Читать интересную книгу Дорога в небо - Виктория Шавина

Вальзаар робел. Мэйя мог это понять — перед ним робели многие кё-а-кьё. Не понимал другого: как хозяин резиденции, Вальзаар мог привести с собой многочисленную свиту. А он взял троих — это против семерых-то Сэф? Семерых… Одного не хватает. Люура. Впрочем, найдётся — тут потеряться негде.

Так что же Вальзаар? Хотел бесстрашие показать? Глупо. Боялся оскорбить? И всё же оскорбил, не соображая, что гость по одному лишь дыханию, по лёгкой дрожи подола, перебираемого беспокойным хвостом, всё поймёт. Но самое плохое, если он просто не подумал, а то и не додумался. В том кё-а-кьё нет никакого толку, кто, обладая властью, не умеет ей распорядиться. А этот позволяет обстоятельствам играть собой, и не стараясь обращать их в свою пользу, управлять ими.

С такими мыслями Мэйя нахмурился про себя. Не нравился ему Вальзаар, чем дальше — тем больше. И до последнего военного совета Сэф бы только порадовался нерасторопности и слепоте чужого главы, но времена изменились: сейчас он не видел своей выгоды в чужой беде.

Расселись. Мэйя оставил первое слово за хозяевами.

— Вам нравится у нас? — предсказуемо спросил Саели. Но голос звучал спокойно, и до того оказался глубоким, что лёгкой, едва ощутимой дрожью пронизал и старшего Сэф, и его свиту.

Мэйя смягчился:

— Недавно старик из рыбацкой деревни сказал мне, что любому музыканту под силу извлечь звук, но редкому — тишину. Я услышал её в вашей зале, где отдыхал. Помню, как услышал её впервые на улице Цветов. С той поры не умею насытиться звуком.

Вальзаар вздохнул, довольно меланхолично. И сразу перешёл к делу:

— Его ещё нет. Мы тоже думали, что он прилетит вчера. Этого он, должно быть, набрался среди людей: что ему закон не писан.

— Набрался он другого, — холодно под маской вкрадчивого тона поправил Мэйя. — Если ты начинаешь с самопожертвования ради тех, кого любишь, то закончишь ненавистью к тем, кому принёс себя в жертву. Так сказал человек.

Ответ был задумчивым и неодобрительным:

— Жертв с его стороны я не вижу.

«Ты многого не видишь», — с мгновенной вспышкой злобы подумал Сэф.

— Семнадцать лет ты требуешь зачеркнуть. Вырвать из памяти и жить, так словно их не было.

— Не требую, — спокойно возразил Вальзаар.

— Значит, и желаний своих признать не умеешь, — тонко улыбнулся Мэйя. — Конечно, не требуешь, просто не хочешь трудностей. Может быть, первый раз в жизни ты что-то не согласен принять, как оно есть. Поскольку «оно» — не странное сборище вроде совета Гильдии или смутно-представимый институт их государственной власти. «Оно» — младший родственник. Однако, я тебя разочарую. Перемены, вопреки красивым теориям воли, требуют не одного только повелительного «Хочу, чтоб было так».

Саели терпеливо снёс поучения, едва ли потрудившись задуматься над ними.

— Точно так же, — продолжил Мэйя, не дождавшись ответа, — и в наших отношениях с людьми всё не будет хорошо, не останется даже по-прежнему только потому, что нас всё устраивает и мы их не трогаем.

— Отчего бы нет? — спросил Вальзаар совершенно спокойно, витая в своих облаках. Волноваться он перестал давно — хвост успокоился. Вероятно, тогда же, когда и слушать собеседника.

Мэйя понял, что ничего не добьётся. Стоило бы окончить разговор, но что-то, может быть, кряканье уток, удерживало.

— Оптимизм, — он, не скрываясь, вздохнул. Раз уж теперь придётся изыскать и попробовать какой-то другой способ, пусть Саели расслабится, пусть поймёт, что выиграл. — Знаешь, что это такое? Это готовность к уступкам, согласие удовольствоваться половиной бокала.

— Половины вполне достаточно, если, чтобы наполнить его до краёв, нужно нарушить покой. Половина, выпитая в покое, принесёт больше удовольствия, нежели полный — в раздражении.

Мэйя не стал спорить, только вспомнил об умирающем от жажды. Впрочем, откуда Вальзаару, бывавшему лишь в резиденции или кёкьё, знать о жажде? И откуда ему, привыкшему избегать сражений, знать о том, что чувствует победитель? О том, что награду сладостней вырвать, чем получить случайно, по прихоти рока?

Сэф не чувствовал огорчения. Всему своё время. Сейчас было время отступить, перестроиться, изменить тактику. Но наступать на Вальзаара он больше не собирался — напрасная потеря времени. А, значит, можно было и вознаградить себя за терпеливость и понесённый ущерб.

Мэйя набожным жестом открыл тонкую книгу с хрустящими белыми страницами в кожаном чёрном переплёте.

«Чтение из книги пророка Малахии, — он улыбнулся. — Я возлюбил вас, говорит Господь. А вы говорите: „в чем явил Ты любовь к нам?“ — Не брат ли Исав Иакову? говорит Господь; и однако же Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел и предал горы его опустошению, и владения его — шакалам пустыни.

Если Едом скажет: „мы разорены, но мы восстановим разрушенное“, то Господь говорит: они построят, а Я разрушу, и прозовут их областью нечестивою, народом, на который Господь прогневался навсегда.

Завет Мой с Левием был — завет жизни и мира, и Я дал его ему для страха, и он боялся Меня и благоговел пред именем Моим.

Но вы — священники — уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь.

Вы прогневляете Господа словами вашими и говорите: „чем прогневляем мы Его?“ Тем, что говорите: „всякий, делающий зло, хорош пред очами Господа, и к таким Он благоволит“, или: „где Бог правосудия?“

Можно ли человеку обкрадывать Бога? А вы обкрадываете Меня. Скажете: „чем обкрадываем мы Тебя?“ Десятиною и приношениями.

Проклятием вы прокляты, потому что вы — весь народ — обкрадываете Меня.

Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем была пища, и хотя в этом испытайте Меня, говорит Господь: не открою ли Я для вас отверстий небесных и не изолью ли на вас благословения до избытка?

Я для вас запрещу пожирающим истреблять у вас плоды земные, и виноградная лоза на поле у вас не лишится плодов своих, говорит Господь.

И блаженными называть будут вас все народы, потому что вы будете землею вожделенною, говорит Господь.

Вы говорите: „и ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы“.

Но боящиеся Бога говорят друг другу: „внимает Господь и слышит это, и пред лицем Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя Его“.

И они будут Моими, говорит Господь, собственностью Моею в тот день, который Я соделаю, и буду миловать их, как милует человек сына своего, служащего ему.

И тогда снова увидите различие между праведником и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему.

Ибо вот, придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей.

А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные; и будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших в тот день, который Я соделаю».

Вальзаар перестал витать в облаках, он скучал:

— Меня не увлекают эти выдумки, — поведал он, когда Сэф бережно закрыл книгу.

— Тебя не удивляет этот бог? — словно не слыша, спросил Мэйя. — Он то грозит, и словно всё на свете ему подвластно. То вдруг уговаривает, едва не молит: хоть в этом меня испытайте. Он уж не знает, как к ним подступиться — к людям. Как заставить или убедить: в самом деле, принуждать или просить — их верить в него, жить по его законам. Но больше всего — этого я не прочитал — он обижается, что не приносят ему хороших жертв.

Вальзаар озадаченно взглянул на него, искоса и вместе с тем по-детски.

— Что нам за дело до трудностей этого бога?

— Выбирая Богов, народ выбирает судьбу. И пускай этого выбрали не здесь, не в Йёлькхоре, а всё-таки люди — это люди, как Сил'ан — это Сил'ан. Этот бог привлекает меня тем среди других, что он сам — как человек, то жестокий, то щедрый, запальчивый, не выносящий одиночества, ещё не взрослый и не мудрый, но уже очень сильный, почти всемогущий. Почти. Он не может понять тех, кого создал, владеть их мыслями, играть ими, словно куклами. Он может карать их, благословлять их, убивать их или миловать. Ему нужна их вера, потому что бог без веры не существует. Он рождён верой, а когда она иссякает — он гибнет. Смертный, как и все боги, этот пытается отвести глаза людей от своей слабости, показать, что не зависит от них. И тогда-то принимается грозить. Вспоминает, спохватывается и тотчас сменяет гнев на милость. Интересно ли ему играть с людьми, или просто неизбежно и оттого страшно? Ведь ему не выиграть. Человек много думает о сиюминутном, но его редко заботит собственная вечность. Ему, конечно, любопытно: что там за горизонтом, как за земным, так и за горизонтом жизни. Но если у него именно сейчас ломит спину от работы или подводит живот от голода, или он млеет от удовольствия, скажем, в наших руках — что ему до вечности и что ему до смерти? Они бы и меня жгли в том дне, пылающем как печь. Мой грех — гордыня, я не чувствую раскаяния. Мне только жаль, что я не мог бы встретиться с этим богом и дать ему совет. Он давно мёртв и ему поклоняются, мёртвому. А мы мёртвых даже не едим.