Дарка сделала вид, что не расслышала этого вопроса. Стефы еще не было в классе, и Дарке вдруг стало очень одиноко.
Лидка обнимала Косован, они что-то рассказывали одна другой, смеялись и снова шептались.
Дарка вышла в коридор. Там и застал ее сторож.
— Вы не знаете, здесь ли уже Ореховская и Попович? Господин директор велел им сейчас же после звонка прийти к нему.
Попович — это она. Ореховская в классе. Хорошо, сразу же после звонка они пойдут к директору.
Дарка вбегает в класс, вне себя от страха, и, позабыв, что, может быть, об этом не надо говорить вслух, кричит:
— Наталка, тебя и меня вызывает директор!
Лидка смеется:
— Чего ты испугалась? Подожди, повысит вам плату за учение, как мне и Равлюк! Нас тоже вызывал к себе директор. Конечно! Почему мы должны платить больше, чем вы? Ну и трусиха же ты!
Лидка говорит так убедительно, что можно ей поверить. Но почему Дарку и Наталку вызывают вместе?
Дарка ищет спасения у самой Ореховской. Наталка старается держаться спокойно, но подруга замечает, как сбегает краска с ее лица.
В класс входит сторож.
— Первая пойдет Попович!
— Доленька, не покидай меня! — Дарка вздохнула и тайком в уголке перекрестилась.
— Что вам угодно?
Неужели директор забыл, что сам вызывал ее?
— Я Попович. Господин директор велели…
Директор поморщился, словно кто-то капнул ему уксуса на язык.
— Ага, Попович. Ну хорошо. Господин учитель! — Директор повернул свою толстую, как у буйвола, шею и бросил взгляд на дверь в другую комнату. Мигалаке словно только и ждал вызова, чтобы проскользнуть в дверь, как из-за кулис. — Вот здесь ваша ученица, — сказал директор по-румынски, затем обратился к Дарке по-украински: — Вы знаете, Попович, что у вас двойка по румынскому языку и «плохо» по поведению за непочтительность?
— Да, — ответила Дарка. Изворачиваться не приходилось.
— А ваши родители уже знают об этом? — Директор поднял одну бровь высоко, а другую опустил низко, так, что они напоминали колодезный журавель.
— Да, да, — вмешался своим пискливым голосочком Мигалаке, — знают ли родители, как ученица ведет себя по отношению к старшим?
— Да, дома знают о моей двойке, — уверенно ответила Дарка, нисколько не задумываясь над тем, что говорит неправду. Где-то в самой глубине сознания мелькнуло, что так она защищает не только себя, но и родителей.
Директор вытянул шею. Так кот тянется к куску сала, подвешенному на шнурке.
— И как же они отнеслись к этому?
— Как папа и мама отнеслись к этому? — заговорил Мигалаке по-украински. Казалось, он каждую твердую согласную будто подпиливает напильником. — Говорили, что ты хорошо поступаешь? Велели не учить румынский язык и не слушать учителей? А может быть, радовались, что ты такая большая патриотка — имеешь двойку по румынскому языку?
У директора запершило в горле, он закашлялся, и Мигалаке замолчал, словно испугался, что директор захлебнется.
— Господин учитель шутит… Я не думаю, что бывают родители, которые хвалят дочь за плохую отметку. Кто ваш отец, Попович?
— Учитель. — Дарку удивил этот вопрос: директор знал то, о чем спрашивал.
— А мама тоже учительница?
— Да, но мама не преподает.
— Вот вам, — искренне сетовал директор. — Народный учитель с маленькой зарплатой тянется изо всех сил, чтобы держать дочку в гимназии, а эта дочка в благодарность за все труды одаривает родителей двойкой. Есть чему порадоваться! Но самое печальное то, что вы, наверно, не рассказали родителям, что сами хотели получить такую отметку. Я лично пересмотрел ваши контрольные работы по румынскому языку. Там есть, правда, одно «неудовлетворительно», однако можно было устно хорошо ответить и заработать «посредственно». Но если ученица дерзко заявляет перед всем классом, что по румынскому может иметь двойку, то здесь уже и сам господь бог не поможет. И меня интересует еще одно: я посмотрел ваши оценки по другим предметам и вижу: вы, Попович, умная, способная девочка. Любопытно, кто внушил вам, что румынский язык не нужен, что по нему можно иметь даже двойку? Вы ведь сами понимаете, что мы живем в Румынии, что мы королевские подданные и румынский язык должен быть самым важным предметом в наших школах. Итак, кто натолкнул вас на этот ложный взгляд? Прошу не бояться… Я не сделаю из этого никаких выводов. Я только хочу знать, кто этот умник.
Дарка в каком-то хаосе чувств.
«При чем здесь румынский язык? — думает она. — Если бы нас учил Локуица, я бы наверняка любила этот язык… Почему он не говорит директору, что заставляет нас шпарить наизусть целые поэмы этого Тудоряну?»
— Ученица не может сразу вспомнить. Это ничего.
Директор оглядывается на Мигалаке, тот сразу понимает, что он здесь лишний, и снова прячется в смежной комнате. Еще и дверь закрывает за собой.
— Садитесь, пожалуйста! — говорит директор так учтиво, что Дарка сразу понимает: бедный директор! Он тоже при этом Мигалаке боится заговорить со своей ученицей чуть теплее. — Прошу садиться, — повторяет он.
Даже как-то неловко садиться перед ним, как перед равным.
Теперь директор забывает, что Дарка только ученица, к тому же еще и провинившаяся, а он директор. Он только помнит, что они оба украинцы и разговаривают без свидетелей. С этого он и начинает.
— А что вам обещали родители за хороший табель? — отечески спрашивает он.
Мягким, ласковым тоном этот добрый человек раскрывает перед Даркой всю глубину ее вины перед родителями. Как она осмелилась принять подарки за хороший табель, если знала, что у нее будет двойка?
Ее напряженные нервы больше не выдерживают, она счастлива, что нашла человека, которому можно доверить свою сердечную боль, и Дарка, плача, признается полушепотом:
— Господин директор! Папа не знает, что у меня двойка… Они мне столько подарков накупили, что я не могла причинить им такую боль и признаться… К тому же, господин директор, я и в самом деле не виновата, что у меня двойка…
— Да?! — Директор так резко повернулся, что под ним заскрипел стул. — Значит, вы не сказали родителям, чтобы не причинять им неприятностей? Да? Вы так заботитесь о родителях? А может быть, вы боитесь наказания? — Он хочет все, все знать, этот отец — не директор.
И Дарка признается во всем:
— Меня дома никогда не наказывают. Возможно, даже не отругали бы… Только маме было бы очень больно… и папе…
Директору становится жаль Даркину маму:
— Гм… Может, мы исправим беду? Я мог бы как-нибудь уговорить господина учителя, чтобы он простил вам недостойное поведение в классе. Гм… а по самому предмету… по румынскому устному вы хорошо подготовлены?
— Я… все… каждый абзац, каждый стишок знаю! — обрадовалась Дарка.
Она уже свыклась с мыслью (как всегда привыкает человек ко всякому затянувшемуся несчастью), что этот табель последний в ее жизни. Но тем упорнее проявляется свойственное Даркиному характеру желание: последний табель, должен быть чистым. Никто, возможно, и не спросит ее об отметках в полугодовом табеле, Дарка понимает это. И все-таки он должен быть без единой двойки. Мучительный страх, страх перед мамиными упреками, что Дарка, мамина дочка, соврала маме, жжет Дарку раскаленным железом.
Дарка знает и то (господи, чего только мы не знаем в этом возрасте!), что многие дети лгут своим родителям. Дарка могла бы вспомнить немало случаев из своей жизни, когда надо было… немного иначе обрисовать то или другое событие, чем оно происходило в самом деле. Но бывают такие минуты в жизни людей, когда сердце сливается с сердцем, как капли воды со своими сестрами. В одну из таких Минут Дарка поклялась говорить маме только правду. Никогда, никогда не лгать. И поэтому Дарка пуще смерти боится услышать от мамы: «Ты же знала о двойке и не сказала мне? Ты обманула меня?»
Никогда не поймет она, что эта ложь, эти муки, испытанные Даркой, — все было для того, чтобы не волновать маму. Даркино сердце не знает дешевых жертв. Не знает половинчатости в увлечениях, сдержанности в преданности. Она хочет бросить на жертвенный алтарь дела такой же щедрый дар, как и отец! Какой дешевой ценой был бы табель с двойкой! Разве не имел бы права первый встречный упрекнуть ее, что она только потому согласилась пойти на этот сговор, чтобы с честью избавиться от своих двоек? Дарка Попович должна обрести право — хотя бы пришлось вырывать его зубами! — ответить всем тем, кто будет спрашивать ее, почему она не ходит в гимназию: «Смотрите! Вот мой последний табель! Он безупречен. Я могла бы с ним перейти в следующий класс… но я жертвовала им и собой во имя дела».