и принялся снова крутить педали, не дожидаясь ответа.
– Бродяга! – заметил водитель такси, направляясь в Ведадо, район, в котором тетя Ханна жила с тех пор, как приехала из Берлина. Место, где родился папа.
– Это один из лучших районов города, – сказал нам водитель. – Он в самом центре. Отсюда вы сможете дойти пешком куда захотите.
Проехав проспект, ведущий от аэропорта, мы пересекли большую площадь с серым обелиском, служившим подножием для памятника одному из исторических героев острова. Ее окружали огромные пропагандистские щиты и современные здания, которые, как сообщил нам наш гид, являются правительственными штаб-квартирами.
Площадь выходила на широкий проспект, в центре которого лежала пешеходная аллея, обсаженная деревьями, а по обеим сторонам стояли ветхие особняки. На углах улицы группы людей выстроились возле больших зданий, покрытых потускневшей краской, по всей видимости, рынков.
– Мы уже в Ведадо? – спросила я, нарушая тишину, и водитель с улыбкой кивнул.
Несколько молодых людей в униформе помахали нам из школы. Кажется, будто слово «туристы» напечатано на наших лбах. Скоро мы к нему привыкнем!
Каким-то образом мне стало понятно, что мы скоро приедем. Вскоре водитель сбавил скорость, остановился и припарковался за машиной, выпущенной еще в прошлом веке. Мама взяла меня за руку и посмотрела на выцветший дом с засохшими растениями в саду. Крыльцо пустовало, в крыше виднелись трещины. Побитые железные ворота отделяли здание от тротуара, который то тут, то там приподнимало своими корнями лиственное дерево, судя по всему, посаженное здесь для защиты от сурового тропического солнца.
Мальчик, сидевший под деревом, поздоровался со мной, и я улыбнулась в ответ. Мама направилась к дому с нашими чемоданами, а мальчик подошел ко мне.
– Так вы родственники той немки? – спросил он по-испански. – Вы немки? Вы собираетесь здесь жить или вы просто в гости?
Он задал зараз столько вопросов, что я даже не могла придумать, что ответить.
– Я живу на углу, – сказал он. – Если хотите, я могу показать вам Гавану. Я хороший гид, и вам не придется мне платить.
Я разразилась смехом, и он тоже.
Я попыталась пройти в сад, не задев железные ворота, но мальчик успел раньше меня.
– Меня зовут Диего. Так вы сняли комнату в немецком доме? Все здесь говорят, что она нацистка, что она бежала на Кубу в конце войны.
– Она тетя моего отца, – ответила я. – Когда он был моим ровесником, он остался сиротой, и она взяла его на воспитание. Да, она немка, но она бежала с родителями до начала войны. И она не нацистка, это точно. Что еще ты хочешь узнать? – резко спросила я его.
– Ладно, ладно, успокойся! И я все равно покажу тебе Гавану, если захочешь. Ты просто выйди на улицу и выкрикни мое имя, и я буду здесь в мгновение ока. Меня не смутит, если ты тоже нацистка.
Его самоуверенность развеселила меня, и я снова рассмеялась. Затем я отвернулась от Диего и только ступила на крыльцо, как входная дверь отворилась. Я спряталась за мамой и сжала ее руку, а она крепко сжала мою в ответ.
Когда гниющая дверь открылась, мы почувствовали запах фиалковой воды.
– Добро пожаловать в Гавану, – произнес слабый голос на английском.
Это маленькая девочка с корабля.
Я пока не могла разглядеть ее лицо. По голосу трудно было определить, кто она: молодая девушка или старая женщина. Тетя Ханна стояла в глубине, за порогом, как будто не хотела, чтобы ее видели. Она не вышла поздороваться, но расставила руки, приглашая нас войти.
– Спасибо, что приехали, Ида, – сказала она низким голосом, а затем посмотрела на меня и с улыбкой произнесла: – Какая ты хорошенькая, Анна!
Я быстро вошла и обняла ее, чувствуя себя скованно. Для меня она все еще тень. Ее волосы выглядели так же, как на фотографиях, где она изображена девочкой, – с пробором сбоку, а концы закручены внутрь и заправлены за уши. Только вот теперь она уже не была блондинкой и не носила челку. Я начала с любопытством ее рассматривать. И мама положила руку мне на плечо, как бы говоря: «Хватит!»
В полумраке гостиной тетя выглядела такой же молодой, как и мама. Она высокая и стройная, с заметной челюстью и длинной шеей. Когда она вышла на свет, на лице стали видны морщины, но оно показалось мне невероятно спокойным. У меня возникло такое чувство, что я знаю эту женщину очень давно.
Она была одета в бежевую хлопчатобумажную блузку с перламутровыми пуговицами, длинную узкую серую юбку, чулки и черные туфли на низком каблуке.
Говорила тетя Ханна тихо. Она выделяла гласные и очень мягко произносила согласные в конце слов.
– Пойдем, Анна. Это дом твоего отца и твой тоже.
Я уловила, как ее чистый голос едва заметно подрагивал. Подойдя поближе, я заметила глубокие морщины на ее лице и печеночные пятна на венозных руках. Ее глаза поразили меня своей голубизной, а ее кожа была настолько белой, что казалось, будто она никогда не подвергалась воздействию яростного тропического солнца.
– Твой отец был бы так счастлив увидеть тебя сейчас, – вздохнула она.
Тетя провела нас по коридору с клетчатой плиткой в заднюю часть дома, где окна были занавешены плотными серыми шторами.
В столовой стоял сильный аромат свежеприготовленного кофе. Мы сели за стол, столешницей для которого служило треснувшее зеркало, покрытое пятнами.
Тетя Ханна извинилась и удалилась на кухню, но чуть позже вернулась с пожилой чернокожей женщиной, которая с трудом ходила. Они налили себе и моей маме кофе, а мне предложили лимонад. Чернокожая женщина среднего телосложения подошла и осторожно прижала мою голову к своему животу, от которого пахло корицей и ванилью.
Она сказала, что ее зовут Каталина. Трудно понять, кто кому помогал, потому что они обе были примерно одного возраста. Ханна стояла прямо, а Каталина наклонялась вперед из-за своего роста. При ходьбе она подволакивала ноги, хотя я не понимала, привычка ли это или проявление усталости.
– Девочка моя, ты совсем как твоя тетя! – воскликнула она, ероша мои волосы с фамильярностью, которая меня удивила.
Пока мама и тетя Ханна разговаривали о нашем путешествии, я смотрела вверх, на потолок. Повсюду виднелись пятна сырости. Краска на стенах облупилась, а комната была заполнена потрепанной мебелью, оставшейся от семьи, которая, должно быть, жила здесь давным-давно.
Пока мама рассказывала о нашей жизни в Нью-Йорке, тетя Ханна не сводила с меня глаз. Она спросила, не скучно ли мне, не было бы лучше разрешить мне выйти на улицу, чтобы мальчик, который так быстро говорит,