Пятнадцать минут ушло на то, чтобы обогнуть центральную площадь по дуге, мимо пробок и панически настроенных людей. Сирены то затихали, то вспыхивали вновь, подобные искрам, разлетающимся от гигантского костра. Где-то кричали люди.
Скоро этому городку понадобятся волонтёры. Много волонтёров.
Еще десять минут: она вышла на окраину города, где заканчивались дома и потянулись старые гаражи, шиномонтажки, строительные склады и магазины. Сейчас здесь почти никого не было, а редкие прохожие – в основном ремонтники в грязных комбинезонах – имели столь невозмутимый вид, будто даже конец света был им нипочём. На бредущую по обочине Ингу они не обращали внимания. Подумаешь, какая-то женщина, похожая на ожившего зомби, мало ли тут таких шляется.
По разбитой дороге несколько раз прогрохотали машины скорой помощи и две пожарные.
Алла догадалась, что идёт к лесу, к тому участку на изломе города, где они с ребятами много лет назад спускались с дороги к деревьям, есть землянику, дикую малину, загорать на берегах рек, жарить шашлыки, тайком курить и пить дешёвое пиво из пластиковых бутылок.
Это были тропы юности, давно заросшие травой. Заросшие – но не забытые.
Слева загустел лес, шумно качая изумрудными шапками. Ветер разгулялся. Гаражи поредели, а потом пропали вовсе. Через сотню метров объявился заброшенный участок, на котором много лет назад хотели построить склад автозапчастей. Дальше укладки бетонных плит дело не продвинулось, и площадка эта долгое время пустовала, заполняясь мусором. Именно с площадки подростки уходили в лес, так было заведено долгие годы, вытоптаны знакомые тропинки, ведущие в персональный рай.
Алла остановилась, наблюдая, как Инга спускается с бетонного блока, раздвигая густые кусты.
Идти в лес не хотелось. Прямо скажем – было страшно, до дрожи. Знакомый лес, ставший единственным близким другом на много лет, внезапно превратился в чужака, в душного, жаркого монстра со шляпой из гвоздей, с разбитым черепом и в драном свадебном платье. Все эти годы он попросту притворялся дружелюбным, а на самом деле аккуратно расставлял ловушки, в которые мог угодить кто угодно. Ленке, например, не повезло. Ленка, например, слишком доверяла прогулкам по лесу.
Деревья вяло качали ветками, приглашая подойти, окунуться в прохладу, такую желанную после полуденного зноя. Алла вспотела в дороге, ей хотелось пить. Где-то журчала вода – в подступившей тишине звуки разносились отчетливо и далеко. Как же она привыкла к лесным звукам, как же любила их… Родной, родной лес. Нельзя так, дружище.
Он принял её в нежные объятия, стёр с висков пот, забрался прохладным ветерком под одежду, погладил между лопаток и вдоль затылка. Алла быстро нашла неприметную тропинку, по которой ходила тысячу раз, зашагала вглубь. Она знала, куда направляется Инга: около реки, в полукилометре отсюда, была любимая поляна Капустина. Там валялись огромные стволы, вросшие в землю, покрытые высохшим мхом. На стволах можно было развалиться, как ленивый кот, и загорать, наполняться теплом, чтобы потом в один прыжок оказаться около ледяной реки, нырнуть с головой, сбросить энергию и получить заряд ни с чем не сравнимого кайфа.
– И что ты будешь делать, милая? – слова вырвались сами собой, давняя привычка при прогулках по лесу. – Нажалуешься на брата родителям? Попросишь кого-нибудь вразумить? Будешь надеяться, что он одумается сам? И как, сработало?
Конечно, не сработало. Да и не должно было. Нет такого, чтобы люди без причины менялись. Люди стремятся к комфорту – внутреннему или внешнему, не важно – и когда достигают его, стараются, чтобы ничего и никогда больше не менялось. А брату было и есть хорошо. Он не образумится.
Деревья расступились. Впереди была та самая поляна, в ярком солнечном свете, контрастирующем с темнотой леса.
Метрах в пяти от Аллы, у поваленного ствола дерева стоял Лёва Выхин.
Алла едва не закричала от неожиданности и ужаса, но горячий воздух забил горло.
Выхин не смотрел на неё, не заметил. Огромными пальцами он расчёсывал свой нос – упорно, до крови, сдирая струпья посиневшей кожи. Из раскрытого рта сыпались осколки зубов и крошки камня. Выхин сосредоточенно жевал, будто не было в его жизни ничего важнее на данный момент. Алла завороженно разглядывала Выхина, не веря, что это он, что в отвратительном жирном монстре сохранилась какая-то человечность, жизнь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
На стволе дереве сидела Инга, погрузив ладони в рыжий мох, подставив лицо с рваными ранами и сгнившим носом солнечным лучам. Налитые тяжёлой синевой лодыжки погрузились в зеленую мякоть травы.
– Привет, жиртресткомбинат!
Голос Андрея – молодой, подростковый – вывел Аллу из оцепенения.
Со стороны реки на поляну вышли Капустин и его прихвостни. Их скопилось десятка два, люди разных возрастов и пола, изуродованные, страшные. Не разобрать – где живые, а где мёртвые. Застыли на границе света и тени.
– Ну вот мы снова здесь, – крикнул Капустин весело. – Собрал всех твоих, молодец! Отлично поработал. Наконец-то встретились. Знаешь, сколько я ждал? Вечность. Лет двадцать точно!
Выхин не отвечал, продолжая жевать, шлёпая распухшими потрескавшимися губами.
– Чего молчишь? Устал обращать? Мы все устали, дружище. Все твари божии. Представляешь, сколько у них работы? Зато твоё прошлое и твое настоящее теперь вместе. И эти голоса… О, как я рад, что могу говорить ими, а не только прокручивать внутри головы.
Его собственный голос потускнел и пропал, уступив место другим – знакомым – тварям божиим. Они выпорхнули из рта Капустина, перебивая друг друга:
– Соскучились!
– Соединимся же, братия и сестры!
– Мы из последних сил собрали всех!
– Теперь пора!
– Как мы долго ждали!
– Что новенького?
– Скукотища! Лежишь себе в могиле, носа не показываешь!
– А как же истории?
– Мы чуть не сдохли!
– Погодите! Погодите-ка!..
Капустин будто поперхнулся, и голоса разом затихли. Люди-монстры на границе света зашелестели шёпотами, неуверенно, боязливо.
Что-то пошло не так.
– Что ты наделал, жирдяй? – удивленно спросил Капустин. – Мамочки, что же ты наделал… Это правда?
Он подошел к Выхину, огибая широкие старые стволы. Остановился в полуметре, громко и сипло принюхиваясь. Потом вдруг высморкался землей и извивающимися червями.
– Господе! – зашептали люди-монстры. – Господе, господе, господе! Он не мог! Он правда не мог!
В голове Аллы отголоском пронеслись вздохи тварей божиих: «Правда, правда, о хосподее, правда!». Она почувствовала страх, взметнувшийся над поляной. И этот страх был в тысячу раз сильнее того, что засел в её груди.
– Мы так не договаривались, дружище, – пробормотал Капустин. – Нельзя убивать друзей. Этих всех, со своих старых тетрадей, сколько угодно, но не друзей!
Выхин не ответил. Возможно, не мог. Он открыл рот и вытолкал языком кусочки камней. Кто-то среди людей-монстров громко и болезненно закричал.
Сам Капустин вдруг упал на колени и принялся лихорадочно, торопливо собирать выпавшее. Вытаскивал из травы, рассовывал по карманам.
– Что же ты натворил! – заорал он ломающимся голосом. – Ты их сожрал, как кусок свинины! Как паровую, блин, котлетку! Как ты вообще мог? Как ты существуешь после этого? Это же мои силы! Наши силы, мать твою! У меня почти не осталось! Вся надежда была на тебя, на пещеру, на энергию первых камней!
Людская масса пришла в движение. Уродливые люди падали на колени, вознося руки к небу. Из их ртов выплеснулись десятки голосов: чужих и настоящих.
Вознесем молитву во спасение!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Как же так?
Сосуд треснул!
Сосуд надо склеить!
Мать твою!
Так возьмемся же, друзья, во единое!
Во спасение!
Друзей не убивают, слышишь?
Во спасение!
Они стали преображаться, эти люди-монстры. Алла почувствовала, как холод вытесняет жару, как высушивает кожу и пробирается под одежду. По поляне прошёл ветер, приминая траву и покрывая её тонкой изморозью. В одно мгновение изумрудный цвет сменился искрящимся голубым. Стоящие вдоль поляны деревья разом сбросили листья – те увядали и съеживались на лету. Ледяная пыль осела на лицах людей-монстров, покрыла плечи Капустина и Выхина.