Очень тревожусь за Вас, Марину, даже во сне видел, что Вы жалуетесь на головные боли. Пусть не будет сон в руку. Будьте здоровы. Надо ехать на аэродром.
Всегда Ваш
Ю. Лотман
Таллин. 25.IX.85.
4 октября 1985 года
Одесса.
Дорогая Фрина!
Пишу Вам из Одессы, где уже неделю читаю лекции по Пушкину и о семиотике культуры. Я приехал почти дохлый и первые дни только спал. Сказать честно, и сейчас все время спать хочу. К концу лета я дошел до такого края, на каком еще не бывал. Но кончил книгу… Теперь отхожу. Лекций немало, но они не очень утомляют. Главное – отрыв от всего. А теперь еще и погода хорошая, тепло.
Что ж вам еще, друзья, друзья?Благословенные края, —
как писал об Одессе Пушкин[326]. Правда, ни устриц, ни беспошлинных вин и других прелестей пушкинской Одессы нет. Но и на том спасибо. Сначала меня поместили в lux’е, но надо было или слушать храп ежедневно меняющихся дюжих командировочных (lux двухместный почему-то), или платить за два места 11 р. в день. Наконец я сделал <так!> в общежитие. Отдельная комната, именуемая «гостиница для гостей». Утром – горячая вода в душе (душ без крючков на двери – одной рукой моешься, другой держишь дверь), вечером – холодная. В середине дня – засуха. Всюду пованивает (тараканы есть, но меньше, чем в lux’е). Но вообще тихо, уютно. Живу и благодарен. Я ведь и в землянке с удовольствием живал. Вообще почти то, что Мастер получил в награду: слушаю тишину и наслаждаюсь покоем. Правда, там ему было сказано: «А вечером к тебе придут те, кого ты любишь…» Этого нет, нет и свечей и ночного колпака. Но спасибо и за то, что есть. 10/Х лечу в Батуми на конференцию.
Почти все время думаю о Вас, о Марине. Думаю о том, как Вам тяжело и как в этих тяжестях обнаруживается красота Вашей души.
Будьте здоровы и не забывайте всегда Вашего
Ю. Лотмана
4. Х.85.
9 октября 1985 года
9. Х.85
Дорогая Фрина!
Вот я и окончил свои лекции в Одессе и завтра вылетаю в Батуми. Несмотря на ежедневные лекции (чем я изумил ленивых одесситов), я все же если не отдохнул, то пришел в себя. После Батума (сколько там буду, не знаю, это зависит не от меня) буду в Москве. Я очень соскучился и рад буду повидаться[327]. Гришу в конце октября, кажется, кладут.
Будьте здоровы и не забывайте
Всегда и неизменно Вашего Ю. Лотмана[328].
Осень 1985 года [329]
Дорогой друг!
Вот я и приехал в Тарту и, узнав расписание, влез в обычный хомут университетский. Дорога была трудной: из окна дуло и холодно было, как на улице. Сосед попался странный – возможно, из заключения: чудовищно грязный и отвратительно пахнущий, так что я задыхался всю ночь. Он стонал, харкал, регулярно обдавал меня плевками и пр. Приехал я совсем больным. Спать я не смог[330]. Вот, некоторые близкие мне и любимые мной москвичи жалуются, что я редко бываю в Москве. Но – видно, уж возраст сказывается – мне сейчас трудна дорога, при которой я не сплю ночь (я сейчас в поезде не сплю), простываю и простуживаюсь, веду беседы черт знает с кем и все пр.<очее>. Конечно, это все мгновенно отходит в небытие, как только оказываешься у цели. Да и вообще не так уж и страшно, просто я стал тяжел на подъем. Я все думаю о Марине. Пусть попробует оба варианта: и освежить старые заготовки и попытаться получить детские книжки от подруги[331]. По крайней мере сможет по ним учить детей английскому языку. На (венецианской. – нрзб.) выставке было хорошо! Начинаю работать – это мое лекарство! Не болейте и не забывайте.
Всегда Ваш
Ю. Лотман
20 января 1986 года
Дорогая Фрина!
Только сегодня ночью закончил подготовку рукописи для «Просвещения» (уф! 570 стр.) и сейчас несу на почту. Хотя в оформлении мне очень много помогли Зара и мои сотрудницы (вся вычитка, сверка цитат и пр.), но все равно устал, как собака.
Даже сон пропал, чего со мной не бывало.
Книга, представьте, вышла интересная. Когда я сложил свои историко-лит<ературные> статьи вместе (три очень принципиальных я написал специально, но все же 4/5 тома из старых работ), то оказалось, что они все связаны единством замысла и концепции и сами сложились именно в книгу, а не в сборн<ик> статей. Даже интересно. Сейчас не хочется думать о том, что, вероятно, не издадут: изд. «Просвещение» (Москва) поганое, и я уже предвкушаю рассуждения на тему «учителям это непонятно», «зачем им сверхпрограммный материал» и т. д.[332]
Ну, да все равно – с плеч долой!
Я понял, что дал Марине плохую тему. Ей надо написать подруге в Австралию, чтобы та ей слала детские и юношеские книжки, и начать писать небольшие (для начала) информационные рецензии в детские (не для детей, а для «детских литературоведов») и библиогр<афические> журналы. К ней привыкнут, и она постепенно станет единственным в этой области специалистом. Ведь австралийской детской лит<ерату>ры никто у нас не знает. Она будет вне конкуренции. И самой интересно. А начинать с простых коротеньких информаций.
Передайте ей эту идею[333].
У нас все по-старому, т<о> е<сть> гриппуем и устаем. Гриша тоже вернулся на круги своя, только дрожь не крупная, как было, а мелкая. Но постоянная. Настроение у него соответственное.
Но: 1) зима хорошая и дрова есть,
2) внучки относительно здоровы и радуют,
3) книгу посылаю сейчас,
4) в начале февраля надеюсь быть в Москве.
Так что хорошего достаточно, и надо уметь его ценить.
Будьте здоровы и не забывайте Вашего
Ю. Лотмана
20.1.86.
23 февраля 1986 года
Дорогой друг!
Я прочел Ваше письмо, проникнутое такой глубокой печалью, и мне, естественно, грустно. А еще более грустно, что за печалью сквозит горечь, а за горечью – некоторое недоверие. Это мне больно, т<ак> к<ак> на доверии стоит все, весь мир, который без него превращается в кучу кирпичей. Выразился замысловато, но проще как-то не сказать. Вернемся из психологических туманностей на простую, грустную и милую землю. Начнем с погоды. Сегодня, 23-го февраля, она прекрасна, холод –18°, мороз, солнце, и я, выйдя на улицу, почувствовал вдруг радость, радость, что живу и дышу (не в переносном, а прямом смысле: у меня только кончается противный грипп, привезенный из Москвы, в ходе которого мне все время горло и все пространство, чем люди говорят и дышат, залепляло чем-то настолько омерзительным, что я буквально задыхался и, при моей брезгливости, содрогался непрерывно от отвращения к самому себе. А сейчас – дышу, дышу. Прекрасно и радостно!). Вообще у Зигфрида на лопатке было одно уязвимое место (когда он купался в крови дракона, на плечо упал дубовый листок). Туда и попала стрела[334]. Жизнь нас бьет в главное уязвимое место – отучает радоваться. Тогда мы и погибаем. Усталость вытесняет радость. А надо сопротивляться, бороться за радость и не забывать, как мы, неблагодарные, часто делаем, что радость вокруг нас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});