— Мель!
— А ну, узнаю-ко я, что за глубина, — изрек Сидорка и спрыгнул в воду.
Вода доходила до шеи.
— Лишь тебе одному тут и идти, цапля, — напутствовал его Сухан Прокопьев.
— Прыгай и ты, рыбий глаз, пузыри пускать, — шутливо огрызнулся Сидорка. — Фомка, подай мне лопотину, пищаль да рогатину. Счастливо оставаться!
Подняв одежду и оружие над головой, Сидорка подвигался вброд к берегу.
— Камней под ногами прорва, чтоб ими водяной подавился!
— Ломай настил, ломай борта! Связывай плот! — приказывал Дежнев.
Часу не прошло, как все двадцать шесть мореходцев перебрались на берег, переправив на плоту оставшиеся сухими мешок муки, бочонок пороха, куль вяленой рыбы, несколько рыболовных сетей-пущальниц, припрятанных хозяйственным Захаровым, оружие, плотничий инструмент, меховую лопотину — все имущество, оставшееся у мореходцев.
На узкой бережине[105], служившей подножием утесу, мореходцы сушились у костра, где дымно горела морская трава.
Дежнев обследовал стены отвесного утеса, поднимавшегося за бережиной.
— Избег воды[106] дал нам пристать на эту бережину, — сказал Дежнев Захарову и Зырянину. — Скоро снова вздохнет Батюшко[107]. Надо выйти отсель на угор до полной воды. Проведайте-ко бережину один справа, другой слева. Ищите выход на гору.
Зырянин и Захаров ушли на поиск. Ефим Меркурьев замесил тесто и испек лепешки на всю братию, выказав изрядное искусство. Нестеров размочил и поджарил вяленую рыбу.
Зырянин и Захаров вернулись к горячим лепешкам. Захаров сообщил, что к востоку прохода нет. Там отвесные скалы выступали прямо в море. Зырянин был удачливее.
— В ста саженях — трещина в камне. Русло ручья. Там можно подняться, — сказал он.
Прилив начинался. Скоро море должно было затопить подножие утеса, давшее первый приют мореходцам. Дежнев стал готовиться к выступлению.
Бочонок с порохом вскрыли и порох разделили на тринадцать частей. Он был роздан тринадцати дежневцам, считая в их числе Материка и Вахова. Все они были вооружены пищалями, саблями, ножами, топорами, а некоторые — и рогатинами.
Из анкудиновцев только Калинко Куропот и Родька Григорьев получили пищали, но без пуль и пороха. Остальные одиннадцать анкудиновцев должны были нести снедь, медные котлы, несколько оставшихся от плота досок, плотничий инструмент, лопаты, зимнюю одежду и весла, предназначенные на шесты для пологов.
Косой хмуро держался в стороне и молча взвалил на спину свою ношу.
Бросив последний взгляд на место, где под водой исчез «Рыбий зуб», Дежнев тронулся в путь, сопровождаемый Фомкой и Сидоркой. За ними гуськом двинулись остальные мореходцы, соблюдая назначенный порядок.
Цепочка людей поднималась по крутой и узкой трещине; под ногами мчался поток, то и дело приходилось задевать плечами шершавые базальтовые стены. Мореходцы вышли из трещины высоко на горе и остановились на площадке, покрытой снегом.
Дежнев вынул из сумки круглую костяную коробочку, осторожно снял с нее резную крышку. Стальная стрелка матки, волнуясь, дрожала в ней, насаженная на иголку. Дежнев оглядывал горизонт, сверяя наблюдения с маткой.
На востоке серый океан туманной дымкой сливался с небом. Три главы горы, на которой стояли мореходцы, заслоняли южный и западный горизонты. Снежные малахаи, нахлобученные на эти главы, спускали свои уши на спину горы, где стояли дерзкие пришельцы из далекой Московии.
К северу тянулась покрытая снегами горная цепь — Олюторские горы, постепенно отодвигаясь от берега верст на десять — пятнадцать. Вдали виднелись вершины, временами прятавшиеся в облаках. Резкий ветер уносил облака, и вершины снова тускло, как булат, блестели на севере.
— А, пожалуй, те горы вдвое выше нашей, — нарушил молчание Михайла Захаров.
Никто не отозвался. Люди были погружены в свои думы.
Бессон Астафьев, закинув пищаль за спину, тихонько перебирал струны убереженных им гуслей и вполголоса напевал:
Ходил я морем со товарищи,
Искал я реку, добрый молодец!
Нашел я Камень-гору крутую.
Нашел я камни, льдом одетые…
Астафьев в задумчивости сделал несколько шагов, наигрывая на гуслях. Вдруг он оступился и неловко упал. Ремень гуслей лопнул, и они покатились по уступам скал, разлетаясь в щепы.
Все ахнули. Астафьев поднялся, бледный и грустный. Он долго глядел вниз на разбитые гусли.
— Последний раз сыграл…
Дежнев повернулся к северо-востоку. Высокий обрывистый берег тянулся в этом направлении. Местами он выступал в море крутыми каменными мысами, о которые разбивались волны. «Костливый», — говорили о таких берегах поморы. Доступный обозрению берег был виден верст на пять, на шесть.
Афанасий Андреев присел на камень отдышаться после подъема.
— Куда идти? Вот о чем дума, — вдруг обернулся Дежнев к Афанасию Андрееву.
Тот молча поглядел на него усталыми, глубоко сидящими в орбитах глазами.
— Помнишь, чукчи нам сказывали: от того Большого Каменного Носу до Анадыря-реки — три дня ходу[108]. Какое нынче число, Михайло?
— Октября первый день, дядя Семен, — последовал быстрый ответ Захарова.
— Неделю, стало быть, нас несло по морю. Последние два дня мы шли тихо. Сбросим их. Пусть пять дней нас несло.
— Да как несло!
— Быстрей обычного ходу, думаю, вдвое. Понос[109] был верст триста в сутки, не меньше, — уточнил Захаров.
— За столько дней, — продолжал Дежнев, — и с таким добрым поносом «Рыбий зуб» отнесло много дальше Анадыря-реки. А коли так…
— Путь наш — к северу! — сообразил Зырянин.
— Верно, сынок, — сказал Дежнев. — А коль знаем, куда идти, мешкать нечего.
Обернувшись к ватаге, Дежнев приказал:
— Зимнюю лопотину разобрать. Надеть, кому студено.
Двинувшийся было Дежнев вдруг остановился.
— Михайло, — сказал он, обернувшись к Захарову, — возьми-ко двоих людей да сложи-ко здесь для Феди гурий[110]. И стрелу выруби на камне, чтоб на полночь показывала. Дежнев, мол, туда пошел. Да и дальше в заметных местах ставь такие же глядни[111].
Ватага поднялась, взваливая ноши на спины. Позвякивая оружием, люди гуськом шагали за Дежневым.
Михайла Захаров, не забывший своей оплошности под Шелагским носом, стоившей жизни Ивану Осипову, шел в нескольких шагах за Косым и наблюдал каждое его движение. Ни с кем не разговаривая, Косой угрюмо посматривал по сторонам.
Убедившись, что берегом не пройти, Дежнев повел ватагу верхом. Обходя долы с крутыми спусками, дабы избегать лишних подъемов, Дежнев незаметно отклонился к западу и отдалился от берега верст на двадцать.