себе, что его действительно волнуют только книги. Книги, которые он еще не прочитал и не написал.
А именно сейчас – роман об акулах-людоедах Красного моря.
Он безучастно кивает и возвращается глазами к тексту.
«Акулы нападают на курортников у берегов Синайского полуострова… Решением губернатора объявлен „красный“ уровень угрозы… Запрещены купания и подводные плавания на побережьях Шарм-эш-Шейха… Штраф за подкармливание акул и бесконтрольную рыбную ловлю… Прибыла команда иностранных экспертов…»
Юля по-прежнему нависает над ним.
– А?
– Пожелания есть?
– Кокосовых печенюшек возьми, если будут. Этих, воздушных.
Юля уходит, и Герман продолжает:
«Эксперты-океанологи предполагают, что причина в мертвых овцах, которых сбросили с грузового корабля в окрестностях курорта: акулы обезумели от непривычной пищи… Президент ассоциации „На глубине“ обвинил рекордную температуру воды, которая вызывает жор… Губернатор не исключает провокацию „Моссада“: акулы-людоеды были выпущены в Красное море, чтобы разрушить туристическую индустрию…»
Информацию подготовил дома. Начал читать в самолете.
«Сооружение на пляжах Египта подводных преград, которые защитят от акул места купания… Но многие туристы приезжают в Шарм-эш-Шейх за кораллами, а крепить противоакульи сети там, где дно обрывается на большую глубину, – дорого, хлопотно и ненадежно из-за длины столбов…»
Юля ставит перед ним тарелку с печеньем и кружку чая.
– Спасибо.
– Обращайся.
Дети играют в прятки. Стас приносит блюдо с нарезанной дыней.
– Боисся акул? – спрашивает, глядя через руку Германа на распечатку.
– Акуль нет. Барьер стоять.
– А если заплывут?
– Значит, жаждут общения.
– А если пожрати?
– Значит, судьба…
– Ой, хватит вам! – говорит Света. – Всегда эти акулы были. И кусали иногда тех, кто на кораллы полезет, только замалчивалось. – Мама Светы работает в турфирме, через которую брали путевки. – А сейчас просто раздули до небес!
– Кто раздул? – спрашивает Герман. – Власти Египта? Им-то зачем?
– Кушайте дыню, – отмахивается Света.
Дыня оказывается невкусной.
Море, аквапарк, ужин с жареными колбасками и сардинами.
Вечером аниматорша собирает малышню на детскую дискотеку: ходит кругами – змейка растет. Безмолвные дети тянутся за нарядной тетей, как за гамельнским дудочником. Уходят в сторону амфитеатра. Костик и Алиса идут последними, ни разу не оборачиваются.
Небо темное, но жарит так, будто над головой постоянно распахивают сотню духовок. За синтезатором топчется диджей. Юля и Света танцуют на террасе, Герман и Стас тянут пиво.
Бочком подгребает тощий негр в безрукавке на голое тело.
– Не танцуете? Почему?
– Мужчины не танцуют, – говорит Стас.
– Давайте на особый вечеринка. – Тощий дергано кивает в сторону моря.
– Где?
– На пирсе.
– На пирсе?
– Да. В самом конце.
– И что там?
– Там хорошо.
Глаза зазывалы кажутся Герману странными: водянистые, пустые. Негр, как заведенный, давит на козелок своего уха, словно хочет избавиться от серной пробки.
– Спасибо, – говорит Стас. – Мы пас.
Тощий уходит.
Стихает музыка, ведущий приглашает на караоке. Стас приносит из бара две текилы со спрайтом.
– Похоже на «Буратино». Помнишь советский лимонад?
Герман пробует и кивает.
Среди отдыхающих есть Цой, Лепс, Высоцкий. Настойчивая Ваенга поет в нос две композиции подряд. Смешнее всего наблюдать за Шуфутинским – голым по пояс, загорелым докрасна парнем в солнцезащитных очках, с белым крестиком на груди. Своей очереди с нетерпением ждет нескладный парень с собрания, его чернявая подружка («Ей есть восемнадцать?») после каждой песни вскакивает, визжит и хлопает в ладоши.
– Я в амфитеатр, – говорит Герман, – детей гляну.
Он идет по дорожке из камня, слева высятся пальмы («пусть тебе приснятся пальмы Шарм-эш-Шейха…»), по стволам которых ползет свет подножных прожекторов, и мрачная торцевая стена трехэтажного корпуса, справа горят витрины аптеки и сувенирного магазина. Герман ныряет в арку с выцветшей непритязательной вывеской «Theatre club», шагает по центральному проходу. Дети резвятся на сцене, их тела вспыхивают под ярким светом прожекторов. Три ряда стареньких стульев заняты родителями, которые загородились смартфонами. Из колонок несется: «Арам-зам-зам…»
Руководит блондинистая аниматорша, та, что собирала детей, – Герман мельком видел ее на пляже. Все у нее крупное, внушительное: скулы, зубы, задница и грудь. Герман загипнотизирован. Глядя на сцену амфитеатра, на крупную задницу аниматорши, он начинает обкатывать в уме колкости, но вскоре понимает, что втюрился. Запал на аниматоршу в первый день отдыха с женой и сыном. «Арам-зам-зам…»
Желтая маечка, короткая юбка в разноцветный горошек. Гипертрофированная сексуальность. Крупная, да, но не мягкая, как Юля.
Костик вертится рядом с тетей, послушно повторяет движения. Показалось, или сын тоже пялится на черные бусы, которые подпрыгивают на полной груди?
– На каком языке песня?
Дети орут, перебивая. Тянутся к микрофону.
– Правильно. На испанском. А теперь давайте посчитаем на испанском до трех.
Герман идет покурить. Он уверен, что одна сигарета сделает его счастливым.
– Сыграем в «горячую картошку»?
– Да!
Аниматорша приседает, и Герман видит ее трусики. Багрово-красные, как спекшаяся кровь. Он выкуривает две сигареты подряд.
Подходит Юля.
– Волнуешься? Он уже самостоятельный.
– Мало ли что. Незнакомое место, люди.
Герман не смотрит на сцену – вдруг Юля что-то поймет по его глупому лицу.
– А теперь родители помогут деткам станцевать последний танец!
«Станцевать танец, станцевать танец, станцевать…» – хватается за тавтологию Герман.
Костик видит их и машет, подзывая.
– Потанцуешь с сыном? – говорит Юля.
– Давай ты.
– Как всегда.
Он поджигает новую сигарету и смотрит, как Юля идет к сцене, поднимается по ступеням. Скользит взглядом по аниматорше – сглатывает.
Колонки грохочут: «Соку-соку бачи-бачи соку-соку вира-вира…»
Он просыпается по зову мочевого пузыря. В номере черным-черно – глаза успели привыкнуть лишь к темноте мертвого сновидения – и душно. Кондиционер на ночь не включали – мало ли гадости какой надует, там ведь плесень годами нарастает.
Герман пробирается на ощупь, поскальзывается на чем-то в коридоре – хватается за стену, чтобы не упасть. Через несколько минут возвращается в кровать с влажным махровым полотенцем, накрывается им, прислушивается: семья спит.
Снова просыпается и видит, что Юля сидит на кровати. Неподвижная поза, лицо повернуто к шкафу. Или это обман темноты, и сейчас жена смотрит прямо на него? Черные глаза на сером лице…
– Эй! – зовет он.
Юля не шевелится.
На Германа будто наваливается призрак – странное давящее ощущение растет. Он поднимает руку, собираясь коснуться жены, но почему-то медлит.
– Юля… Все хорошо?
Так и не решившись, поворачивается к тумбочке, шарит рукой, сбрасывает на пол блокнот, нащупывает смартфон. Вспыхивает экран. Герман моргает, щурится: три сорок три.
Через проход на кровати ворочается Костик. Громко скрипит зубами – перемалывает впечатления первого дня.
Герман оборачивается к Юле и дергается от неожиданности.
Теперь она и вправду смотрит на него,