– О, Джесс! – С мучительным шепотом Дейн упал рядом с ней, подтянул ее к себе, покрыл лицо поцелуями. – Baciami. Целуй меня. Abbraciami. Держи меня, трогай. Пожалуйста. Извини, – говорил настойчивый отчаянный голос, пока он сражался с узлом узкой ленточки.
«Извини»! Он это сказал. Но он не понимает, что говорит, твердила себе Джессика. Его охватил животный голод, как ее прошлой ночью.
Он не извиняется, это просто первобытный мужской зов. Рука торопливо спускала с нее неглиже, гладила спину, талию.
Он схватил ее руку и поцеловал.
– Не сердись, трогай меня. – Дейн сунул ее руку себе под рубашку. – Как вчера.
Он горел в огне. Гладкая жесткая кожа… шелковистые завитки… мускулы сокращаются под ее пальцами… большое тело содрогается от малейшего прикосновения.
Она хотела оставаться злой, но этого хотела больше. С того дня, как его встретила, она хотела его трогать, держать, целовать. Хотела, чтобы он горел и зажигал ее. Он стянул ее неглиже до колен.
Джессика схватила края его рубашки и одним рывком разорвала ее пополам. Она оторвала манжету и прорвала рукав по шву до плеча.
– Я знаю, ты любишь, чтобы тебя раздевали.
– Да – выдохнул он и подвинулся, чтобы дать ей доступ к другой, бессильной руке. С этим рукавом Джессика тоже не стала нежничать.
Он прижал ее к себе, голые груди вдавились в мощную обнаженную грудь. Сердце билось вплотную к ее сердцу, в том же бешеном ритме. Поддерживая затылок, он впился в нее сокрушительным поцелуем, отнимая всю ее злость, гордость и мысли.
У нее из рук выпали остатки его рубашки. Он стянул и отбросил ее неглиже. Их руки столкнулись, сплелись на застежке брюк. Рванулась ткань, разлетелись пуговицы.
Он коленом раздвинул ей ноги. Джессика чувствовала, как об ногу трется его горячее копье. Он нашел место, где вчера пытал ее, и повторил сладкую пытку, пока она не закричала от желания.
Она вцепилась в него, умоляя:
– Пожалуйста… пожалуйста.
Она слышала его голос, прерывающийся от желания, слов она не понимала, потом всплеск боли, когда он прорвал ее.
Рассудок отступил, все, что она могла думать, это: «Господи, не дай мне потерять сознание!» Она впилась ногтями в его спину.
К щеке прижалась мокрая щека, дыхание обожгло ухо.
– Боже Всемилостивый, я не могу… О, Джесс.
Дейн перекатился на бок, увлекая ее за собой, согнул ее ногу в колене, поднял на свою талию. Жестокое давление ослабло, паника улеглась. Она сдвинулась выше и уткнулась лицом в изгиб его шеи, вдыхая мускусный запах страсти.
Она понимала, что он двигается внутри ее, но необученное тело смирилось, боль осталась далеким воспоминанием. Раньше Дейн уже доставлял ей удовольствие, и теперь она его не ждала, но оно постепенно приходило, пробегало по ней с каждым медленным, властным толчком.
Удовольствие вскипало, она подавалась ему навстречу, в теле разливалась радость, острая и сладкая.
Она приспособилась к его ритму, он входил в нее все быстрее и тверже, и еще быстрее… яростная скорость… молния… и сладостный дождь облегчения.
Глава 14
– Проклятие, – проворчал Дейн, осторожно отодвигаясь от нее. – Теперь не успею в Чадли к обеду.
Он перевернулся на спину и уставился в расшитый драконами верх балдахина, чтобы не вскочить и не подвергнуть жену скрупулезному исследованию. К счастью, после того как он ублажил похоть, к нему вернулся рассудок, и он смог разобраться с простыми фактами.
Он не применял к ней силу, Джессика сама его пригласила.
Он накинулся на нее, как боевой таран, и действовал со сдержанностью тарана, хотя она не кричала и не плакала. Наоборот, она, казалось, правильно воспринимала происходившее.
Он посмотрел на нее. Волосы упали ей на глаза, и он их отодвинул.
– Как я понимаю, ты выжила, – проворчал он. Раздался какой-то звук – не то кашель, не то икота, потом она метнулась к нему.
– О, Дейн! – Следующее, что он понял, она прижалась к его груди и зарыдала.
– Per carita. – Он погладил ее по спине. – Джесс, ради Бога, не плачь… Это так мучительно… – Дейн зарыл лицо и ее волосы. – Или нет, плачь, если так надо.
Она никогда больше не будет плакать, сказал он себе. Слышать ее рыдания, чувствовать слезы, стекающие на грудь, было страшно, но он понимал, что могло быть хуже. По крайней мере, она повернулась к нему, а не от него. К тому же, как ей было не плакать? Последние дни он вел себя безрассудно.
Ну ладно, более того! Он вел себя чудовищно.
Она, новобрачная, оказалась в огромном доме, с целой армией слуг, а он ничем ей не помог. Он не облегчил ей жизнь, как она сказала о его отце.
Он вел себя как его отец. Холодный, враждебный, отвергающий попытки сближения.
А Джессика старалась его умаслить, не так ли? Она ему читала, пыталась разговаривать, думала, что портрет матери будет для него приятным сюрпризом. Она хотела, чтобы он остался дома, хотя любая другая была бы рада от него избавиться. Она предложила ему себя, когда другая на ее месте с облегчением отнеслась бы к его невниманию. И отдалась ему добровольно и страстно.
Это он должен плакать от благодарности. Ливень кончился так же внезапно, как начался. Джессика извернулась, села и вытерла лицо.
– Черт, сколько эмоций, – сказала она дрожащим голосом. – У меня красный нос?
– Да, – ответил он, хотя в темноте еле различал окружающее.
– Пойду умоюсь. – Она слезла с кровати и накинула халат.
– Пользуйся моей ванной, я провожу. – Дейн стал вставать, но она толкнула его обратно.
– Я знаю, где это. Миссис Инглби объяснила расположение комнат. – Она безошибочно прошла по комнате, открыла правильную дверь и выскользнула.
Дейн быстро осмотрел простыни, содрал с себя остатки рубашки и бросил в камин.
Что бы ни было причиной ее рыданий, это не физическая травма, успокоил он себя. Он нашел кровь на покрывале с золотыми драконами и немного на своем теле, но ничего подобного кровавой бойне, которую воображение рисовало ему в последние три дня.
Как он мог до такой степени расстроить рассудок? Во-первых, любой кретин понимает, что если женское тело приспособлено к рождению детей, то оно примет инструмент деторождения – если только мужчина не слон, а Дейн уж точно не слон. Во-вторых, любой дурак сообразил бы, что эта женщина никогда не шарахалась от его приставаний, начиная со сцены под фонарем в Париже. Она даже спокойно, и не раз, не моргнув глазом, говорила о его праве на размножение.
Откуда, во имя Господне, у него появилась мысль, что она хрупкая и изнеженная? Эта женщина в него стреляла!
Это от перенапряжения, решил Дейн. Рассудок не избавился от сознания, что теперь он женат, в сочетании с влечением к невесте. Портрет матери довершил дело.