на плечо, и его прикосновение возвращает меня к настоящему. — С вами все в порядке? — спрашивает он, оглянувшись на экран позади нас.
— Конечно. — Замечаю, как мама наблюдает за нами с другого конца зала. Отворачиваюсь, чтобы выпить, и отодвигаюсь от Олсена. — Вы сидите за столом моей семьи?
Он показывает мне карточку с номером четыре.
— Вы надели под форму пуленепробиваемый жилет? — спрашиваю я и, воспользовавшись шансом, окидываю его пристальным взглядом с ног до головы. Смещение баланса силы, снова в мою пользу.
— Так я вам и сказал.
— Думаете, я шучу?
— Неужели они настолько ужасны?
— Вы даже не представляете, — говорю я. — Речь идет о группе невероятно привилегированных, эмоционально недоразвитых, феноменально травмированных людей, у которых куча проблем с копами.
Наклоняюсь поправить ремешок на лодыжке. Его взгляд скользит по ноге, проглядывающей сквозь разрез на платье, и возвращается к моему лицу.
— Марти, — говорит он, и в его голосе сквозит веселье, — разве я не говорил, что два года провел в компании настоящих белых националистов? Честное слово, ваша семья меня не пугает.
— Ладно, — отвечаю я, беру бокал и, взяв Олсена за руку, веду его к нашему столу. — Потом не говорите, что я вас не предупреждала.
Когда мы подходим, мама, бабушка и дядя Перри уже сидят на своих местах. Останавливаюсь, чтобы поцеловать бабушку в щеку, а потом представляю им Олсена.
— Я не знала, что вы знакомы, — говорит мама, переводя взгляд с меня на Олсена.
Уже вижу, как у нее в голове вертятся шестеренки. Благословение и проклятие моей семьи в том, что все свои следовательские инстинкты я унаследовала прямиком от матери.
— Мы должны обращаться к вам «детектив»? — спрашивает бабушка, взяв руку Олсена обеими своими.
Она, как всегда, выглядит великолепно в темно-фиолетовом платье от Донны Каран — образец элегантной дамы в возрасте, несмотря на инвалидную коляску.
— Кайл, — говорит он, когда она решительно пожимает ему руку.
— Значит, вам передали дело Маргарет? — спрашивает дядя Перри, когда мы занимаем оставшиеся два места за столом. — Не обижайтесь, но вы немного моложе, чем детективы, к которым мы привыкли.
Дядя Перри, младший брат моей матери, работает в сфере страхования. Он из тех мужчин, которые делят мир на категории типа «альфа» и «бета», и всерьез относит себя к первой из них. Разговаривая, он даже касается ремня своих наручных часов «Омега Симастер». Ведет себя как павлин, не имея яркого оперенья.
— Я пару лет сотрудничал с ФБР, — говорит Олсен. — Это продвинуло меня по карьерной лестнице.
— ФБР, — повторяет дядя Перри. — Я играл в гольф с директором чикагского отдела. Митч Бреснер. Знаете его?
— Только понаслышке, — отвечает Олсен. — В основном я работал с агентами из оперативной группы.
— Конечно, — говорит дядя Перри, снова касаясь часов, как будто хочет убедиться, что отражающийся от циферблата свет ударил Олсену в глаза. Однако Олсен не теряет самообладания.
— Ты видела статью о квартальном обеде фонда в «Трибьюн»? — спрашивает мама. Распорядитель вечера произносит приветственную речь, и мы ждем, когда подадут основные блюда. Мама явно устала от выпендрежа Перри. Типичная старшая сестра. — Знаешь, Эрик, как всегда, сделал пожертвование, — продолжает она, хитро наблюдая за Олсеном. — Я добавила твое имя к подписям на благодарственной записке. Надеюсь, я не перешла границы.
— Ничего страшного, — отвечаю я, надеясь пресечь разговор, который она явно желает завести.
— То есть я же не знаю, разговариваете вы друг с другом или нет. Но я подумала, раз он так щедр по отношению к фонду, значит, не все так плохо, правда?
Бабушка демонстративно наклоняется к Олсену и громко шепчет ему на ухо:
— Это ее бывший муж.
Бабушка всегда готова поднять бурю в стакане ради развлечения. К счастью, Олсен не выказывает удивления в ответ на эти новости. Как выяснилось, опыт работы под прикрытием чрезвычайно полезен на подобных мероприятиях.
— Мы разговариваем, — отвечаю я. — Общались всего несколько дней назад.
— Это замечательно, — говорит мама. — Вы обсудили… ну там, следующие шаги? Что делать дальше?
— Мы обсудили бумаги о разводе, — отвечаю я. Кожа у мамы на лбу натягивается, а брови вот-вот взлетят. Мечты о внуках вновь испаряются у нее на глазах. — И поговорили о втором сезоне подкаста.
— О, прекрасно, — говорит мама с таким сарказмом, будто считает, что иначе мы не оценим в полной мере, насколько все это ей неприятно. — Мало того, что ты выносишь на всеобщее обозрение беды нашей семьи, так теперь ты еще и чужие проблемы на себя взвалила?
— Ты не думаешь, что это может быть опасно? — спрашивает дядя Перри, готовясь снова продемонстрировать свою мужественность. — Я бы на твоем месте непременно обсудил меры безопасности со швейцаром, раз уж ты собираешься работать в этой… сфере.
— У меня нет швейцара, — отвечаю я.
— Ты живешь в здании, где нет швейцара? — Он переводит обеспокоенный взгляд с меня на маму и обратно. — Что за шарлатана ты наняла в качестве адвоката для развода? Он вел переговоры об алиментах?
— Не хотелось бы вдаваться в подробности. Мы между собой уже все решили, — отвечаю я.
— Это значит «нет», — услужливо поясняет мама.
В голове у меня рокочут кое-какие словечки, которыми никогда нельзя называть родную мать.
— Почему, черт возьми, ты отказалась от алиментов? — спрашивает дядя Перри.
— Потому что мне не нужны его деньги, — отвечаю я.
Внутри оживает застарелая ярость, от мышечной памяти цепенеют плечи, ногти врезаются в ладони. Зерно моей импульсивности, желание снести всю мою жизнь с Эриком до основания, и пусть все остальное останется в руинах. Потому что я не хочу жить так, чтобы эти люди гордились мной. Эти люди организовали фонд имени Мэгги, потому что не хотели искать ее. Ведь можно заплатить за это другим. Мне хочется, взмахнув рукой, смести со стола хрусталь и дорогой фарфор.
И тут я чувствую, как под столом мне на колено ложится рука Олсена. Он обводит большим пальцем изгиб моей коленной чашечки. И ярость, содрогаясь, замирает.
— Что ж, я считаю, что никто из этой семьи не должен жить в неохраняемом здании, — произносит дядя Перри, словно это указ, которому все должны следовать.
— Зарплаты бармена не хватит на оплату квартиры в здании со швейцаром в Чикаго, — отвечаю я.
Меня отвлекает необходимость сидеть неподвижно. Вялое последнее усилие, потому что от прикосновения Олсена чувствую слабость в позвоночнике.
— Бармена? — повторяет он с надменным, полным ужаса скептицизмом, как другие могли бы произнести слово «порнозвезда».
Должно быть, мама ничего ему не рассказывает. Пускай в его сознании образ ее оставшейся дочери всегда будет таким же плоским и фальшивым, как семейные открытки