— А ну-ка, — произнес на греческом тихий голос, — позволь взглянуть.
— На что?
Катон неясно видел ее силуэт, подсвеченный горящими в глубине коридора масляными светильниками.
— На твою руку. Позволь мне ее осмотреть. — Женщина шла в его сторону.
— Да ладно, необязательно, — торопливо ответил Катон. — Мне идти надо.
Женщина уже успела подойти и одной рукой нежно взять его под локоть.
— Пойдем туда, под лампу, там ее можно будет как следует разглядеть.
Катон покорно дал себя отвести по опоясывающей дворик колоннаде; там они вышли под свет светильников, и женщина стала видна яснее. Молодая, длинные каштановые волосы стянуты сзади тесьмой. Под простой коричневатой столой[19] в темных помарках пятен угадывалось стройное тело. Когда они остановились в оранжевом озерце света и женщина, пытливо оглядывая руку, склонила голову, Катон разглядел и ее макушку, и тонкие, изысканные очертания скул и носа. Подняв на него прозрачно-серые глаза, она мимолетно улыбнулась:
— Противный.
Катон растерянно вытаращился:
— Э-э… кто? Я не…
— Порез. Как это случилось? Рана не от меча: я бы узнала. Я их насмотрелась за последние дни.
— А, это. — Катон застенчиво отвел глаза из-под ее близкого взгляда: — Да так, напоролся в подземном лазе.
— Напоролся в лазе? — Она покачала головой. — Эх, мальчики-мальчишки, и когда же вы повзрослеете? Ссадина на ссадине.
Катон решительно вынул свою руку из ее ладоней и распрямился, чтобы смотреть на нее с высоты всего своего роста.
— Ну так я сам с ней справлюсь.
— Да перестань ты, — устало усмехнулась она. — Я же так, пошутила. А теперь, если серьезно: рана должна быть срочно очищена и перевязана. Ступай за мной.
Она повернулась и, не дожидаясь, пошла к дверному проему в конце колоннады. После недолгого колебания Катон со вздохом двинулся следом. Дверь вела в комнату, середину которой занимал большой деревянный стол в мазках крови. У оконечности стола в чахлом свете светильника поблескивали какие-то медные инструменты. Сбоку стояла жаровня, где все еще дотлевали багровые угли. На ней стоял железный горшок, заполняя воздух едкой привонью вара. Под столом в полумраке смутно виднелась большая корзина, где угадывались скрюченные пальцы руки, еще какая-то культя… Катон быстро отвел глаза, в то время как женщина поманила его к боковому столику с чашей, в которую она сейчас наливала воду.
— Иди-ка сюда. Прочищать будем.
Катон подошел, протянул ей над чашей руку. Она сунула его ладонь в воду и, бережно омывая, стала очищать рану чистой тряпицей.
— Ты не местный, даже не греческий наймит, — вскользь на него глянув, сказала женщина. — Получается, римлянин. — Она перешла на безукоризненную латынь. — Я тебя прежде не видела. Ты точно не из свиты посланника. Так кто ты?
Катона размаривала усталость, и вообще он был не в настроении отвечать на эти расспросы. Как раз в эти минуты греческие наемники, готовясь к вылазке, бесшумно строились у ворот цитадели, и Катону хотелось быть с ними в ту минуту, когда на башне возжется сигнальный огонь. Однако не было смысла и о чем-либо умалчивать с этой врачевательницей.
— Я послан сюда проконсулом Сирии для снятия осады и пришел вместе с армейской колонной.
Женщина, приостановившись, распахнула глаза.
— Значит, послание дошло? Хвала богам, мы спасены!
— Не вполне, — оговорился Катон. — Колонна всего лишь передовая. Основная армия отсюда еще в нескольких днях пути.
— Ах вот как…
Она вновь сосредоточилась на руке Катона и стала прочищать рану несколько глубже, удаляя въевшуюся грязь. Катон поморщился, но рукой не дрогнул.
— Ну а ты? — перевел он глаза на женщину. — Что римлянка делает здесь, в Пальмире?
Та в ответ пожала плечами:
— Путешествую со своим отцом.
— А кто твой отец?
— Луций Семпроний. Посланник.
Катон пригляделся внимательней: надо же, дочка как минимум сенатора, а ухаживает за ранами обычных солдат.
— А как звать тебя?
Она поглядела с лукавинкой, обнажив в улыбке ровные белые зубы:
— Юлия. А тебя?
— Квинт Лициний Катон, префект Второй Иллирийской. Пока еще, правда, временно назначенный. — Теперь улыбнулся уже он. — Кстати, можешь звать меня Катоном.
— Мог бы это и не подчеркивать. Здесь у нас околичностям не место. Во всяком случае, так считаю я. Крепость в любой момент могут занять мятежники, и тогда нас всех под меч. Неважно, с чинами или без, — добавила она как ни в чем не бывало, еще одним куском тряпицы промакивая ему ладонь. Из отдельной корзины Юлия достала матерчатую повязку и стала умело обматывать Катону руку. — Значит, ты префект? Звание такое высокое, не правда ли?
— Для меня — да, — хмуро подтвердил Катон.
— А не молод ты для него?
— Есть маленько, — кивнул он и дерзко заметил: — Ну а дочери сенатора по чину ли ухаживать за простыми солдатами?
Закончив обматывать, Юлия для плотности еще раз дернула завязки, от чего Катон невольно стиснул зубы.
— Префект, — сказала она, — это далеко не простой солдат. Хотя манеры у тебя вполне простецкие. Даже, я бы сказала, бесцеремонные.
— Я не хотел никого уязвить.
— В самом деле? — Юлия отступила на шаг. — Ну что ж, твоя рана перевязана. А со своей работой я справляюсь со всеми наряду, несмотря на неудобства, в которые меня ставит мое патрицианство. Ну а теперь, префект, с твоего позволения, я занята.
Катон зарделся от раздражения на такую отповедь и от стыда за свое мужланство. Юлия между тем прошла мимо и через проем вышла обратно в коридор. Катон обернулся ей вслед:
— Благодарю тебя… Юлия.
Ее спина чуть напряглась. Юлия приостановилась, но затем решительно повернула в одну из комнат и скрылась из виду.
— Каков молодец, — в приступе самоиронии покачал головой Катон. — Мало того что окружен врагами, так еще и обзаводишься ими дополнительно. — От досады он хлопнул себя по бедру и тут же втянул зубами воздух от мгновенного прострела боли: — С-сучье вымя!
Сердито цыкнув, он размашистым шагом вышел из лазарета и отправился к сторожевой башне. Убедившись, что люди там его правильно поняли — сигнал римлянам подается лишь после того, как отвлекающий маневр набирает силу, — Катон вышел к отряду, что выстроился непосредственно у ворот цитадели. Задачу осуществить вылазку командир гарнизона возложил на одну из синтагм дворцовой стражи; сейчас эти люди тихо стояли в прерывистом свете факелов, крепящихся в железных скобах над воротами. Воины были в тяжелых доспехах, а при себе имели те же большие круглые щиты и толстые копья-сариссы, что были когда-то в ходу у их предков в дни Александра Великого. Длинные высокие гребни их шлемов смотрелись как-то чересчур вычурно (во всяком случае, в глазах Катона, привыкшего к практичным шлемам римской армии), но одновременно придавали им стати и грозности — атрибут, от которого тоже не отмахнуться.