него происходят европейские названия Китая. Сами же китайцы позднее стали называть себя «хань» — также по наименованию империи, обеспечившей их этническую консолидацию, и также уже после ее падения.
Таким образом, в этнической истории древних китайцев можно выделить три различных этапа, противопоставляемых друг другу по характеру взаимодействия этнической и политической общностей.
На первом этапе (конец II — начало I тысячелетия до н. э.) объединение племен в рамках потестарных образований Инь и Чжоу может в определенной мере рассматриваться как прототип этнополитической общности: при всей своей непрочности узы, связывавшие отдельные этнические компоненты населения Среднекитайской равнины, способствовали их интеграции.
На втором этапе (VII–III вв. до н. э.) эта этнополитическая общность перестает существовать. Мелкие государственные образования, возникающие на месте отдельных наследственных владений, в большинстве случаев находятся в состоянии «войны всех против всех». Параллельно с разрушением прежней политической общности происходит завершение процесса складывания этнической общности древних китайцев. Мнение о том, что в VIII–III вв. до н. э. в Древнем Китае происходило формирование этнополитической общности[464], оказывается в противоречии с самим исходным определением такого рода общности, объединяющей в рамках одного государственного образования несколько народов, «осознающих свою принадлежность к единому политическому целому независимо от того, говорят ли эти народы на родственных или неродственных языках»[465]. Точно так же не может рассматриваться в качестве формирующейся этнополитической общности и союз древнегреческих полисов во главе со Спартой в VI–IV вв. до н. э., так как при отсутствии реального политического единства все население этих полисов отчетливо осознавало себя одной этнической общностью. Поскольку при этом этнические рамки на данном этапе развития были шире государственных границ, существование сформировавшейся этнической общности оказывает воздействие на ход политической истории. Тенденция к совмещению этнических и политических границ стимулирует объединение независимых государств в единой империи.
На третьем этапе (начиная с III–II вв. до н. э.), после кратковременного периода совпадения границ этноса и государства в результате завоевательных походов соотношение этнической политической общностей становится противоположным: государственные границы объединяют теперь несколько этносов и благодаря этому государство оказывается общностью более высокого уровня, чем этнос. Централизованная империя становится мощным фактором, влияющим на процесс трансформации и развития этнических общностей. На этом этапе также существует тенденция к совмещению этнических и политических границ, но перспектива ее реализации связана с постепенной ассимиляцией господствующим древнекитайским этносом других народов, входивших в состав населения ханьской империи, хотя в ходе этого процесса претерпевал изменения и сам численно преобладающий этнос. Объединяя несколько народов, государство выступает в функции этнополитической общности в том смысле, какой вкладывается в этот термин С.И. Бруком и Н.Н. Чебоксаровым. Последующая история наглядно показывает, каковы были фактические последствия функционирования этой этнополитической общности. В Древнем Китае длительное существование централизованного государства способствовало значительной консолидации древнекитайского этноса, который и в последующие эпохи сохранил свое единство, несмотря на все перипетии сложной политической истории этой страны.
А.И. Першиц
Этнос в раннеклассовых оседло-кочевнических общностях
Вопрос об этнической специфике кочевнических или же оседло-кочевнических общностей не является новым в советской этнографии[466]. Однако имеются по крайней мере, три обстоятельства, побуждающие к его дальнейшему исследованию и, в частности, к обращению автора этой статьи к сюжетам, рассматривавшимся им около двух десятилетий назад.
Первое обстоятельство — достигнутая за последнее время большая ясность в общих вопросах кочевниковедения. Здесь наиболее существенны два момента: понимание кочевничества как составной части оседло-кочевнической целостности и, по-видимому, уже бесспорное признание того, что кочевническая часть этой целостности развивается замедленными темпами[467].
Второе обстоятельство — также достигнутые за последнее время заметные успехи в разработке общей теории этноса. Здесь в свою очередь особенно важны несколько моментов. Это — прежде всего, дифференциация условий формирования и признаков этноса и выявление категорий этносоциального организма и этникоса[468]. Это также — установление многими советскими и зарубежными исследователями факта иерархичности большинства типов этнических общностей. Продуктивным оказалось и рассмотрение этнических общностей с точки зрения теории информации и введение понятий первичных и вторичных этносов[469]. Заслуживают также внимания критика некоторыми специалистами традиционного понятия племени как четкой социальной и этнической общности[470]. Многие достижения как современного кочевниковедения, так и общей теории этноса учтены в последней по времени работе о специфике этнических общностей в Средней Азии и Казахстане[471], но другие еще требуют осмысления.
И, наконец, третье обстоятельство связано с тем, что до сих пор рассматриваемая здесь проблема исследовалась, хотя и в широких, но все же только в региональных рамках. Межрегиональные рамки могут открыть дополнительные возможности.
Подход к кочевничеству как к составной части оседло-кочевнической целостности требует соотнесения этих понятий с понятием отдельного общества, социального организма. Введенный для обозначения самостоятельной единицы социального развития термин «социальный организм» не получил единообразной трактовки. С одной стороны, предложено прилагать его лишь к совершенно независимым единицам социального развития[472], с другой — обращено внимание на опасность упрощенного понимания самостоятельности: даже страны (государства) развиваются не изолированно друг от друга[473].
С последним положением нельзя не согласиться, но оно, очевидно, влечет за собой отказ не от понятия социального организма, а от преувеличения возможностей его автаркичности. В частности, оседло-кочевническая система может совпадать или не совпадать с социальным организмом, а входящие в нее оседлые земледельцы и кочевые скотоводы — составлять как один, так и разные социальные организмы. Кроме того, существуют не только сформировавшиеся, но и формирующиеся социальные организмы. Безразлична ли такая вариантность для характеристики соответствующих этносоциальных организмов и этникосов кочевых скотоводов? Априори думается, что нет: как известно, уже Ф. Энгельс обратил внимание на значение государственности для сложения и поддержания целостности этноса[474]. Но так или иначе именно этот вопрос, по-видимому, является отправным пунктом всякого исследования этнической специфики и собственно кочевнических и оседло-кочевнических общностей. И именно этот вопрос анализируется в статье, для чего рассматривается раннеклассовый этнос в трех логически возможных позициях оседло-кочевнической системы: 1) не являющейся социальным организмом, 2) являющейся формирующимся социальным организмом и 3) являющейся сформировавшимся социальным организмом.
Замедленность темпов этнического развития кочевых скотоводов уже не раз отмечалась в литературе, но и здесь предлагаемый подход может четче показать причины этого явления. Ставя перед собой такую задачу, я исхожу из того, что подобная замедленность возникла не столько в предклассовых, сколько в раннеклассовых обществах. В эпоху классообразования кочевники в социальном отношении еще едва ли существенно отставали от своих оседлых соседей, а по мнению некоторых исследователей, даже намного их опережали[475]. Напротив, известная стагнация кочевых групп за порогом классообразования может считаться доказанной. С