Вести с озер
Я смотрел в ваши глаза и — впервые — не видел там себя. И я подумал: что такое забвение? И почему я так боюсь его? Поверите, что, испытывая этот страх — не найти себя в вас, и пытаясь коснуться вашей ладони, — я на минуту заснул? Да, зная меня, вы в это поверите… Но и во сне не прекращалась пламенная работа моей мысли. Я думал: что мы на самом деле забываем, когда нам кажется, что мы забыли? И что это значит: ощущать себя забытым?
Забвение — это когда часть твоей жизни уходит в небытие. То, что не держится в памяти, и тот, кого не держат в памяти, уходит из жизни в самом прямом смысле этого слова. В мгновение разрыва с человеком, который был тебе близок, смерть проявляет себя несомненно: она есть.
Ты сам, когда-то отраженный и запечатленный в душе другого, в его сознании, исчезаешь. Крупная неприятность заключается в том, что я ощущаю этот процесс почти физически. Наверное, поэтому мне, столь жаждущему (уж вы это знаете, как никто) любви людей и боящемуся смерти с детства, доставляет такую боль любой разрыв.
Само слово «разрыв» ужасно.
В одной из летописей — кажется, славянских — есть притча о черном озере, в котором страдают самые страшные грешники. Кто погружается на его дно, тех ЗАБЫВАЕТ БОГ. Жуткие слова. Если соединять в своем сознании великое и малое, события значительные и неприметные, то вот что я бы предположил: скорбь от разрыва с тем, кого ты по-настоящему любил, — это весточка с озера, где Всевышний предается своим божественным играм, забывая нас…
Все это мелькнуло в минутном сне. И, глядя и гладя, я старался отогнать жалящие вопросы: кто тот счастливчик, что не сознает своего счастья? Кто проник в ваши сны? Кто заставил вас перестать чувствовать, что даже одно прикосновение чужой руки к вашей, даже мысль об этом — измена мне? Когда ваша чувственность ускользнула от меня? Когда я перестал быть точкой отсчета — эротического, а значит, и духовного? Где он, где этот человек? Я ищу его, и ничего так сильно не желаю, как не найти его…
…И вот я уже бегу, бегу за ним, за разлучником, разворачиваю его — боже мой, ну и морда! — и кричу прямо в нее: «Ты получил ту, из-за которой я не сплю почти год, ту, которая разрушила две семьи и четыре сердца посредством меня, ту, которую я успокаивал ночью, когда она просыпалась от страшных снов…»
«Не тяни меня за рукав!» — строго заявляет он. Боже мой, ну и голос, как скрежет тренажера. Но конечно же, я необъективен; продолжаю скандал: «Одно прикосновение к ней вызывало эрекцию, эрекция — поток мыслей, и в нашей любви рождалось все, кроме детей и денег! Все-все, кроме только них!»
Что за ответ я вижу в его будто заплывших жиром глазках? Это еще ужаснее, чем ваш уход! Он изумлен моим страданием. Он полагает, что вы не стоите таких волнений. Он вообще полагает, что волнений надо избегать. Как этот муж-ж-жик с кастрированной душой добрался до вас? «Не разумию», как говорил мой польский друг, прекрасный артист, с горечью наблюдая, как его красавица-подруга флиртует с осветителем.
«Не разумию!» — кричу я ему в рожу, а ноги мои дрожат, ведь я и правда не разумию, что он делает в вашей жизни, почему так запросто разгуливает по ней, с какой стати у него такой хозяйский вид…
«Отпусти мой плащ и сойди с моей ноги», — его голос суров. Он вырывается и поворачивается ко мне своей накачанной спиной… Плетусь, ускоряю шаг, бегу… «И что, и что, ты придешь к ней, и она тебя поцелует? И что, и что, ты снимешь с нее одежду? Нет, судя по твоей физиономии, ты сорвешь… А дальше? Все, что было моим, станет твоим? А я? Я ведь остался в ней! Выходит, ты и до меня доберешься? То-то я последнее время себя плохо чувствую… Тобой же землю надо копать…»
Удар — сильный, но вместе с тем изящный и легкий; такого я не ожидал от этого субъекта… Восхищаясь ударом, я лечу лицом в лужу. «На выставке бульдозеров ты занял бы первое место!» — кричу я ему с земли, поверженный, но не утративший достоинства… Он уходит, и походка его легка, и каждый шаг приближает его к вам, а я лежу на земле, и мне почему-то становится хорошо…
Не поднимаясь, начинаю знакомиться с проходящей мимо очаровательной рыжей девушкой, и она улыбается мне — видимо, околоземные знакомства ей в новинку. Увидев, что ей максимум двадцать, решаю оставить прыщавую, а равно и гладкокожую молодежь в покое. Бог знает, от каких невзгод уберегло эту девочку мое плохое настроение, созданное вами…
…Так можно ли вспомнить небывшее? А возможно, что это такое мерзкое бывшее, что инстинкт самосохранения советует отнести его к разряду неприятных, но неотступных фантазий? Кто его теперь разберет…
И физически, и метафизически!
Ах, да! Здесь надо воскликнуть именно так: «Ах, моя самонадеянность»… Мне так часто и быстро удавалось то, чего не могли другие, мне так часто сходило с рук, так многое прощалось, так многое удавалось думать, делать и чувствовать одновременно, я был так очарован хаосом собственных поступков, что забыл, напрочь забыл про необратимость.
Но вот явились вы со своей нелюбовью, которую решили продемонстрировать, вручить мне, уйти и оставить меня с ней… И я понял, что есть предел и моим возможностям. Что есть рубеж. Что, невзирая на всю сложность чувств, жизнь проста. И нельзя сесть на коня и поскакать в четыре стороны сразу. А ведь мне это так часто удавалось — и физически, и метафизически, прошу прощения за проявленное в конце, начале и середине фразы самолюбование. А чем же еще любоваться? Вас утром, обнаженной, не нахожу подле…
Хотя — будет вечер, будет ветер, который унесет вашего нового спутника в далекую страну, где когда-то приземлились Элли с Тотошкой,