когда я уходил от вас в последний раз, я, должно быть, позабыл – вынул кредитку из бумажника, а потом взял да и положил ее в жилетный карман. Там и нашел ее. У меня ведь столько забот. – С этими словами он сунул что-то в руку Ингер и ушел.
Да, так и ушел Гейслер, с виду довольно бодрый и бравый. Он нисколько не опустился и умер не скоро, он приходил в Селланро еще раз и умер только много лет спустя. Когда он уходил с хутора, об нем скучали; Исаак думал было посоветоваться с ним насчет Брейдаблика, но как-то не вышло. Да Гейслер, наверное, и отсоветовал бы ему покупать этот участок – совсем еще не обработанную землю для конторщика вроде Элесеуса.
XVIII
А дядя Сиверт все-таки помер. Элесеусу пришлось прожить у него три недели, но под конец старик таки помер. Элесеус распорядился похоронами и проявил в этом деле большую расторопность, выпросив у соседей несколько горшков фуксий и флаг, который вывесил, приспустив на флагштоке, и купив черной саржи для штор. Послали за Исааком и Ингер, и они приехали на похороны. Элесеус выступал в роли хозяина, устроив угощение для всех приглашенных, а когда покойника выносили, даже произнес над гробом несколько прочувствованных слов, так что мать его от гордости и умиления полезла за носовым платком. Все сошло блестяще.
На обратном пути домой Элесеусу ничего не оставалось, как нести у всех на виду свое весеннее пальто, тросточку же он спрятал в один из рукавов. Все шло хорошо, пока они не стали переправляться в лодке через озеро, тут отец нечаянно наступил на пальто, и послышался треск.
– Что это? – спросил он.
– Да так, ничего, – ответил Элесеус.
Но сломанную палку он не выбросил и по возвращении домой стал придумывать, как бы ее починить.
– Может, скрепить ее как-нибудь? – сказал Сиверт, большой шутник. – Глянь-ка, если приладить с обеих сторон по здоровой щепке да обмотать просмоленными нитками.
– Вот я тебя самого обмотаю просмоленными нитками, – ответил Элесеус.
– Ха-ха-ха. Ты небось был бы рад обмотать палку красной подвязкой?
– Ха-ха-ха, – засмеялся и Элесеус, но потом пошел к матери, выпросил у нее старый наперсток, спилил донышко и приладил его аккуратным ободком на свою тросточку. О, не такие уж бестолковые были длинные белые руки Элесеуса.
Братья постоянно дразнили друг друга.
– Как по-твоему, получу я то, что осталось после дяди Сиверта? – спросил Элесеус.
– Получишь ли? А чего там осталось? – спросил Сиверт.
– Ха-ха, тебе бы прежде всего узнать – чего, скупердяй ты этакий!
– По мне, так возьми все! – сказал Сиверт.
– Там от пяти до десяти тысяч.
– Далеров? – воскликнул Сиверт. Он не мог удержаться от удивления.
Элесеус никогда не считал деньги на далеры, но на этот раз так было выгоднее, и он кивнул головой. И оставил Сиверта в этом убеждении до следующего дня.
Потом опять вернулся к той же теме.
– Жалеешь, наверно, о своем вчерашнем подарке? – сказал он.
– Дурак ты! – ответил Сиверт, но пять тысяч далеров как-никак – пять тысяч далеров, а не какая-нибудь мелочь; если брат не жулик и не цыган, он должен отдать ему половину.
– Скажу тебе одно, – заявил наконец Элесеус, – сдается мне, я не разжирею с этого наследства.
Сиверт с удивлением посмотрел на него:
– Неужто?
– Да, не очень-то, не очень-то я с него разжирею!
Как-никак, а Элесеус научился разбираться в счетах; свой сундучок, знаменитый винный погребец, дядя Сиверт показал и ему, попросив просмотреть все бумаги, проверить итоги и подсчитать кассу. Дядя Сиверт не приставил своего племянника к работе на земле или к починке сетей в амбаре, он задурманил ему голову страшным хаосом цифр и всяких отчетных статей. Если какой-нибудь налогоплательщик десять лет назад заплатил причитавшийся с него налог козой или несколькими пудами вяленой трески, то коза или треска не значились в ведомости, но старик Сиверт, порывшись в своей памяти, говорил: «Этот заплатил!» – «Ну, тогда эту цифру мы вычеркнем», – говорил Элесеус.
В этом деле Элесеус оказался самым что ни на есть подходящим человеком, он был ласков и то и дело подбадривал старика, уверяя, что состояние его вполне хорошее. Они отлично ладили друг с другом, даже шутили понемножку. Случалось, Элесеус делал глупости, но ведь тем же отличался и старик Сиверт. Так, они взяли да и состряпали документы в пользу не только Сиверта-младшего, но и в пользу села, той общины, которой старик отдал тридцать лет службы. То-то были славные денечки! «Лучше тебя, Элесеус, мне никого не найти», – говорил дядя Сиверт. Как-то посреди лета он послал купить баранью тушу – рыбу ему приносили свежего улова с моря, Элесеусу он приказал платить из ларца. Жилось хорошо. Им удалось залучить к себе Олину, никого лучше им было не найти для участия в пирушке, а также для распространения слухов о последних славных днях старика Сиверта. Удовольствие было обоюдное. «Сдается мне, нам следует позаботиться и об Олине, – сказал дядя Сиверт, – она вдова и с малым достатком. Тебе, Сиверту-младшему и так много достанется». Элесеусу это стоило сущую ерунду: своей опытной рукой он накарябал несколько строк в добавление к последней воле старика, и Олина тоже очутилась в числе наследников.
«Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае если я не поправлюсь и не задержусь на этой земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду». Олина воскликнула, что она от изумления лишилась дара слова, но слова все-таки нашлись, она была растрогана, плакала и благодарила; никто бы не сумел так, как она, найти связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете». Нет, дара слова она не лишилась.
А Элесеус? Если вначале он, может, и отнесся со всей душой к положению дяди, то со временем он начал задумываться. Он попробовал было намекнуть: «Ведь касса-то не то чтобы в полном порядке». – «Ничего, кое-что и после меня останется!» – ответил старик. «Наверно, у тебя есть деньги в каких-нибудь банках?» – спросил Элесеус, потому что ходили такие слухи. «Ну, там видно будет, – сказал старик. – А сети, а усадьба с постройками, а стадо рыжих да белых коров! Что за ерунду ты несешь, браток!»
Элесеусу было невдомек, сколько могут стоить сети, но стадо он видел своими глазами: все оно состояло из одной коровы. Корова была рыжая с белым. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Элесеус не очень-то разобрался, в них была порядочная каша, особенно с того года,