Директор, казалось, придумал что-то.
— Гм… Пожалуй, можно будет еще кое-что сделать. Но ученица должна вспомнить и сказать, конечно, только мне… кто наговорил ученице, что Буковина лишь временно оккупирована королевским правительством… Что украинские патриоты не должны изучать стихи Тудоряну… Что на Буковине будут изменения… Вы не помните, кто так говорил? Где вы слышали что-нибудь похожее? Это могло быть и не в гимназии, могло быть за ее стенами…
Дарка опускает голову: шутник этот директор! Да ведь это же папа говорил! И. разве только папа? Странно, в самом деле странно и даже подозрительно… И Дарке моментально становится ясно, что теперь она ничего не должна «помнить».
— Я где-то слышала то, о чем вы говорите, но не могу вспомнить. Никак не могу… Думаю, и не смогу…
Может быть, наконец прекратится этот допрос? Чего хочет от нее директор? Из благосклонности к Дарке лишить ее отца места?
Директор молчит, и Дарка поднимается с кресла. Выскочить бы из этого кабинета, чтобы только пыль поднялась.
Но он снова усаживает ее:
— Вы можете не спешить на этот урок.
Кто-то стучит в дверь. Это сторож.
— Ореховская из пятого может идти на урок или прикажете ей ждать?
— Пусть подождет!
Наталка! Хоть бы одним словечком перекинуться с ней, хотя бы через стекло увидеть выражение ее лица!
Директор берет Дарку за подбородок. Кто-то, казалось, шепчет ей на ухо: «Смотри же, смотри!»
— А вы, Попович, случайно не слышали о том, что ученики украинской гимназии не должны участвовать в концерте в честь министра? Не было разговоров об этом в гимназии?
Как-то еще в детстве Дарка упала с яблони. Теперь она явственно пережила то же ощущение: перед глазами забегали чёрно-желтые пятна, вся кровь от рук и лица отхлынула к ногам. Ее обдало холодом. В то же мгновение директор как на крючок подцепил Даркино смятение:
— Я вижу, что и вы слышали об этом! Не правда ли, какое ребячество! Господина министра интересует состояние школ и то, как учатся, а не музыка… Ха-ха! Разве это не смешно? Не петь в хоре! Тоже Мне, артисты! Им кажется, будто господин министр заметит, что их группа не поет! Любопытно, кто придумал такую глупость? Но мне во всей этой затее чудится что-то другое… Мне кажется, что мальчики говорят одно, а на концерте сделают другое. Может быть, они хотели подбить на этот неразумный шаг девочек нашей гимназии, поставить их в смешное положение перед господином министром! Пусть думает, что в украинской гимназии нет ни одной музыкальной девочки! Хо-хо! Ведь мальчики прибегают ко всяким хитростям, только бы досадить девочкам! Я сам когда-то тоже был учеником! Как… как фамилия этого ученика, Попович, ну, того, который подбивал на это? Кто-то уже говорил мне… Я уже знал фамилию этого махера [31], но она как-то вылетела у меня из головы…
Дарка уже и не знает, сама ли она сидит в кресле, или стоит возле кого-то, ужасно измученного страхом, и страдает оттого, что не может ему помочь. Она чувствует только, как что-то теплое бежит между лопаток. Собирает остатки воли, которую еще не парализовал страх, и приказывает себе:
«Орест… Орест… Не скажу… не скажу…»
— Так скажите вы фамилию этого скандалиста? — допытывается директор даже вроде бы и не очень серьезно.
— Я не знаю… я… — начала она так неловко, что сразу почувствовала: выдала себя.
Директор только засмеялся, глядя на такую плохую игру.
— Разве это такая большая тайна? Я ведь говорю вам, что знал фамилию этого юноши, а теперь она вылетела у меня из головы… О девочки, нет у вас ни на грош гордости! Мальчики сговорились оставить вас в дураках, а вы защищаете их! Ну, так как же зовут этого «героя»?
Дарка прикрывает глаза, сжимается в комок и только неустанно повторяет про себя: «Не скажу, не скажу, не скажу!»
Директору, видно, осточертело уже это телячье упрямство. Он насупил брови, как сказочный Усыня, и еще раз спросил по-хорошему:
— А если я попрошу господина учителя, чтобы он вычеркнул «плохо» по поведению и еще раз спросил по румынскому… и пообещаю вам, что даже директору мужской гимназии не назову фамилию этого ученика… тогда вы скажете мне, кто он?
Искушение так велико, что Дарка отворачивается, чтобы не слышать этого голоса, не видеть этого многообещающего взгляда. Она ничего уже не видит, кроме двух туннелей маминых глаз.
![]()
Вот они смотрят на нее, когда Дарка кладет перед мамой этот злосчастный табель с двойкой. А вот те же глаза снова и снова перечитывают табель без двойки. Эти туннели придвигаются к Даркиным глазам вплотную, она на миг зажмуривается, чтобы рассеять видение. Потом поворачивается лицом к директору, но глаз не поднимает и говорит, продолжая смотреть на туфли:
— Я не могу его назвать.
И, сказав это, Дарка почувствовала себя освобожденной. Вот и все. Теперь она ни за что не проговорится. Словно в сердце автоматически щелкнул замок, выбросив все ее страхи и сомнения за пределы директорского кабинета. В этот же миг она поняла, что перед нею заклятый враг. Враг, открытый враг, которому не нужно больше притворяться дипломатом. Он так стукнул ладонью по столу, что на нем подпрыгнули бумаги, а у Дарки екнуло сердце в груди.
— Что значит «не могу»?! Разве вы не знаете, что здесь гимназия и ученица обязана отвечать, когда ее спрашивают? Неслыханная дерзость так отвечать старшему! Я вам приказываю сейчас же назвать фамилию этого ученика!
Дарка молчит.
— Ты слышишь, что я тебе говорю?!
Директор так орал, что даже Мигалаке выбежал из соседней комнаты. Выбежал разъяренный, подскочил к Дарке, схватил своими руками, как ястреб когтями, и потащил к шкафу, где зазвенели стеклянные ампулы.
— Скажешь ты или нет?!
— Я ничего не знаю!.. Никто мне ничего не говорил!.. И прошу здесь не драться!.. Никто не имеет права здесь толкать…
Дарка чувствует: стоит протянуть руку к этой шее, худенькой, как у курицы-голошейки, и она свернет ее.
— Ласац, домнуле, ласац [32], — уговаривает его по-румынски директор. — На таких упрямых учениц мы найдем другую управу…
— Можешь убираться вон! Забери свои книжки и больше не показывайся мне на глаза! Можешь больше не приходить в гимназию! Мы сумеем справиться с такими упрямицами. Марш отсюда!
Директор собственноручно выталкивает Дарку за дверь.
Хорошо. Но почему эти глупые слезы текут по лицу? Разве Дарка еще перед праздником не знала, что ей, возможно, придется расстаться с гимназией?.. Правда, это исключение она связывала с героическим, патриотическим поступком… А теперь ее выгоняют, как побитую собаку! Должно быть, от этого у нее нестерпимо болит сердце и по лицу текут слезы.
В коридоре тихо, как в гробу. Из-за дверей кабинета доносятся отголоски какого-то разговора.
«Теперь очередь Ореховской», — вспоминает Дарка и, обессилев, прислоняется к стене. И опять эта зловещая, мертвая тишина. От нее еще нестерпимее боль в сердце.
Но вот чьи-то шаги звучат в другом конце коридора. Кто-то идет, ускоряя шаг, — видно, заметил Дарку у стены. Она слышит тиканье чьих-то часов, запах табака, чье-то дыхание.
— Что случилось? Почему вы плачете, Попович?
Дарка по голосу узнает учителя Слепого, «своего» учителя. Она отнимает ладони от щек.
— Что с вами? У вас совсем опухшее лицо! — шепотом говорит учитель. — Сейчас же умойтесь!
Холодная вода помогает. Дарка настолько пришла в себя, что может с пятого на десятое рассказать учителю о своем столкновении с директором.
— И вы не сказали фамилию этого ученика? — Глаза учителя смотрят на Дарку доверчиво, и ее даже удивляет, что он при ней называет Ореста Цыганюка «этим учеником», зная (Дарка в этом совершенно уверена) его фамилию так же, как и она.
— Нет! Нет!
— А вы уверены, что ваши подруги будут так же держаться? — Он говорит, наклонившись к Даркиному уху, тем шепотом, который сближает людей и звучит как присяга.
