Читать интересную книгу Темные кадры - Пьер Леметр

Матильда – человек, который всегда говорит то, что дóлжно. Иногда это раздражает. Но на этот раз мне становится легче.

Они не смогли купить квартиру. Она говорит, что это не важно. Вдобавок к тому, что они мне одолжили и что я потерял, им не вернули еще и бóльшую часть задатка, потому что они не смогли подтвердить сделку в день «Д».

– Придется копить снова. Ничего страшного…

Она пытается выдавить еще одну улыбку, но попытка явно неудачная.

Фактически часть ее жизни канула туда же, куда кораблекрушение утянуло ее отца, но Матильда, преподавая английский, частично обрела британские рефлексы: сохранять хладнокровие во время бури. Она почти сразу перестала плакать. Она держит удар. Девизом Матильды должно быть: «Достоинство в любых обстоятельствах». С момента вступления в брак она больше не носит мое имя. Она из тех женщин, которые обмирают при мысли, что возьмут имя мужа. А значит, она, конечно же, защищена и коллеги не знают, что несчастный тип, о котором трубят газеты, – ее отец. Но я уверен, что, если бы они знали и заговорили с ней об этом, Матильда стойко держалась бы, мужественно защищая поведение, которое в глубине души осуждала, говоря себе при этом: «Мы семья, значит так нужно». Я люблю ее такой, какая она есть, со мной она вела себя потрясающе: я набил морду ее мужу, она по доброте одолжила мне все, что я просил, чтобы потом все потерять, чего же еще от нее требовать?

– Люси думает, что ты можешь рассчитывать на признание смягчающих обстоятельств, – поясняет она.

– Когда она тебе это сказала?

– Вчера вечером.

Я выдыхаю. Люси вернется. Я должен как-то с ней связаться.

– Я так сильно постарел?

– Ну что ты!

Этим все сказано.

Матильда рассказывает о матери: она грустит. Глубоко потрясена. Она вернется. Скоро, говорит она.

Полчаса прошло. Мы встаем, обнимаемся. И перед самым уходом:

– Я думаю, квартира продана. Мама тебе все скажет, когда придет.

Картина: я представляю себе нашу квартиру с расклеенными повсюду этикетками и десятки скептичных покупателей, которые расхаживают в молчании, с легким отвращением беря в руки то один, то другой предмет…

Меня это просто убивает.

41

Не долго мне пришлось ждать возвращения Фонтана.

Он никогда не появляется в одном и том же костюме. Напоминает меня самого в зените славы, когда у меня была работа. Хотя его костюм самого мерзкого, самого вульгарного синего цвета. Он наверняка стоит денег, но прежде всего от него несет безвкусием. Фонтана из тех, кто носит барсетки. Таково его представление об элегантности современного мужчины. Он выбирает свободную мягкую одежду – любит, чтобы ему было удобно. С его профессией одежда должна быть функциональной. Могу себе представить его в примерочной: вот он делает вид, что дает продавцу в морду, чтобы проверить, не жмут ли рукава, или что с размаху бьет того по яйцам, чтобы понять, не стесняют ли брюки тех движений, которые неразрывно связаны с родом его деятельности. Фонтана прагматик. Что меня в нем и пугает. Я разглядываю его костюм, чтобы чем-то заняться, потому что, если стану слишком внимательно смотреть на него, меня повергнет в ужас тот взгляд, которым он холодно за мной следит.

Я должен взять себя в руки. Мне едва-едва удалось выиграть первый раунд, но теперь, когда мы начали следующий, я должен знать, какие у него козыри. Было бы странно, если бы он пришел с пустыми руками. Не в его стиле. И мне придется реагировать быстро. Я стараюсь сосредоточиться. Молчу. Фонтана не улыбается.

– И еще раз: отличная работа, господин Деламбр.

Понимай: Деламбр, ты еще тот говнюк, но будь уверен, что ты дождешься. Я раздроблю тебе и вторую руку.

Я собираюсь с духом:

– Рад, что вам понравилось.

Голос выдает мою тревогу. Инстинктивно я отодвигаюсь вместе со стулом, чтобы он не смог до меня дотянуться.

– Особенно это понравилось моему клиенту. И мне тоже. В сущности, это понравилось всем.

Я ничего не говорю. Стараюсь улыбаться.

– Признаю, что вы изобретательны, – продолжает он. – Разумеется, никакого списка у вас не было. Мне потребовалось два дня, чтобы расспросить моего клиента. А программист, которому поручили перепроверить, заставил нас потерять еще часов двенадцать. А за это время вам удалось заинтересовать прессу вашей историей. И лишить меня возможности действовать. На данный момент.

Я делаю вид, что встаю.

– Не уходите, господин Деламбр, у меня для вас есть вот это.

Он не повысил голоса. Он и на секунду не поверил, что я действительно уйду. Он прекрасный игрок. Я поворачиваюсь. И издаю крик.

Твою мать!

Фонтана разложил на столе большие черно-белые фотографии.

Это Николь.

У меня подкашиваются ноги. Я падаю на стул.

Николь сфотографирована в подъезде нашего дома. Она стоит спиной к лифту. Позади нее мужчина в черном вязаном шлеме с прорезями прижимает ее к себе, разворачивая лицом к объективу. Его согнутая в локте рука перехватывает ее горло. Она пытается оторвать его от себя, но ей не хватает сил. Она борется, но это бесполезно. Именно так меня держал Бебета. Лицо Николь застыло. Глаза вылезли из орбит. Для этого и делалось фото. Чтобы я увидел прямо перед собой Николь в смертельной опасности, чтобы я увидел ее отчаянный взгляд. Ее губы слегка приоткрыты, она пытается вдохнуть, задыхается. Она наверняка стоит на цыпочках, потому что мужчина, который ее держит, намного выше ее и тянет ее вверх. Странным образом она не выпустила свою сумочку, и та так и болтается у нее на руке. Николь лицом ко мне. Во весь кадр.

Мужчина – это Фонтана. На нем шлем, но я знаю, что это он. У него барсетка. Я кричу:

– Где она?

– Ш-ш-ш… – Фонтана щурит глаза, как будто ему кажется неприличным так громко кричать. – Она очаровательна, Николь. У вас хороший вкус, Деламбр.

Для него я больше не господин Деламбр, а просто Деламбр. События набирают обороты. Я вцепляюсь в столешницу, не чувствуя боли в пальцах.

Я убью этого типа, клянусь.

– Где она?

– У себя дома. Я как раз хотел сказать: не беспокойтесь. Хотя нет, напротив, вы должны беспокоиться за нее. Сейчас она отделалась испугом. И вы тоже. Но в следующий раз я переломаю ей все десять пальцев. Молотком. И сделаю это лично.

Он сделал ударение на «лично». Такое впечатление, что у него имеется специальный молоток и особая манера ломать пальцы. В его голосе чудовищная решимость. Потом, без всякого перехода, еще до того, как я успеваю ответить, он яростно хлопает по столу другой фотографией. В том же стиле. Черно-белая. Большой формат.

– А ей я сломаю обе руки и обе ноги.

Я чувствую, как моя кровь отхлынула от лица, а желудок поднялся к горлу. Это Матильда. Недалеко от лицея, мне кажется, я узнаю улицу. Позади нее проходят какие-то молодые люди. Она сидит на скамейке. Развернула упаковку и ест пластиковой вилкой из прозрачного лотка какие-то свежие овощи. Я и не знал, что она так делает. Она не улыбается, но задержала руку, внимательно и с любопытством слушая, что ей говорит мужчина, сидящий рядом.

Снова Фонтана. Они о чем-то болтают. Разговор в городском сквере. Сценка спокойная и даже банальная, но снята она для того, чтобы я вообразил себе продолжение. Они встают и делают несколько шагов в сторону лицея, машина проезжает мимо, Матильду вталкивают внутрь.

Фонтана не улыбается. Напускает на себя легкую озабоченность, как будто какой-то вопрос не дает ему покоя. Он переигрывает.

– И еще ваш адвокат… ваша дочь… Ей обязательно нужны руки и ноги, чтобы работать, или она может продолжить и в инвалидном кресле?

Меня тошнит. Только бы он волоска не тронул на голове Николь и моих дочерей. Черт, пусть я сдохну, если нужно, пусть Болт вернется переломать мне все кости, все без исключения, лишь бы ни один волос не упал с их головы.

Что меня спасает в это мгновение, так это полная неспособность выдавить хоть звук. Слова застревают где-то очень глубоко в горле. Парализованные. Я пытаюсь вручную завести мой мозг, все колесики которого застопорились, но не могу слепить ни одной мысли. В моем сознании нет места ни для чего, кроме лиц моих дочерей.

Я бросаю взгляд в сторону, ищу новые ориентиры, прочищаю горло. Я ничего не сказал. Конечно, глаза у меня наверняка вытаращены, как у наркомана под утро. Пусть я буду похож на человека, из которого выпустили всю кровь. Главное – я по-прежнему ничего не сказал.

– Я переломаю их всех трех. Вместе.

Внутренне я отключаю свою слуховую систему. Слова звучат, но их смысл лишь скользит по поверхности. Я должен отстраниться от этих невыносимых картин, иначе изойду рвотой, умру, буду беззащитен.

Он блефует. Я должен уверить себя, что он блефует. Я проверяю. Смотрю на него.

Он не блефует!

– Я переломаю им все, что позволяет двигаться, Деламбр. Они останутся жить. И в сознании. Заверяю вас, все, что вам пришлось пережить здесь, – шуточки по сравнению с тем, что я для них приготовил.