потому что нам-то он ни к чему.
– Ты уже думал об этом? – спросил сын.
Отец ответил:
– Нет. Разве что Элесеус согласится на нем поработать.
– Элесеус?
– Да уж не знаю.
Оба надолго замолкают. Отец начинает собирать инструменты – пора домой.
– Разве что так, – говорит наконец Сиверт. – Ты бы поговорил с ним.
Отец заканчивает сборы и говорит:
– Ну вот, и сегодня мы не нашли хорошей приступки для новой избы.
На следующий день суббота, им надо выйти из дома спозаранку, чтоб успеть перебраться с ребенком через перевал. Работницу Йенсину берут с собой, так что одна крестная мать уже есть, других восприемников придется поискать по ту сторону перевала, среди родных Ингер.
Ингер страх как разрядилась, она сшила себе нарядное ситцевое платье с белой оторочкой у ворота и обшлагов. Ребенок весь в белом, по подолу рубашечки продернута новая голубая шелковая ленточка, да и малютка-то тоже совсем особенная, все время только и знает, что улыбается и лепечет что-то свое, прислушиваясь к бою часов в горнице. Отец все никак не мог выбрать ей имя. Право назвать ее оставалось за ним, и он намеревался поставить на своем – вы только слушайте меня! Он колебался между именами Якобина и Ребекка, оба в некотором роде были близки к его имени, а кончилось тем, что он пошел к Ингер и робко спросил:
– Гм. Что ты скажешь насчет Ребекки?
– Ну что ж, хорошо, – ответила Ингер.
Услышав это, Исаак почувствовал себя героем и решительно заявил:
– Если ее как-нибудь называть, так только Ребеккой! Я буду не я, ежели не так!
И разумеется, он пожелал тоже отправиться в церковь – помочь нести ребенка, и вообще для порядка. У Ребекки да чтобы не было провожатых! Он подстриг бороду и надел, как в молодые годы, красную рубаху; стояла несусветная жара, но у него был новый зимний костюм, и он нарядился в него. Впрочем, Исаак был не такой человек, чтоб превыше всего ставить расточительность и красоту, поэтому он надел в дорогу огромные сапожищи.
Сиверт и Леопольдина остались дома присматривать за стадом.
Озеро переплыли на лодке, и это было большим облегчением против прежнего, когда приходилось обходить его кругом. На самой середине озера, когда Ингер стала кормить девочку грудью, Исаак увидел, как у нее в вырезе платья блеснуло что-то на тесемочке, – что бы это такое было? В церкви он заметил у нее на пальце золотое кольцо. Ох уж эта Ингер, не могла-таки утерпеть!
XVII
Элесеус приехал домой.
Он пробыл в отсутствии несколько лет и стал ростом выше отца, руки у него были длинные и белые, а усы маленькие и темные. Он не чванился, а явно старался держаться просто и ласково; мать дивилась и радовалась. Его поместили в каморке вместе с Сивертом, братья ладили между собой, устраивали друг другу разные каверзы – и оба потом весело смеялись. Но, разумеется, Элесеусу пришлось помогать строить новую избу, и тут он скоро утомлялся и вконец раскисал, потому что не привык к физической работе. Совсем плохо стало, когда Сиверт отошел от работы и оставил ее на тех двоих – тогда помощи отцу все равно что и не было.
А куда же девался Сиверт? Да вот, явилась в один прекрасный день из-за перевала Олина гонцом от дяди Сиверта и сообщила, что он лежит при смерти! Как тут было Сиверту-младшему не пойти? Вот так положение, и не придумать было времени неудобнее, чтоб оторвать Сиверта от работы, но делать нечего.
Олина сказала:
– Уж как мне некогда было идти, уж так некогда, да что поделаешь, привязалась я ко всем здешним детям и к Сиверту, вот мне и захотелось помочь ему получить наследство.
– Выходит, дядя Сиверт очень болен?
– Господи, да он тает с каждым днем!
– Он лежит?
– Лежит? Не смейтесь над смертью перед престолом Всевышнего! Дяде Сиверту уж не придется больше попрыгать и побегать в этом мире!
Из этого ответа им следовало заключить, что дела у дяди Сиверта совсем плохи, и Ингер настояла, чтоб Сиверт-младший сейчас же отправлялся в путь.
А дядя-то Сиверт, этот шутник и бездельник, вовсе и не лежал при смерти, он даже и не все время лежал в постели. Придя к нему, Сиверт-младший нашел в его маленькой усадьбе страшный беспорядок и запустение, даже и весенние работы не были проведены должным образом, даже зимний навоз не вывезен на поля; смерти же пока вроде бы не предвиделось. Дяде Сиверту было уже за семьдесят, он очень исхудал, бродил полуодетый по горнице и часто прикладывался отдохнуть, он явно нуждался в помощнике для разных дел, скажем, для починки сельдяных сетей, которые висели в сарае и ветшали; но от конца он был настолько далек, что преисправно ел соленую рыбу и курил носогрейку.
Пробыв в усадьбе с полчаса и ознакомившись с положением дел, Сиверт собрался обратно домой.
– Домой? – сказал старик.
– Мы строим избу, отцу больше некому помочь.
– А Элесеус-то разве не дома? – спросил старик.
– Дома, да только он совсем непривычный к такой работе.
– Тогда зачем же ты пришел?
Сиверт рассказал, с какой вестью пришла к ним Олина.
– При смерти? – спросил старик. – Так она решила, что я при смерти? Черт возьми!
– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся Сиверт.
Старик сердито посмотрел на него и сказал:
– Смеешься над умирающим, а ведь Сивертом тебя назвали в мою честь.
Сиверт был слишком молод, чтоб вешать голову, дядя и всегда-то не больно его интересовал, и теперь он стремился поскорее попасть домой.
– Значит, и ты поверил, что я лежу при смерти, потому и прибежал? – сказал старик.
– Олина так сказала, – отвечал Сиверт.
Помолчав с минуту, дядя продолжил:
– Если ты починишь мои сети в сарае, я тебе кое-что покажу.
– Ну, – сказал Сиверт, – а что?
– Не твое это дело, – отрезал старик и опять улегся в постель.
Переговоры грозили затянуться, и Сиверт прямо весь извертелся от нетерпения. Он вышел на двор и оглянулся по сторонам: все было запущено, неприглядно, руки не поднимались браться за какую-нибудь работу. Когда он вернулся в горницу, дядя уже встал и сидел у печки.
– Видишь? – сказал он, указывая на дубовый сундучок, стоявший на полу между его ногами. Это был сундучок для хранения денег. Собственно, это был обыкновенный винный погребец с многими отделениями для бутылок, из тех, какие начальство и разные господа в старину брали с собой в дорогу; теперь бутылок в нем не было, старый общинный казначей держал в нем деньги и счета. Ох