Видимо, это несколько отрезвило ее, и поток ругательств прекратился. Опасно злить человека, обладающего такой убойной записью. Иначе все ее кошмары станут явью.
Собиралась она быстро, словно покидала зачумленный район. Я почувствовал себя лишним, накинул куртку и ушел. Забыв головной убор и зонтик, я шел по улице вниз, к Дону, и крохотные капли дождя, казалось, моментально испарялись с моего пылающего лица.
Неожиданный удар судьбы. Именно так гадалки говорят, когда выпадает перевернутый пиковый туз. Неожиданный… Только вот, был ли он неожиданным? Сейчас я понял, насколько мне не хотелось верить в кино, прокат которого был любезно предоставлен собственным мозгом и Джином. Я не верил до последнего в то, чему стал невольным свидетелем.
Вместо того, чтобы попытаться разрешить все сразу после памятного «просмотра», в четверг, я растянул этот удар на два раза. От этого удар не стал слабее – он разделился на два равноценных, каждый из которых был вполне смертелен. Раньше я со смехом читал или слушал про приговоры американской судебной системы – такие, как «два пожизненных заключения», или «186 лет тюрьмы». А теперь ощутил, как дважды за последние три дня умерла одна и та же моя любовь – и вместе с ней дважды умер и я.
Я наблюдал за своими ощущениями, ощущениями трупа, не в силах размышлять ни о чем другом. Дышать было трудно, сердце старательно изучало пляску святого Витта, то застревая в горле, то отдаваясь в собственных мокрых пятках – я выскочил на улицу в домашних тапочках.
От меня нестерпимо несло стрессом, и, почувствовав это, какая-то мелкая шавка выскочила из подворотни и больно укусила за правую лодыжку. Видимо, приняла стресс за страх. Не знаю, может быть, она не так уж и неправа…
Несмотря на позднюю осень, почти на всех деревьях подрагивали листья. И в большинстве своем листья эти оставались зелеными – это делало осень какой-то фальшивой и ненастоящей. Даже ночных заморозков еще ни разу не было, а осень уже близилась к календарному концу.
Довольно быстро я оказался в самом низу крутого спуска двадцать девятой линии, и смотрел на рябой Дон, неспешно текущий мимо. Спускаться по крутой улице в тапочках было сложно – они постоянно норовили соскочить, но я не обращал на это никакого внимания, как и на дождь, и на боль от шавкиного укуса. Понтонный мост на Зеленый остров уже разобрали, готовясь к зиме, и никаких рыбаков видно не было.
Я не отдавал себе отчета, что вместе с каплями дождя по лицу стекают слезы. Раскинув руки, я зло заорал куда-то в тучи над островом, освобождаясь от вони стресса и очищаясь от налипшей на душу грязи, и на какую-то секунду мне это удалось, я будто бы вылетел вместе со своим криком…
* * *
Листья, как сумасшедшие, бились на ветках в истерике. Пьяный дождем ветер только что задал им трепку, и рассказал, что они скоро умрут. Нет, сначала станут желтыми или красными. Некрасивыми, одним словом. А потом сморщатся, высохнут, и оторвутся от веток. Если сами не оторвутся, ветер им поможет, он всегда помогает таким задохликам. А потом он будет гонять их, макая в грязные лужи и бросая под ноги равнодушным людям.
Некоторые люди, в оранжевых жилетах, будут их собирать, свозить в одну огромную кучу. А потом вывезут куда-то за город. Что там будет, он не знает – там живет другой ветер, провинциальный. Он с ним не общается.
А если не успеют вывезти, кто-нибудь подожжет. Непременно подожжет – только гореть они толком не умеют. Разве что тлеть. Тлеть и пахнуть дымом. Говорит, запах этот ему нравится – он его любит разносить по окрестностям. Окрестностям запах тоже нравится. И людям некоторым. Тем, которые не очень равнодушные.
А если повезет, и сразу ударит мороз, у них есть шанс умереть заживо. Тогда и с веток падать необязательно. Их к ним приморозит. Так и будут висеть – зеленые и мертвые, жуткое зрелище. Такое же примерно, как равнодушный человек – живой, но мертвый…
* * *
Курить хотелось, как никогда за последнюю неделю. Собственное Эго, упав на колени, умоляло закурить ту самую сигарету, которую я нашел в шкафу и забрал с собой в этот истерический поход к Дону. В том состоянии, которое окутывало меня последний час, я запросто мог быть побрит налысо, или накормлен ненавистным рассольником – и не заметил бы этого.
Руки зашарили по карманам в поисках зажигалки, когда ко мне подошел какой-то дядька в защитной плащ-палатке и фуражке с синим околышем без кокарды – наверное, лодочный сторож.
– Закурить нет, сынку? – он улыбался сквозь казачьи усы, и напоминал мне деда Щукаря.
Я невольно улыбнулся одними губами его плутоватому виду, и молча протянул единственную сигарету.
– А огоньку нема? – тут как раз отыскалась одна из моих бесчисленных зажигалок, которые населяли карманы моей одежды.
– Спасибо, – он затянулся сухим Винстоном, все больше и больше напоминая Щукаря – теперь уже не человека, а фарфоровый сувенир-игрушку из детства, которая дымила целлулоидными самокрутками. Щукарь протянул мне огниво обратно.
– Оставь себе, отец, мне уже без надобности, – я еще раз невесело улыбнулся, и пошел обратно, наверх.
Подниматься было трудно – поток воды, стекавший с высящегося над Доном города, был сплошным, а у тротуаров вообще казался горной речкой.
Искалеченный в этих местах асфальт зиял глубокими промоинами, идеально иллюстрируя поговорку о том, что вода камень точит. Подъем был крутым – особенно пару первых кварталов, когда он достигал, наверное, сорока градусов. Но что по сравнению с этой дорогой та крутизна, на которую необходимо было вскарабкаться моей душе, чтобы вернуть себе спокойное и умиротворенное существование?
* * *
Когда Толик ушел, Ирина еще раз тщательно обследовала все стены и мебель в поисках камеры. Даже Густава Беккера осмотрела – но ничего нового не обнаружила. Потом включила компьютер, зайдя под учетной записью Толика, и рылась там, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы.
Чисто рефлекторно она подключила интернет, и открыла почту – как делала всегда в начале работы. Тут же хлынули потоки спама и редких ожидаемых писем с сервера провайдера. Почта не была востребована с вечера воскресенья – того момента, когда Ира вернулась из Краснодара. Это практически означало то, что компьютер под этой учетной записью на текущей неделе не включали.
Покопавшись в файлах, и запустив поиск чего-либо, созданного или измененного после 15 ноября, она удивилась. Ибо ни одного объекта не нашлось. А это говорило о том, что Толик всю неделю пользовался лишь своим ноутбуком, который не мог быть дома в тот момент, когда она здесь «работала» с Колосовым. Потому что Толик всегда таскал свой Asus на работу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});