги утратили смысл, теперь воровали хлебные карточки. С городских площадей исчезли голуби: их ловили и ели, ели ворон и чаек, крыс и домашних животных. Старый профессор академии искусств Ян Шабловский вызвал к себе лучшую ученицу, восемнадцатилетнюю Елену Мартиллу. «Лена, – сказал он ей, – тут дела плохи. Я не надеюсь остаться в живых. Но кто-то должен запечатлеть происходящее. Ты портретист, так рисуй же портреты ленинградцев в блокаду, честные картины, покажи, как они страдали в этом безнадежном положении. Нужно сохранить это для потомства. Будущие поколения должны быть предупреждены об ужасах войны»16.