Читать интересную книгу Только теннис - Ольга Морозова

Ламар Хант, миллиардер из Техаса, приобрел теннисный клуб в Лейк-Уэй под Остином, я там играла турнир. Даже бассейн в клубе сделан в форме теннисной ракетки.

Квалификация тренера определяется только одним - уровнем его учеников. Себя не обманешь. Тем более не обманешь общество. Если рождаются знаменитые музыканты, артисты, ученые, то, наверное, рождаются и теннисные тренеры. Положение тренера сборной всегда сложное. Я, например, не могу не учитывать мнение личного тренера игрока. Но личный тренер не знает того, что знаю я, а если приходят победы, он не хочет признавать, что в них есть и доля моего труда. К счастью, я спокойно относилась к тренерской славе. Я работала только для собственного удовольствия, хотя все друзья и родственники меня уверяли, что я не смогу жить без славы. Мне приходилось постоянно их убеждать в обратном. Я получала удовлетворение, когда видела, что мама и тренер сестер Малеевых повторяют мои манипуляции с календарем. Я знала, что после разговора с менеджером английской команды, когда я рассказываю ей о своем тренере по легкой атлетике, прочту в ее интервью о том, что она подписала контракт с легкоатлетом. Я осознавала свой тренерский уровень и в том, что со мной советовался Куки, известный тренер из Японии. В свое время игроки моей нынешней команды и его ученица Минора Ицуку начинали одновременно. Куки по шесть месяцев держал Минору в Штатах, а она все хуже и хуже играла. Как национальный тренер, я, конечно, не должна была давать советы, но у меня другая точка зрения на тренерскую этику. Я тогда сказала Куки: "Ицуку в Америке сходит с ума. Она же не собирается сюда переезжать. Ты вспомни, как ты чувствовал себя в этой стране после трех недель турниров?" Он начинает говорить, что ему и сейчас тяжело без японской пищи, без японских песен и японского языка.

"Посмотри, сколько турниров она держит, - сказала я ему, - а потом увози ее обратно домой". Куки меняет график, и с восьмидесятого места Ицуку поднимается до тридцатого. Наверно, я ненормальная, но я получаю от этого удовлетворение. Марат Николаевич Зверев упрекает меня в том, что я вмешиваюсь в его тренировочный процесс, хотя на протяжении четырех лет он делал все, что я ему говорила. И пока еще ничего не сработало наоборот. В 1988 году он ругался со мной, требовал поездки в Японию, а я отправляла их во Францию, уверенная в том, что на Ролан Гарросе Наташа должна сыграть лучше. Наташа вошла в финал, но Марат Николаевич первое, что сказал мне в "Шереметьеве" после возвращения: "Все равно надо было ехать в Японию".

Марат Николаевич продолжал высказывать недовольство по поводу замены Японии на Францию, а я думала: "Прошло всего лишь двадцать лет, а как все в нашем теннисе изменилось. Перед первой моей поезд-кой на Уимблдон меня пригласил к себе Виктор Владимирович Колегорский, начальник отдела тенниса. Он строго сказал: "Оля, ты знаешь, что едешь на Уимбл-дон?" Будто гром над головой грянул. Я обомлела. "Нет!" - "Как?" - удивился Колегорский. "Не знаю!" Он весомо повторил: "Ты едешь на детский турнир Уимблдона". Мои тогдашние шестнадцать - это не нынешние шестнадцать. Я встала по стойке "смирно". Остановила дыхание, задумавшись, как мне реагировать на окружающий мир. "У тебя форма есть?" - спросил Колегорский. Я с гордостью сказала: "Да". "Тапочки есть?" - "Есть!" Под тапочками подразумевались советские полукеды за пять шестьдесят на каучуковой подошве. "Носки есть?" Носки связаны Ниной Сергеевной, и еще пара, купленная в Таллинне. "Есть!" - сказала я. "Юбка есть?" Юбка сшита мною лично. "Есть!" - отрапортовала я. "А майка?" Майка с буквой "Д" на груди, предмет зависти ровесников. Я сказала, что у меня все есть. Виктор Владимирович обомлел. Я не сразу поняла, о чем меня спрашивал начальник отдела тенниса. Самострочная юбка и белая майка с голубой буквой "Д" мне казались верхом теннисной элегантности. Юбки с фирменным значком Фрэд Перри - зеленый веночек - на Ире Рязановой нами, девчонками, подающими мячи, рассматривались, как наряд манекенщицы. Мы сшили точно такие же, с тройными складками.

Когда мне перед поездкой в Лондон выдали синий, из чистой шерсти костюм с надписью "СССР", я легла в нем спать - так не хотелось его с себя снимать. Чувство приподнятости от качественной одежды или ракеток есть у каждого теннисиста. Сколько ракеток было мною получено! Для себя, для спортсменок, для Вити, для Кати. Но каждый раз, когда я расчехляю ракетку и раскручиваю целлофан с ее ручки, у меня тот же трепет, как от синего костюмчика.

В Англии Аня Дмитриева дала мне в руки "Шлезингер" и спросила: "Оля, тебе нравится эта ракетка?" Что я могла ответить? С придыханием я сказала: "Конечно". - "Ты хочешь играть такими ракетками?" Совершенно не обязательно было отвечать на этот вопрос: хочу я или не хочу было написано на моем лице.

Через неделю мне принесли две ракетки. Как я сейчас понимаю, принадлежали они Ане, но она решила за мое хорошее выступление на детском Уимблдоне поделиться ими со мной! "Шлезингер", и как у Дмитриевой! Даже сейчас я помню, как их опробовала. Желтые натуральные струны, на них кошечка нарисована, черная нитка перетягивает струны, чтобы они не двигались. Прозрачный целлофановый чехольчик и золотой чехол сверху. Белая сумка с кошкой. Сносу ей не было, через двадцать три года я отдала ее папе.

ЧАСТЬ II

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

I. АНГЛИЙСКИЙ ТРЕНЕР

ОТЪЕЗД

Конец восьмидесятых для меня, как для тренера сборной СССР, складывался более чем удачно. Начался невероятный расцвет женского тенниса в стране. Наташа Зверева играла блестяще, Лариса Савченко играла очень хорошо. У всех появились надежды, у меня тем более, - очень скоро к ним придут самые большие победы. Более того, за моими девочками, входящими в сборную, поднималась плеяда молодых игроков. Так оно и получилось, потому что, например, лидер сборной России Елена Лиховцева - одна из тех, кто сегодня наиболее заметна, тогда как раз оказалась на подходе, ей было тринадцать-четырнадцать лет. Однажды мой муж Витя позвал меня к себе на тренировку на Ширяево поле, где он занимался с группой детей, а в ней начинала играть семилетняя Аня Курникова. Возникала цепочка, когда один тянет другого, тот третьего и все они поднимаются на высокий уровень. Такая цепочка и есть система, а система самое главное для развития любого вида спорта. Ее еще можно назвать преемственностью.

И тут, когда казалось, что все в сборной уже стабильно поднимается, у меня начался стресс. Теннис действительно наладился, зато все остальное в стране разваливалось, включая и саму страну. Стали возникать вопросы, которых раньше избегали, так как ответов на них никто не давал. Система подготовки игрока еще существовала и работала. Но сложившаяся ситуация и эту систему начала расшатывать. Я понимала, что ту должность, которую я занимаю - старший тренер сборной СССР, - теперь надо называть по-другому. Выходило, что я и менеджер и тренер в одном лице. Прежде об этом никто не задумывался, а теперь такое положение вещей меня напрягало, потому что в нормальных странах это абсолютно разные профессии. А я занималась, получая одну зарплату, одновременно двумя делами, но в общем-то справлялась и с первым и со вторым. Надо сказать, что моя власть в сборной стала постепенно таять, причем с каждым днем все быстрее и быстрее, так как начали исчезать привычные рычаги управления. Добившись получения настоящих гонораров, мои знаменитые девочки приобрели своеобразный психологический настрой. Никто из них не думал о том, как нужно тренироваться. Зверева и Савченко желали только одного - получить наконец причитающиеся им деньги, и чихать они на всех хотели. Сами они уже играли в лучших турнирах, они уже входили в компанию звезд, а то что рвется "цепочка", кого это волновало?

К тому же вокруг них еще и накручивались страсти не без участия их личных тренеров и новой свободной прессы. Мужья, мамы, папы твердили: "На кой черт нам нужна советская система подготовки, мы сами все можем, сами наймем кого хотим..." Результаты поспешного развода со сборной налицо. Зверева, которая, как я считала и считаю, десятилетие должна была провести в первой тройке мира, так туда и не попала. Мое же положение с каждым днем становилось все более и более невыносимым. И морально и материально. Игроки получали все свои западные призовые деньги, моя же зарплата оставалась прежней, советской, и разница наших жизненных уровней становилась не просто все больше и больше, а катастрофической. Они уже получали какие-то невероятные по советским понятиям гонорары, а я приезжала с ними на турниры и жила на суточные командировочного за границей. Это выглядело совершенно унизительно. Они действительно были звездами, талантливыми девочками, но до моих спортивных результатов им еще предстояло расти и расти, а я, находясь рядом, превращалась из Ольги Морозовой, которую знал и уважал весь теннисный мир, в бедную родственницу.

И тогда я тоже подумала: а ради чего мне все это нужно терпеть и испытывать? Так у меня родилась и постепенно развивалась некая задумка о том, что пора уже и мне что-то в своей жизни менять. Как раз в это время моя дочь Катя переходила от детского тенниса к настоящему, с серьезными, ежедневными тренировками, и я не без оснований предполагала, что, уехав из Москвы, где, кстати, ребенка с каждым днем было все труднее и труднее хорошо покормить, я каким-то образом помогу ей в ее теннисном становлении. Как позже выяснилось, тут сказалась моя не-опытность, потому что я никогда не занималась дет-ским спортом, и тот период, в котором находилась Катя со своим теннисом, для меня, естественно, оказался полностью неизвестным.