было спрятать.
— Хорошо, — сказал он, его рука скользнула вниз по моей шее, плечу, вниз по руке, и, схватив меня за руку, потянул меня в мою собственную квартиру, пока он не опустился на диван. На самом деле у меня не было другого выбора, и я тоже села. — Поговори со мной.
— Это не твоя проблема, — настаивала я, — это моя проблема.
— И поскольку я тот, кому действительно чертовски нравится быть внутри тебя, быть рядом с тобой и спать с тобой в моей постели, твои проблемы — это мои проблемы. Это не сложная концепция, — добавил он с легкой ухмылкой, которая немного смягчила его слова. — Кто были те парни в БМВ?
Я даже не потрудилась спросить, откуда он знает о БМВ.
Митчелл питал слабость к БМВ. Не потому, что ему особенно нравился какой-либо из стилей или потому, что у них были отличные функции безопасности, а из-за символа БМВ, который был данью уважения авиации, которой Митчелл был просто одержим (прим.перев.: Компания BMW была основана в городе Мюнхене еще в 1917 году за счет слияния двух заводов, которые занимались изготовлением моторов для авиации).
— Это долгая история.
— На случай, если эта часть еще не прояснилась, это наша с тобой проблема. Это не какая-то интрижка, не какое-то краткосрочное увлечение. Я в этом увяз. Итак, поскольку, когда я говорю, что я в чем-то участвую, это означает, что я хочу это услышать, я бы сказал, что у меня есть все время в мире, чтобы слушать. Так что начни с самого начала.
Начать с самого начала.
Я могла бы это сделать.
Черт, может быть, было бы даже катарсисом вернуться ко всему этому, увидеть, как это прогрессирует до такой степени, что я умираю в глухом переулке в будний вечер.
— После того, как моя мама умерла, после того, как я сделала все ее приготовления, мне нужно было, ну…
— Вернуться к нормальной жизни, — подсказал он, его рука опустилась на мое бедро чуть выше колена, слегка сжав, а затем просто оставаясь там, давая мне якорь, в котором я не осознавала, что так сильно нуждаюсь.
— Так и есть. Так что я прошла несколько собеседований и получила работу в офисе. Они проводили кое-какие ремонтные работы, и им нужно было перенести все свои старые картотечные коробки. Единственным человеком, работавшим со мной, была одна очень старая, хрупкая женщина, и я была почти уверена, что если она поднимет больше одной папки за раз, то может что-нибудь сломать.
— Значит, ты перенесла их все.
— И защемила нерв в спине. Сначала я не придала этому особого значения, решила, что что-то не серьезное, поэтому успокоилась, а потом сразу вернулась к делу, потому что работу нужно было сделать. Но потом стало так плохо, что, если я сидела больше минуты, когда я снова пыталась встать, моя нога отказывала, и боль усиливалась… боль, честно говоря, была впечатляющей и стреляла как вверх, так и вниз одновременно. Это было ужасно.
— Итак, ты пошла к врачу.
Он предполагал, что все так просто.
Я пошла к врачу, который был слишком настойчив с таблетками, и я подсела.
К сожалению, для меня это было не так.
— Я сходила к доктору Кристоферу Эндрюсу, — продолжила я, слова, как желчь, слетали с моих губ. У меня на языке был такой же вкус. — Он рассказал мне, что у меня было, дал мне рецепт на довольно мягкий препарат и сказал, чтобы я не волновалась, принимала таблетки, как предписано, и возвращалась через шесть недель. Таблетки принимались ежедневно. Я сделала то, что мне сказали, потому что, ну, это было слишком больно, очень больно. Затем я вернулась после шести недель, немного отдохнув, чувствуя себя намного лучше. И тогда он предложил мне пройти курс реабилитации на всякий случай.
— К тому времени ты еще не подсела? — спросил он, сдвинув брови, в замешательстве.
— Вовсе нет, — сказала я, качая головой, — потом я пошла на терапию и встретила Санни Эндрюс.
— Родственник?
— Братья, — кивнула я, — и мы начали легко, сделав несколько растяжек, которые, казалось, действительно помогли. Затем, по мере того как шли дни, они становились все тяжелее и тяжелее, пока на второй неделе он не помог мне сделать растяжку, и я… я даже не могу описать эту боль. На самом деле я потеряла сознание на достаточно долгое время, чтобы рухнуть на пол и даже не осознавать этого. Он помог мне подняться, и к этому моменту я уже рыдала. Это было мучительно. Я вообще едва могла двигаться. Я не могла лежать. Я не могла спать. Санни дал мне карточку другого врача.
Моя улыбка стала немного горькой, оглядываясь назад, когда мне было двадцать и все такое. Однако в то время все, что я знала, это то, что это было достаточно больно, чтобы захотеть броситься со скалы, чтобы покончить с этим. Достаточно, чтобы я поняла того парня, который спрыгнул с моста и оставил записку, в которой говорилось: «Без причины, у меня просто разболелся зуб».
— Он отправил меня к доктору Митчеллу Эндрюсу.
— Его отец, — он был напряжен рядом со мной, возможно, уже зная, к чему это приведет.
— Так и есть. А его отец специализировался на обезболивании.
— Черт, — сказал Лазарус, качая головой, — он послал тебя на таблеточную фабрику (прим.перев.: Таблеточная фабрика — это незаконное учреждение, которое напоминает обычную клинику для лечения боли, но регулярно назначает обезболивающие (наркотики) без достаточной истории болезни и физического осмотра, диагностики, медицинского наблюдения или документации. Цель их деятельности как можно быстрее подсадить на наркотики и обеспечить себе клиента.)
Это было именно так. Это была фраза, которую я даже никогда раньше не слышала, не будучи в том образе жизни, где подобные вещи даже учитываются в повседневной жизни. Врачи, занимающиеся обезболиванием, не занимались тем, чтобы помогать вам и вашему телу оправляться от боли. Они занимались тем, что раздавали рецепты.
Я даже не считала это убогим, неправильным или коррумпированным, когда пришла на прием в обычный кабинет врача — сплошь бежевые стены, неудобные кресла и типичные картины на стенах, и пошла вручать свою карточку девушке за стойкой с выпученными глазами, сужеными зрачками, ее волосы жирные, с хрупким телом и недостаточным весом, только для того, чтобы она