они пришли в полной ссоре.
Да, Аксель и Барбру не всегда жили дружно. Она прожила у него уже года два, изредка между ними случались ссоры, большей частью из-за того, что Барбру хотела уехать. Он упрашивал ее остаться навсегда, переехать к нему совсем, разделить с ним по-настоящему землянку и жизнь; он ведь знал, как плохо остаться одному без помощницы, – и она не раз обещала согласиться, в минуты нежности она даже не могла себе представить, что не останется. Но стоило им поссориться, и она сейчас же грозилась уехать. Если уж не насовсем, то хотя бы ненадолго в город, полечить зубы, они все выболели. Уехать, уехать! Необходимо было удержать Барбру, надеть на нее узду.
Узду? Она смеялась над любою уздой.
– Значит, ты и теперь хочешь уехать? – сказал он.
– А что? – спросила она.
– И ты можешь уехать?
– Почему же не могу? Думаешь, мне некуда податься, раз дело идет к зиме? Да я могу получить место в Бергене в любое время.
Тогда Аксель сказал довольно твердо:
– Теперь уж не может быть, как раньше. Разве ты не ждешь ребенка?
– Ребенка? Нет. О каком таком ребенке ты говоришь?
Аксель вытаращил на нее глаза. Не в своем, что ли, уме эта Барбру?
Другое дело, что он сам – Аксель – проявил, должно быть, слишком большое нетерпение: надев на нее узду, он начал держаться чересчур уверенно, вот уж впрямь ума палата, зря он так часто ей перечил, вызывая лишь раздражение, и уж совсем незачем было приказывать ей сажать по весне картошку, в крайности мог бы справиться и один. Успеет проявить свою власть после свадьбы, а до тех пор надо действовать умно и уступать.
А тут, как назло, вышла эта незадача с Элесеусом, с конторщиком, который припутался со своей тросточкой и своими благородными речами. Разве это достойное поведение для помолвленной девушки, да еще в ее положении! Можно ли представить себе что-нибудь хуже! До сих пор Аксель не имел соперника в здешней глуши, и вдруг положение резко переменилось.
– Вот тебе последние газеты, – сказал он. – И еще одна вещичка, которую я раздобыл для тебя. Глянь-ка, может, и понравится.
Она осталась холодна, хотя оба сидели за столом, потягивая с блюдечка обжигающе горячий кофе. Она ответила с ледяной холодностью:
– Бьюсь об заклад, что это золотое кольцо, которое ты обещал мне целый год с лишним.
Тут она хватила через край, это действительно было кольцо, но не золотое – такого он ей никогда не обещал, это она сейчас выдумала, – а серебряное, с двумя вызолоченными на нем руками, значит тоже хорошее, и с пробой. Но, увы, эта ее злополучная поездка в Берген! Барбру видела там настоящие обручальные кольца, попробуй-ка втереть ей очки!
– Можешь оставить его себе, – сказала она.
– Да чем же оно плохо?
– Плохо? Ничем оно не плохо, – ответила она и, встав, принялась убирать со стола.
– Для начала сгодится и такое, – сказал он, – соберемся с деньгами, куплю другое.
Она промолчала.
И все же в этот вечер Барбру была злюка злюкой. Неужто за новое серебряное кольцо не стоило хоть сказать спасибо? Должно быть, щеголь-конторщик перевернул все ее мысли. Аксель не мог удержаться, чтоб не сказать:
– Да расскажи ты мне, зачем этот Элесеус сюда бегает? Чего он от тебя добивается?
– Добивается от меня?
– Ну да, неужто он не понимает, в каком ты положении? Неужто не видит по тебе?
Барбру круто повернулась к нему и сказала:
– Ага, ты, стало быть, думаешь, что привязал меня к себе, да не тут-то было, вот увидишь!
– Ну?! – сказал Аксель.
– Да-да. Увидишь, что я уеду!
Аксель только усмехнулся на это и даже не очень широко и открыто, чтоб не задеть ее. Потом сказал, словно успокаивая маленького ребенка:
– Ну, будь же умницей, Барбру. Мы ведь с тобой все знаем!
И разумеется, поздно ночью кончилось тем, что Барбру повеселела и даже заснула с серебряным кольцом на пальце.
Все опять пошло на лад.
Для этих двоих в землянке пошло на лад, но с Элесеусом дело обстояло куда как хуже, он никак не мог пережить нанесенную обиду. Не имея понятия об истерических срывах, он решил, что его обманули по чистой злобе, Барбру из Брейдаблика вела себя слишком уж дерзко, пусть она хоть десять раз побывала в Бергене!
Фотографию Барбру он вернул ей: однажды ночью он сам отнес ее в Лунное и просунул на сеновал, где спала Барбру. Он вовсе не хотел делать это в грубой или невежливой форме, поэтому долго перед тем возился с дверью, чтоб разбудить Барбру, а когда она приподнялась на локте и спросила: «Что же, ты нынче и дороги не найдешь?» – то интимный характер этого вопроса кольнул его, как иголка или шпага, но он не закричал, а только молча бросил карточку на пол. И пошел своей дорогой. Пошел? Собственно, он прошел всего несколько шагов, а потом побежал, он был донельзя взволнован и расстроен, сердце бешено колотилось в груди. Чуть отбежав от дома, он остановился у кустов и оглянулся назад – нет, она не вышла. А у него-то еще теплилась надежда! Если б она была хоть чуточку к нему добрее! Но какого черта он бежит, раз она не гонится в отчаянии за ним по пятам, в одной рубашке и юбке, убитая тем, что наделала своим чисто интимным вопросом, предназначенным вовсе не для него.
Он шел домой без палки, он уже не насвистывал, нет, он уже не был молодцом. Кинжал в груди – не безделица.
На том все и кончилось?
Как-то в воскресенье он опять отправился в Лунное, только затем, чтоб бросить взгляд на усадьбу. С болезненным и чудовищным терпением лежал он в кустах, прислушиваясь и глядя в сторону землянки. Когда там наконец обозначилась какая-то жизнь, то словно затем лишь, чтоб совсем доконать его: Аксель и Барбру вышли из землянки и вместе направились в хлев. Они были очень ласковы друг с другом, переживая блаженные минуты, они шли обнявшись, он, видать, собрался помочь ей в хлеву. Скажите пожалуйста!
Элесеус смотрел на парочку, и ему казалось, что все потеряно, все пропало. А может, думал: вот она идет рука об руку с Акселем Стрёмом; и как же она докатилась до этого, я не знаю, ведь еще совсем недавно она обнимала меня! Они скрылись в хлеву.
Ну и ладно! Наплевать! Неужто он станет лежать в кустах, забыв обо всем на свете? Этого еще