«Только вот – как нам дальше с тобой быть, парень? Не на уровне разговоров, а чисто практически?..» Вариантов тут, собственно, просматривалось три.
Можно было зайти в один известный ему (лишь по названию, правда) трактир на Лиговке, поинтересоваться состоянием здоровья несуществующего в природе Аполлинария Кузьмича, расплатиться столь удачно обретенной им вновь рваной десятирублевкой – и в ту же минуту пришел бы в бесшумное движение невидимый ничьему постороннему взгляду отлаженный механизм Службы, и парень (со всеми своими свидетельскими показаниями – небезынтересными, глядишь, для Кого Следует), глазом не успев моргнуть, оказался бы, по эстафете, где-нибудь, к примеру, в австрийской Галиции, с новым именем и документами. Однако поскольку происхождение флегмита, разнесшего катер Командора, остается пока непроясненным (да и служебная принадлежность человека-тени, вообще-то говоря, тоже дает пищу для размышлений с неочевидными выводами) – парень вместо той Галиции запросто может упокоиться на дне одной из невских проток. Эрго – этот вариант, самый простой и естественный, для нас закрыт; по крайней мере пока, до выяснения.Организовать парню эвакуацию можно и по-иному. Любой разведчик, как его учили, обязан иметь неизвестную никому, даже в собственной службе, «заначку на последний край»: загодя проработанный во всех деталях резервный вариант отхода, который тебе может пригодиться лишь единожды в жизни (а дай Бог – чтоб вовсе никогда). Такую «заначку» следует иметь везде, даже в собственной столице (а наставлявший его некогда в делах службы Командор так прямо и говорил: «Особенно в собственной столице!») – и у него она, разумеется, тоже наличествовала. Проблема тут – именно в принципиальной одноразовости той «заначки» при ее неделимости …Ну и, наконец, – экспромты. Ротмистр участвовал во множестве рискованных операций, сплошь и рядом относясь к утвержденным в далеком Петербурге планам «творчески» (попросту говоря – как к черновикам и эскизам, в лучшем случае) – и его везучесть можно было нынче числить за твердо установленный эмпирический факт; что, собственно, и легло в основу их «особых отношений» с Командором. Однако вправе ли он играть во вполне привычную ему самому «калифорнийскую рулетку» не только на собственную голову, но и на голову своего малолетнего спутника?
– Спасибо, дядя Паша, – прервал тот невеселые его размышления. – За ясность.
– Да не за что… племянник.
– Зря вы тогда сказали, будто я для вас – вроде как напарник. Я ведь и впрямь поверил…
– Ишь ты! – покрутил головой Расторопшин. – Боевой… Ты мне лучше вот чего скажи: как ты вообще во всю эту историю влез? У графа вашего что – никого повзрослей не нашлось?
– Да это всё дядя Гриша… Граф телеграфическое письмо прислал, ему лично, в собственные руки: так, мол, и так, приезжайте ни часу не медля, вдвоем с дядей Захаром – это ловчий наш, – и непременно Флору с собой прихватите. А дядя Захар как раз в лихоманке слег – жар страшенный, до беспамятства. Тут дядя Гриша мне и говорит: вот, говорит, солдат, твой случай : взводный посреди боя выбыл, заменить некем – так принимай взвод сам, на правах старослужащего, поскольку, говорит, лучше когда плохо командуют, чем когда вовсе никак. У нас, говорит, на Кавказе, многие таким вот манером в унтера вышли, а иные потом и вовсе в офицеры. Ты который год у Захара в подручных ходишь? – третий! С Флорой как раз работал? – с Флорой! Ну так и – вперед! Дарма, что ль, граф тебя всегда отличал, в учебу тогда отдать велел, и вообще?..
– Уважали вы, стало быть, вашего графа, – кивнул ротмистр, не забывая выбирать дорогу: вокруг пошли уже городские дома.
– Знамо дело! Правильный он был человек… И дядя Гриша всегда его хвалил – настоящий, говорил, был отец-командир, очень о личном составе заботился.
Расторопшин вновь понимающе кивнул, не ответив. Самого графа ротмистр на Кавказе уже не застал, но отдаленные последствия деятельности его превосходительства по умиротворению Приморской Черкесии («Нет аула – нет и проблемы», как шутили в штабах…) пришлось разгребать именно их Службе… Впрочем, об этом Саше знать совершенно незачем.
…А он, выходит, опять задремал, угревшись; пролетка стояла в настоящем городском переулке между многоэтажными домами, справа доносился шум большой улицы, а Павел Андреевич слез уже с козел:
– Подъем, напарник! Мы почти на месте, но сейчас будет работа. Готов?
– Да, Павел Андреевич. Так точно!
– Слушай меня внимательно. Сейчас ты возьмешь на руки Флору – тяжеловато для тебя, но деться некуда – и пойдешь вот в этот двор. Он проходной, но перегорожен дощатым забором; четвертая справа доска держится на одном гвозде, верхнем; как пролезете, непременно верни доску в прежнее положение! Дальше начинаешь двигаться вдоль правой стены, до того места, где она делает колено направо…
Заставив юного напарника дословно повторить инструкцию – дважды, ротмистр удовлетворенно кивнул, вернулся на козлы и укатил: следовало избавиться от пролетки, оставив ее невдалеке от ближайшей биржи извозчиков. Саша же нырнул в непроглядную темень проходного двора и через положенное время, двигаясь почти ощупью, уперся в мокрые доски забора: ура! Отсчитал нужную доску, попытался ее сдвинуть, как было велено, и со страхом убедился, что та приколочена на совесть; сам он перебраться через тот забор, наверное, сумел бы, но о том, чтоб перетащить Флору нечего было и думать… Надеясь, что просто обсчитался, еще раз прошелся по доскам, теперь уже строго на ощупь, начиная от стены: да, вот она, четвертая по счету, доска как все другие; слова же «четвертая справа», повторенные дважды, он перепутать никак не мог.
Объяснение могло быть только одно: забор недавно починили; ведь так, небось, и стоял годами – но именно сейчас кому-то стало невтерпеж! В тихом отчаянии (время прохождения маршрута было рассчитано для него Павлом Андреевичем почти по минутам) он принялся пробовать все доски подряд – а вдруг?.. – и спустя небольшое время обнаружил-таки ее, совсем не на том месте; оказавшись же по ту сторону забора, он разобрался, что разночтения в счете приключились благодаря выступу стены, за который прячутся заподлицо крайние три доски. До условленного места на другом конце хитрого лабиринта проходных дворов он добрался уже безо всяких накладок и почти в срок – застав там Павла Андреевича уже колдующим над запертой наружной дверью черного хода.
– Всё – штатно? – отрывисто осведомился ротмистр, не отрываясь от работы.
– Так точно! – Саша запнулся на секунду – стоит ли сообщать о доске, и решил не загружать память Павла Андреевича такой ерундой: нашел ведь в итоге, и ладно.
– А доску как нашел?
– А! Так это была проверка?
– Какая, к дьяволу, проверка!? – придушенным шепотом, и оттого еще страшнее, рявкнул стремительно обернувшийся Расторопшин; мгновенно, впрочем взявший себя в руки. – Саша, раз уж ты сейчас у меня вроде в учениках, как у твоего дяди Захара, запомни: будучи на операции, ты обязан немедля докладывать старшему группы о любом отступлении от плана, о любой мелочи; а то, что проход нашелся в неуговоренном месте – вовсе не мелочь. Сейчас это была моя промашка: не успел когда-то прозвонить маршрут с обоих концов и учесть при инструктаже тот выступ – ты понял, да? – но вообще-то это признаки того, что маршрут под контролем противника, и весьма вероятна засада. Учти на будущее, напарник…
Тут как раз замок щелкнул, открыв перед ними лестницу, на удивление чистую для черной; чувствовалось, что тут обитают солидные люди. Поспешающий через две ступеньки Павел Андреевич с Флорой на руках, избавившийся – вместе с пролеткой – и от кучерского кафтана с капюшоном, и вернувшийся в давешнее свое обличье нищенки, смотрелся тут, мягко говоря, невместно.Однако отворивший им дверь в квартиру (на три коротких звонка) вальяжный барин в домашнем халате, похоже, не только не был шокирован, но даже и особого удивления не выказал:
– О-о! Привет бойцам тайного фронта! – пророкотал он, заключая ротмистра в объятия. – Ну-ка, покажись, Паша… У тебя там как – и вправду башка разбита, или это такая маскировка? Проходите, джентльмены, у меня тут попросту, по-холостяцки…
– Рад тебя видеть, Алекс – не то слово!
– Слова – потом. Давай-ка скидавай свои конспиративные лохмотья и дуй в смотровую: чувствую уже, что шить там придется всерьез, через край… Вас, молодой человек, это, кстати, тоже касается – в смысле лохмотьев. Можете сразу в ванну…
– Постой, старина, я потерплю – не горит. У нас тут на руках еще раненый, совсем тяжелый, – и с этими словами Расторопшин отступил на лестницу, за оставленной там Флорой.