что пока Мегемет-Али будет жив, золотопромышленность будет расти: тут много еще дела, и потому паша не оставит его, пока не доведет до желанной цели.
У Саба я опять остановился. Мы вышли на берег и отправились к развалинам, но вдруг остановились, пораженные ужасом; из груды камней, за несколько шагов от нас, ползла, извиваясь, огромная змея, какой я еще никогда не видал. Вероятно, испуганная в свою очередь многолюдством, она быстро скрылась. Наш доктор, который позже всех пришел в себя, уверял, что испуг очень полезен для нас, и что теперь о лихорадке и слуху не будет между нами: ни чуть не бывало! Она нас мучила по-прежнему. Я видел очень близко от себя барса, в другой раз гиену, но не был испуган ими; не до испуга было; надо было держать на голове ружье, а тут, какое оружие, спрашиваю вас, принять против змеи!..
Саба – крайний предел древнего египетского просвещения, или, правильнее начальный: я все-таки остаюсь в том убеждении, что египетское образование началось с юга; самые развалины Сабы представляют не упадок вкуса, изнеженного, истощенного, а состояние детства искусства, проявлявшегося в силе и громадности.
Ученый шейх Заин-эль-Абадин видел в 1846 г. на западе, в Ведае, за Дарфуром, развалины города, судя по его описанию, принадлежавшего древним египтянам, и заключающего в себе еще и теперь остатки их религии. До сих пор никто не предполагал, чтобы она так далеко была распространена.
Самое созвучие слова Саба и Сава, столь известного в нашей библейской истории, показывает тождество их; тем более, что буква бив почти на всех языках нередко переходит из одной в другую.
Странно, что предание о сношениях царицы Савской с Соломоном, сохраненное у нас Св. историей, рассказывается также в книге Магоммета (глав. 27), только на восточный лад. Магоммет говорит, что Соломон, сидя у себя дома, разговаривал с эфиопской царицей, которая также оставалась в своем дворце, совершенно удобно, как будто бы они были в одной комнате.
В Картуме я застал много старых знакомых. Римская миссия была все тут; отец Рилло лежал, тяжело больной, в постели; архиепископ Кацаллани готовился к отъезду домой: ему наскучил и Картум, и Рилло, и пропаганда; прочие члены духовной миссии занимались постройками и садоводством; но все вместе взятые, не только не обратили ни одного язычника к христианству, но даже еще не отслужили ни одной обедни.
От миссионеров услышал я уже некоторые подробности о повсеместных переворотах; тут же с грустью узнал я о болезни Мегемет-Али, но тщательно скрывал эту весть от спутников своих и на пути: одно имя преобразователя Египта уже служит порукой порядка и исполнительности.
Следы управления страной страшного Дефдердаря, обозначенные разрушением и запустением, еще не изгладились, может быть потому что народные раны от поры до поры растравляются: это обычай турков, придерживающихся в медицине, как и в политике системе кровопускания.
О Дефтердаре рассказывают ужасные вещи; анекдоты о нем ходят в народе, как страшные легенды; каждый знает их, хотя и передает по-своему. Я в свою очередь расскажу несколько, наиболее здесь известных, заимствуя их из довольно не лживых уст.
– Отчего хромает лошадь? – спросил паша своего саиса, – Дефдердар был охотник до лошадей. – От глаза, – отвечал оробевший саис. Известное дело, у турков всякая беда может случиться от порчи, от дурного глаза, но видно Дефдердар не очень верил в глаз, и осмотрел копыта лошади: оказалось, что она дурно подкована; тогда паша велел расковать лошадь и подковать саиса.
Однажды пришла к нему женщина, с жалобой на солдата, который выпил у нее молоко и не заплатил денег. Паша спрашивает солдата: солдат клянется, что не пил молока. Тогда Дефтердар объявляет, что если солдат виноват, то он сам заплатит за него вдвое, чего стоит молоко, если же виновата женщина, то велит ее повесить, а чтобы убедиться в истине, он приказал вскрыть желудок солдата. Желудок вскрыли и нашли в нем следы молока; паша велел удовлетворить жалобу просительницы, а изрезанное тело виновного выбросить собакам.
В какой-то деревне феллах не заплатил податей; мамур велит отобрать у него корову, последнее достояние бедняка, и продать с публичного торга, но за корову не дают столько, сколько должен феллах; остроумный мамур призывает к себе мясника, велит изрубить корову, и отдать в каждый дом по куску за такую плату, чтобы вырученные за мясо деньги покрыли долг феллаха сполна. Мясник поступил по приказу, а бедный феллах отправился с жалобой к Дефдердарю. – Паша призвал мамура и исполнителя его воли. Трепещущий от страха мясник рассказал все, как было. – Зачем же ты это сделал? – спросил паша. – Мамур приказал. – Так ты все исполнишь, что прикажет тебе начальник? – Все, эфендина! Решительно все, что тебе угодно будет приказать. – Так изруби же мамура на столько кусков, на сколько ты изрубил корову, и куски раздай по домам своей деревни; за каждый кусок взыщи вдвое против того, что ты взял за говядину, а вырученные деньги возврати просителю.
Как сказано, так и сделано.
Глава IX. Малая Нубийская пустыня и Мероэ с его пирамидами. Донгола
Тщетны были мои усилия спуститься по Нилу через пороги. Воды все еще были низки и камни торчали на поверхности, как частокол. Надо было объезжать сухим путем. С ужасом помышлял я о Большой Нубийской пустыне и лучше согласиться сделать лишний переход, чем опять пройти по тому же пути мучений; притом же, мне хотелось познакомится с пустынями левого берега Нила и посетить одну из любопытнейших провинций вице-короля, Донголу. Я решился пересечь так называемую Беюдскую пустыню между Митеме и Мерауэ, и еще не совсем оправившись от болезни, 8 июня пустился в путь.
Первые три дня пути Беюдская пустыня совершенно походила на Большую Нубийскую пустыню: те же разметанные, обожженные, нагие, черные утесы песчаника, высовывающиеся из заметов белых зыбучих песков; те же кругляки железняка, покрывающие поверхность; только два колодца, встреченные в первый день пути, да несколько тощих, лишенных зелени и жизни деревьев, разнообразили этот грустный край.
Далее от Цистерны Жак-Дуль, так же как и в Большой пустыне, встают из песчаников граниты, но здесь они скоро прекращаются, и природа вступает в прежнее единообразие. От Жак-Дуля, колодцы попадаются чаще, деревья несколько больше, хотя все еще без зелени, и вы нередко встретите кочующих арабов: видите ли, сюда каждый год заходят периодические дожди, иногда даже сильные.
Цистерна Жак-Дуль устроена самой природой в утесе, куда нелегко достигнуть на верблюдах; вода в ней чистая, как слеза, и несмотря на то, что