Читать интересную книгу "Молчаливый полет - Марк Тарловский"

15 августа 1929

«Ангел-хранитель Максимилианий…»[287]

Ангел-хранитель Максимилианий,Не откажись от земных воздаяний!Князь Coctebelicus, мастер и маг,Помни о верных тебе «теремах»!

Август 1929

На перевод Абрамом Эфросом “VitaNuova” Данте, выпущенный издательством “Academia”[288]

I

Семи кругов насытясь видом,Великий Данте в землю врос,Когда узнал, что адским гидомБыл не Вергилий, а Эфрос.

II. (по Блоку)

На перевод взирая косо,Веду рублям построчным счет,Тень Данта с профилем ЭфросаО «Новой жизни» мне поет.

III. (поПушкину)

«Наших бьют!..» В руках моихВетхий Дант охрип от «Sos’a»,На устах начатой стих,Недочитанной, затихВ переводе А. Эфроса.

IV. (по Пушкину)

Суровый Дант не презирал Эфроса,И, в знак того, что чтит его труды,В свой барельеф раствором купоросаВтравил он профиль жидкой бороды.

V. (по Гумилеву)

Музы, рыдать перестаньте,Выкидыш лучше, чем сноси,Спойте мне песню о ДантеИли Абраме Эфросе.

Жил беспокойный молодчикВ мире лукавых обличий,Грешник, болтун, переводчик,Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэтаВ сердце, исполненном жаром,Стали звенеть, как монеты,Стали шуметь гонораром!

Музы, в сонете-брильянтеСтав от него материями,Спойте мне песню о ДантеИ об Эфросе Абраме.

11 октября 1934

«Есть право у меня такое…»[289]

Есть право у меня такое:Порой потребовать покоя…И я сказать тебе велюВсем, кто придет, что я, мол, сплю.

8 мая 1951

ВЕСЕЛЫЙ СТРАННИК. Стихотворные мемуары (1935)[290]

Пора! Пора! Уже нам в лица дуетВоспоминаний слабый ветерок.

Эдуард Багрицкий

Предисловие

Один мой друг, тот самый, между прочим,Который выступает в данной вещиИ, кстати, в роли главного лицаНередко мне говаривал, что в миреНет ничего опаснее и тоньше,Чем белые стихи, — недаром ПушкинИх ставил на такую высоту…«Недаром, — он говаривал, — иные,К ладье стиха приладив руль созвучий,Проходят с ним все Сциллы и Харибды,Подстерегающие стихотворцаВ ладьях, тупых и с носа и с кормы.Особенно, — он прибавлял, — опасно,Когда скиталец бороздящий словоНа бесконцовке белоснежных ямбов,И сам при этом обоюдотуп.С катастрофическою быстротоюТогда читающие заключают,Что, собственно, и плыть ему не надо,И груза у него не так уж много,И некуда свой путь ему держать».Боялся я не этого, однако,Но рифма мне понадобится нижеКак лучший способ выразить условностьИ легкую импрессионистичностьТого набега, что предпринял яВ затоны прошлого, в заливы былей,Под парусом художнических чувств,И, так как это всё же не поэма,А лишь рифмованные мемуары,Я вынужден был прозу пригласитьКак доброго редактора, которыйВ одном листе финальных примечанийРаскрыл бы недомолвки и намекиИ неоговоренные цитаты,Понятные без прозы только тем,Кто знал героя и его эпохуИ им написанное наизустьЧитать умеет хоть в какой-то мере.При этом я прошу не забывать,Что весь мой труд во всем его объемеРассчитан исключительно на то,Чтобы служить петитом примечаний,Которые, быть может, в свой чередМне удалось бы втиснуть на задворкиЧудесной книги славного поэтаПод видом комментаторских набросковК его еще не собранным стихам.

Вступление (история души одного поэта)

В исходной четверти девятисотыхНочь наступала, не предупредив,Как было, есть и будет в тех широтах.

Свет ночника был тускло-нерадив,Как в детской комнате больного корью,Чей бред походит на речитатив.

Подлунный бисер сыпался на взморье,И три кита — слова, слова, слова —Держали мир (о принцевы подспорья!).

В полудремоте никла головаНад пресной кружкой, над сухой краюхой,Когда слетала с классика сова.

— Очнись, поэт, затекший бок почухай!

Твори, поэт! — казалось, говорилНочной полет романтики безухой.

Кто был по-совьи мудр и легкокрыл,Кто к странствиям привержен был покамест,Ах, тот был шире рамок и мерил.

Ах, по-пастушьи был поэт горланист,Хотя лунастый призрачный просторЕще лежал в тонах a la Чурлянис.

Прошедшего великолепный вздорЗвенел копытами, стонал рогами,Скулил «Валетами» смычковых свор.

Медвежий Зуб курил в своем вигваме,И птицелов по Рейну проходил,Как Пугачев по Волге или Каме.

В чаду чудовищных паникадил,В бесовых гласах пушечного хораКульт Филомелы пел орнитофил.

Юг щеголял в околышах Земгора,Сквозь три звезды шибал денатурат,И ночь текла темней стихов Тагора.

Был схож с кагором сок ручных гранат,Шел в бой поэт, и в продранном карманеК нирване призывал Рабиндранат.

Что есть поэт? — воюя и шаманя,Затвор он чистит и перо грызетИ пьет блаженство в вечной смене маний.

Он кислород поэзии сосет,Вокруг него — четыре пятых прозы,Развязанной, как в воздухе.

И в прозе над поэтом — бомбовозы.«Да здравствует же, — говорит он, — тот,Кто выдернул столетние занозы,

Кому признательность, кому почет,Кто души строить мне велит людские,Кто мне, как другу, руку подает!..»[291]

А позади — отпетая Россия,И чья-то тень, стоящая в тени,Грозит стихом «враждебной силе змия».

«Вот (говорит) — господь его храни! —Веселый странник, мастерящий души,С кем выхожу я в будущие дни…»

А тот в ответ: «моей одышке глуше —Вас некогда заевшая среда,Финансового ведомства чинуши.

Грудь выпятим! пусть знают господа.Поэзия найдет себе дорогу,Поэзия пробьется сквозь года.

Я Вам не подражаю, но, ей-богу, —Вы знаменитый дрельщик, оф мейн ворт,На Вас толстовку б я надел как тогу;

Вы в наше время получали б “горт”,

— Я в том клянусь икрой моих каллихтов, –

О, с ангелом вальсирующий черт,Мой поздний бред, Владимир Бенедиктов!»

I

1. Столетие, не больше, с небольшимНасчитывалось городу в ту зиму,Когда, мятежной дрожью одержим,Он повернул к советскому режиму.

2. Сменяя рядом диаграммных дугДугу Романовского плиоцена,История вычерчивала круг,Механизированная, как сцена.

3. Пласты властей ложились в грунт страны,В ней каменели корни и коренья,И к морю подползли валуныПоследнего ее обледененья.

4. В голодный порт, забывший вой сирен,Страна сволакивалась, как морена,И первобытный бой аборигенВыдерживал за жалкое полено.

5. И кремневое было время. ВекБыл высечен из камня. С пьедесталаСдирали бронзу. И стекло аптекСверлящим пулям противостояло.

6. А сон был бездыханен и глубок,Сон бухты, леденевшей на запоре,И броненосный крейсерский замок,Дымя трубой, покачивался в море.

7. У города замазали окно.Прощайте, портофранковские рейсы!Гулял лишь ветер, вольный, как Махно,И резал волны, пышные, как пейсы.

8. Кляня свое блокадное житье,Вздыхали коммерсанты-непоседы:«Куда же ж плыть, когда везде — сметье,Какие-то паскудные торпеды?..»

9. Столетие, почти, прошло с тех пор,Как звякнули на паруснике склянки,Как юноша влетел во весь опор,Влюбленный, в порт, к отплытью итальянки.

10. Был день палящ, и жгуче был манящЦелованный стократ корсажа вырез.Она плыла, и Чайльд-Гарольдов плащНа провожающем взлетал, пузырясь.

11. Но что вздыхать? — Судьба еще пошлетНаместниц юга, северных прелестниц…О юноша, спеши свершить свой взлетПо белым маршам королевы лестниц!

12. Соседствуя с наместничьим двором,Там обантиченный застынет герцог,И булевар, покрывшийся торцом,Там станет шумен и фланерски-дерзок.

13. Обижен ли вельможа за жену,Отчалила ль жена торговца перцем, —Не всё ль равно? — По маршам в вышинуВзлетает юноша с горячим сердцем.

14. И вот сошлись, дрожа, как воробьи,По гравию штиблетной рванью шаря,Пять юношей у жердочек скамьиНа вышеупомянутом бульваре.

15. Пять юношей присели на скамью,И крайний слева, зыркнув по блокаде,Воскликнул: «Врангелевскому хамью —Привет в стихах: киш мир ин то, что сзади!..»

16. И все захохотали впятеромКак добрые бретонские корсары,Которых подогрел веселый ромИ романист увековечил старый.

17. Но ром их вовсе не подогревал,И не выдумывали их в романах:Их натуральный ветер обдувал,От жизни и от молодости пьяных.

18. «Весна, весна! Архангел Гавриил! —Проверещал сидевший крайним справа. —Прекрасное, как Пушкин говорил,Товарищи, должно быть величаво!»

19. Едва ли крайний сам был величав,Как Бонапарт, он сам был всех мизерней.«Прекрасен, — продолжал он, — крах державИ цезарский триумф солдатской черни…»

20. И на скамье сидел не южный ферт:В лице его был римский склад пропорций,Оно твердило всем ансамблем чертО Корсике, о мир поправшем горце.

21. К цирюльнику он как-то одномуВошел ультимативною походкой,Прося побрить квадратную каймуБонапартоидного подбородка.

22. И тут его в цирюльне «Венский шик»Хозяин брил с таким лукавым видом,Что юноша подумал: «брей, старик, —Ты Вечный Жид, но я тебя не выдам…»

23. Он продолжал: «На черта красота!Есть качество, есть мера, есть работа!Искусство в них…» — пружинил мышцы ртаИ булькал им, как старое болото.

24. Но, чуть лягушечий разинув рот,Он неожиданной вдруг сыпал смесьюИз «брэкэкэксов» и тончайших нот,Порхающих весной по мелколесью.

25. Он квакал «Га…» и допевал «…вриил»,За резким «благо…» шел аккорд «…вестящий»,И всем нутром, до напряженья жил,Как соловей, тётёхал он из чащи.

26. «…Пишите так, чтоб что ни слог — ожог,Чтоб, как созвездия, слова горели…»А сам не замечал, что он продрогВ шинели рваной на бульварной прели.

27. «Кто грузный там втащил, смотрите, тюкПо лестнице с приморского вокзала?Друзья, под бомбой, над которой — “дюк”,Он сел и пот отер со лба устало.

28. Но не со лба стирал он, а с чела,Улыбка сфер уста его змеила,Ибо Россия славу зачала,И два крыла в тюке у Гавриила…»

29. «А вы всё в эмпиреях, — перебилБонапартоида сидевший рядом. —Библееман — плохой библиофил,И я не к притчам склонен, а к балладам.

30. Не два крыла, попавшие в пике,Чей фюзеляж надгробен и глазетов, —Нет, может, быть для прозы в том тюкеЛежат узлы запутанных сюжетов;

31. Быть может, жив там теплый дух таверн,В отчаянной кривой “Тристрама Шенди”,Быть может, этот путник — старый Стерн,Чья фабула теперь нам снова взбрендит.

32. И может быть, переплелись вконецТам нити небывалой родословной,Где ходит в пейсаховичах отец,А мать зовут, наоборот, Петровной.

33. Дед по мамаше — русский феодал,Дед по папаше — хедерский Меламед,И внука рвут на части, и — скандал,И неизвестно, кто переупрямит».

34. Так следовавший справа говорилИ чем-то с виду был незауряден:Взгляд, позаимствованный у горилл,Горел на дне глазных подбровных впадин.

35. Казалось, что тысячелетий дальНе властна здесь, что юноша — потомокЛюдей, чье кладбище — Неандерталь,У чьих костров редела ткань потемок;

36. Что не под крышей — средь зверья скорейБыл задан «брис» ему или крестины…Так живописно из пещер ноздрейРосли кусты некошеной щетины;

37. Так разбегались от бровей, от губЛучи наследственных ассоциаций…Он всё же был опрятен и не грубИ не на шкуре спал, а на матраце.

38. Его гортань, как медная труба,Играющая в бархатном футляре,Ласкала ухо, но была слабаДля зычных, для господствовавших арий.

39. Сидевший третьим с каждой стороны,И, следовательно, посередине,Носил артиллерийские штаны,Но без сапог — их не было в помине,

40. Как и носков. А словом бил он вкось,Монгольские глаза прицельно щуря,И с трехдюймовых губ оно неслось.По траэктории, гудя, как буря.

41. «Артиллериста и фронтовикаВо мне, — сказал, — ценит баба-муза:Подозреваю в глубине тюкаНаличие порохового груза.

42. Голубчика я взял бы за плечоИ намекнул на близость “чрезвычайки”, —Его бы там огрели горячо,Он показал бы всё им без утайки».

43. Наружностью он был японский кот,А духом беспокойней Фудзиямы.Его слова звучали как фагот,Слепя богатством деревянной гаммы.

44. «Под музыку вселенских завирух,О древний танк звеня косой крестьянской,Мы встретили, — сказал он, — чванный духБританской мощи и алчбы британской.

45. Нам путь — вперед под лозунгом “назад!”,Ему — назад под лозунгом обратным,Ему покорны тени Круазад,И рукоплещет пролетариат нам.

46. Он — слишком стар, мы — юны чересчур.Он задержался, мы поторопились,Из черных изб, от глиняных печурВ бетон и в сталь переселиться силясь.

47. И вот — стоим, враждой обагрены,Глаза — в глаза, под ропот миноносок, —Помпезный пережиток стариныИ будущего грозный недоносок…»

48. «С таким тюком, — сказал его сосед,Чуть рыжий, чуть брюнет, а в общем пегий, —Тряпичник на общественный клозетСвершает регулярные набеги;

49. А в нем он, разумеется, хранитНа миллион различных ассигнаций,Но их не тратит, ибо наш лимит —Полфунта хлеба. Повествую вкратце,

50. Но тут заложен плутовской романВ начальной из эмбриональных стадий,И если мне толкач не будет дан,Ей-богу, я не прикоснусь к тетради…»

51. Он был, как сказано чуть выше, пег;Носил пенснэ и выглядел, бесстыжий,Химерою, свершившею побегС собора Богоматери в Париже.

52. Все части фаса — ухо, бровь, щека,Всё, что на лицах водится попарно, —Без всякого здесь жили двойника,Ассиметрично и иррегулярно.

53. Живой и воплощенный автошарж,Он так еще скрипел при каждой фразе,Как если б тьма цикад играла маршИль стоколесный воз взывал о мази…

54. Прости, читатель, если ты усталОт всех моих метафор и гипербол!Но это — те, чьи книги ты читал,В ком черпал мудрость, в ком для нас пример был.

55. И экспозиция пяти друзей,Из коих пятый вынесен за скобки,Быть может, — символ современной всейСловесности (не будем слишком робки!).

56. Потомки всех писательских колен,Испытаннейшим преданные вкусам,Все четверо сложились в многочлен,Где каждый был отмечен ясным плюсом.

57. А пятый слева, первый в их семье,Он ярко жил, и он недолго прожил,И с остальными на одной скамьеСебя он не сложил, а перемножил.

58. С чего начать? — так странен мой сюжет,Герой мой так щемяще-легендарен,И прожито в ладу с ним столько лет,С любителем трактиров и поварен…

59. «Клянусь болячками, я не снесу, —Вскричал он, — деточки, всей вашей дрели!К чему ваш спор, когда в моем носуУже съестные запахи запели?

60. Он не архангел, этот человек,В тюке не бомбы, не сюжеты скрыты,Не ассигнации и прочий дрек,Так действующий вам на аппетиты.

61. Мне ясно: содержимое тюка —Груз мясника, идущего на рынок.Там скрыты жирные окорока,Там сувениры от покойных свинок.

62. Я вам клянусь пайком и непайком,Я вам клянусь мечом и старой бритвой,Клянуся вам украинским шпигом,Клянуся вам еврейскою молитвой,

63. Я первым днем волнений вам клянусь,Я вам клянусь последним днем блокады,Что если там не окорок, то гусь,Ощипанный, сырой и белозадый!

64. Там, где другим туманный виден путьДля отвлеченных мыслей, для догадок,Я не смущаюсь никогда, ничуть,Я вижу землю и земной порядок.

65. И наибольшее, о чем мечтатьЯ смею как поэт и как бродяга,Это — певцом земного счастья стать,Это — воспеть моей планеты блага…»

66. И он осекся, нудно кашлянув,И капля задрожала, набегаяПод носом, смахивающим на клювПризябшего к шарманке попугая.

67. Он, «плакать не умевший», и не зналО размагничивающей щекотке,Что в слезный пробирается каналИ заполняет полость носоглотки.

68. Он, «плакать не умевший», поводилВ своих глазах, в своих земных орбитахКругами двух сверкающих светил,Реснитчатыми кольцами подбитых.

69. Он, «плакать не умевший», веселелОт брызг дождя, от свары воробьиной,От пушек, замышляющих обстрел,От хлопьев толп, готовых стать лавиной.

70. Он, «плакать не умевший», затянулПосеребренной паутиной смехаНаплывшей патлы солнечный разгулИ волны рта с его зубной прорехой.

71. Но, «плакать не умевший», он извлек,Он выжал здоровенные слезищиУ многих жертв его тревожных строкВ их сущности, как певчей, так и писчей.

72. Нелепое плечо перекосивИ погромыхивая баритоном,О Дидель наш, и был же ты красив,И не изобразит тебя никто нам…

73. Известно вам, как римлян допекалПри Сиракузах Архимед-хитрюга —Набором зажигательных зеркал,Секретами метательного круга.

74. Он так допек, что с городской стеныСпустить простую стоило веревку,Как варвары бывали сметены,Подозревая грозную уловку.

75. Ты страшен был, как этот старый грек,Своим псевдо-ученым супостатам,Их острым словом превращал в калекИ был бичом в их стаде бородатом.

76. И лишь твоя взлетала «волосня»,Как пошляков Пшитальников кургузыхУже трясла звериная дрисня,Чем и Марцелл более при Сиракузах.

II

1. Продавленная мамина софа;Трухлявая трава под репсом рваным;Кочующие пышным караваном,Клопы упитаны, клопам — лафа.

2. И он лежит, невыбрит и патлат,Лениво переругиваясь с мамой,В рубахе, что могла бы быть рекламойДля мастерицы штопок и заплат;

3. Лежит ничком на рычагах локтейИ улыбается, подобно сфинксу,И фантасмагорическую бриндзуПред ним рисует голод-чародей.

4. А под окном, пока овечий сырВстаёт из недочитанной страницы,За прутьями полушки чечевицы,Считает клёст, как банковский кассир.

5. Сын взвизгивает: «Мама, сволокиМою перину к старой тете Сарре!Успехом пользуются на базареТакие пышные пуховики…».

6. Ему не терпится: «Не пожалейПодсвечника, на что тебе он, мама?Паршивый хлам, но из такого хламаИсходит запах пары кренделей.

7. Будь другом (он волнуется), не раньМне сердца, мама: где твои салфетки? —Два фунта сала даст оценщик меткийЗа эту продырявленную дрянь!».

8. Но мама не сдаётся: «Были дни,Когда меня считали балабустой,Хозяйкой дома, чтоб им было пустоЗа цурэс наши, за мои грызни.

9. Кто продает последнее? — босяк.Работай и накушайся с курями».— «Спорь, мама, с “Дюком” — он ещё упрямей,К тому же спорить может натощак».

10. О вещи, вещи, зёрна войн и ссор!Кто не подвластен вечному их игу? —И на раскрытую чужую книгуОн плотоядный устремляет взор…

11. …Акациям хотелось бы дождя.Поджарых псов жара одолевала.Плечом вперёд (другое отставало),Он шёл вприпляску, руку отводя.

12. Эскадрой парусников и байдар,Готовящихся к абордажной схватке,Шли рундуки, навесы и палатки,Столпотворительный шумел базар.

13. Горело солнце в стеклышках монист.Он даже не подмигивал дивчатам,Спеша туда, где в домике дощатомСидел нахохлившийся букинист.

14. Шарманка ныла, мукали волы.«Привет вам, уважаемый папаша!»Он, козырнув, как пыж из патронташа,Печатный клад извлёк из-под полы.

15. «Вы это продаете?» — «Продаю».— «А я не покупаю». — «Доннер веттер!Опомнитесь, папаша! вы, как сеттер,Залётному грозите журбаю.

16. Ведь это же Новалис, не в укорБудь сказано покойнику, романтик!На переплёте — золочёный кантик,Под крокодила сделан коленкор!».

17. «Вы скудова свалились? — из Бендер,Чи из-за Врангельского Перекопа?— Романтиками только недотёпаИнтереснётся в РСФСР.

18. Но я куплю — скажите только мне,Что автор ваш знакомит мир с секретом,Как жить разутым и необогретымНа полувыпеченном ячмене.

19. Я бы валютных надавал вам лепт,Скажите только, на какой страницеПротив погромов, против реквизицийРомантик ваш предложит мне рецепт?»

20. «Кхэ, кхэ, папаша, правда, напрямикЗдесь нет об этом… впрочем, без ломаний:Достоин он того, чтобы в карманеУ вас источник денежный возник.

21. Позвольте вам прочесть лишь десять строкИз “Гимна ночи”»… Ну и перемена!Как соблазнительнейшая сирена,Он старика в пучину уволок.

22. Пускай на нём рогожные штаны,В счёт гонорара выданные «Ростой»,Но он потомок девы рыбохвостой,Дитя понтийской вкрадчивой волны…

23. Новалис продан. Хватит на обед.Вперёд, к рядам, манящим чадом пряным!Спеши к их жареным левиафанам,Беги, голодный русский кифаред!

24. И он бежит сквозь строй военных баб,Где каждый вертел поднят, как шпицрутен;Он дымом экзекуции окутан,Исхлёстан солнцем, от соблазнов слаб.

25. Отплясывают запахи в ноздрях,Тиранствует летучее добро в них,И, фыркая, бормочет на жаровнях

26. Народ бедует, по густым рядамШныряет, одичалый с голодухи.На лицах у стряпух, что скифски-глухи,Написано: «Не дам! не дам! не дам!..».

27. Над сковородками же — переплёт,Чтоб воры рук туда не запустили,И проволока рыночных бастилийЗатворников румяных стережёт.

28. Тут мы встречаемся. Блажен, кто сыт.Он сообщает, взяв меня за локоть,Что рыбам срок икринки обмолокать,Что не грешно взглянуть на птичий сбыт.

29. Ковчежная манит нас толчея,Которая писклива и брызгуча,Где мокнут квакши, окуляры пуча,Где сбиты мех, и пух, и чешуя…

30. Далёк наш путь с базара на толчок.На улицах вольготно грязным детям.Трамвайного вагона мы не встретим,Автомобильный не ревнёт рожок.

31. Всё, с чем возможна тяга и езда,Ушло на фронт, где гибель и защита,И демон тока выключен из бытаИ можно смело трогать провода.

32. Портовый двор, где в ведра брызжет кран,Невольно служит как бы общим клубом,И крысы по водопроводным трубамГуляют, презирая горожан.

33. Безводен путь наш. Воздух разогрет.Сопит мой спутник, астмой грудь колыша.На тумбе, где болтается афиша,Расклеивают ленинский декрет.

34. О инкунабулы большевиковНа бандеролях спичечных акцизов!На немногоречивый этот вызовОткликнуться всегда он был готов.

35. Он по пути рассказывает мне,Воспоминаниями увлечённый,Как партизанские прошли колонныПо отвоевываемой стране.

36. Он «счастьем не насытился вполне»,Зато винтовкой помахал как будто,И про теплушки с литерами «брутто»Он по пути рассказывает мне. —

37. Ему знакомтеплушечный укладС гнилым пайкоми тряской невпопад.

38. Лупили вшей,почёсывали бок,Но стал свежейдорожный ветерок,

39. И виден сталневиданный Кавказ,И ропот шпалуже смолкал не раз.

40. И горизонтему открыл вдалиКаспийский фронти вражьи корабли.

41. Весь, как скрижаль,пред ним лежал Иран,Тянуло в даль,тянуло в Тегеран,

42. Туда, где стыкязыческих культур,Где львиный рыкслыхал не раз гяур.

43. Кто не слыхалпро «Горе от ума»?Скули, шакал,наваливайся, тьма.

44. Велик Аллах,пророк — надёжный щит,Гяур в очкахрастерзанный лежит…

45. Большевиковстрана зовёт назад,Приказ таков,и он приказу рад.

46. Ах, он вкусилпо родине тоски,Ах, мало сил,верблюжские полки!

47. Из-под копытземля летит назад,Но путь закрытна Елисаветград.

48. Расшатан мост,но в тошный плен попасть,Как в клетку клест, —сомнительная сласть.

49. И он в рябой,в облезлый поезд селИ над рекой,шатаясь, пролетел.

50. Под ним настилшатался и плясал,Ах, рачий ил —сомнительный вокзал.

51. Нет, сыч Махно,нам было б не с рукиПрибыть на дноразлившейся реки,

52. Где влепит штрафнам щука-билетёр,Чей глаз — пиф-паф! —по-снайперски остёр.

53. Проезжий скуп, —адью, носильщик-рак!Ещё мой трупв придоньи не набряк.

54. Река, теки, —мне лучше наутёк,Сжав желвакипод щёткой впалых щёк.

55. У нас — рубцы на коже бледных щёк,И мы друзей рассказами морочим,— Хрипит он нежно, — впрочем, между прочим,Мы с вами таки вышли на толчок».

56. По глинистому грунту пустыряУ молдаванской нищенской заставыПрогуливают свой товар лягавыйПолу-торговцы, полу-егеря.

57. Там птичий гомон, свист и перещёлк,И рыбий плеск в аптекарской посуде,Всё, что сумели приневолить люди,Всё, в чем наш Дидель знает крепко толк.

58. Он ощущает радостный прилив,Охотничьего духа. Это — сфера,Где скромный мастер лирного размераИ тот порой становится хвастлив.

59. Не кажется ли данью хвастовствуТо, что, не ошибаясь ни на йоту,Он якобы по одному помётуРаспознает животную братву?

60. «Здесь, — говорит он, — зяблик жил, а тамДержали пеночек черноголовых»…И, возбуждая зависть в птицеловах,Им поясняет: «вижу по следам».

61. «Здесь, — говорит он, — до последних днейДержали суслика, была и белка,Отнюдь не крыса, — крысы гадят мелко,К тому же их наследство потемней».

62. И, в лейденскую банку заглянув,Он говорит: «Здесь, где теперь гурами,Жил телескоп, вращающий глазами,Как заработавшийся стеклодув».

63. Живое торжище избороздив,Но ничего по бедности не тратя,Мы ликвидируем довольно кстатиДарвино-Брэмской страсти рецидив.

64. И вот мы входим в зрелищный барак,Задуманный строителем как рынок.Там, вместо бочек, ящиков и крынок,Расставлены скамейки для зевак.

65. «Четыре чёрта». Дьявольски-пылкаПрограмма их в безграмотном либреттце,И шесть никелированных трапецийВисят у складчатого потолка.

66. Вот в пустоте, где синий дым плывёт,Распластываются четыре тела,И Дидель наблюдает обалделоИх головокружительный полёт.

67. Он хищным съёживается котом…О эти птицы, под защитой сеткиПорхающие в вытянутой клеткеИ улыбающиеся притом!

68. О этот фантастический размахС его математическим расчетом!На улице, ещё покрытый потом,Он говорит: «Я вспомню их в стихах…».

69. Куда ж теперь? — Есть женщина. Она —Волшебница с Нарышкинского спуска,С душою осьминогого моллюска,Не по-венециански сложена.

70. Он со двора стучится к ней в окно,Авось ей «захотится», этой цаце,«Пройтиться» с ним под ручку вдоль акацийПо улицам, где пусто и темно!

71. На шпаеры у женщин аппетит:Её уже увел какой-то фрайер…Пусть ломит этот девственный брандмауэр,Он не обидится, он не сердит.

72. А впрочем, если в корень поглядеть,На граждан — мор, силёнок маловато.«Эх, — шутит он, — без доброго домкратаРискнет ли хлопец женщину раздеть?..

73. Плевать. Пойдёмте!». Улицы, бульвар,И мы вдвоём, беспечные, как дети.Влюблённые сидят на парапете, —Мы, кажется, счастливее тех пар.

74. Мы с рифмами целуемся взасос,А в темноте, под нашими ногами,Лежит минированная врагамиДорога на Босфор и на Родос.

75. Цикады тешатся у самых ног,Во тьме попыхивают папиросы,И стихотворчеству, сладкоголосый,Подводит он торжественно итог.

76. Торжественней, чем кафедральный хор,Чем все синагогальные капеллы,Он открывает слову ДарданеллыИ музыку ведет через Босфор.

77. Ах, отчего при вскрике петухаОн оборвал, задолго до рассвета,Тот колокольный благовест поэта,Тот медный звон пасхального стиха?

78. Ах, отчего так редко я бывалС тем, чей недуг давно сулил разлуку,Ах, отчего твою я, брат мой, рукуНи разу в жизни не поцеловал?

III

1. Сегодня он работает. Бродяги,Не к нищенству он призывает васИ не к разбою: перьев да бумагиИметь он вам советует запас.

2. Могли б, он скажет, этот аппарат выК любому присобачить ремеслу:Бумажные волокна — братья дратвы,Перо переплавляется в иглу;

3. В бумаге ткань древесной целлюлозыСтолярные находят мастера,И инструменты — лишь метаморфозыВсевоплощающегося пера.

[4. Не разжиреть у собственных маманек,И для продажи мало барахла.Но ты работаешь, веселый странник!Заказчик есть, мошна его кругла.]

5. И он работает — не для печати,Которую постиг анабиоз,А для пакетов, где блокадных шатийРазделывает в шутку и всерьез.

6. Листы фанеры — суррогат бумаги,И, как на скалах знаки тайных рун,На них загибы злободневной сагиВыводит кистью истовый пачкун.

7. Веселый странник, сочиняй загибы,Над эпиграммой, странник, порадей. —Ее резцом египетского скрибыИзобразят на стенах площадей.

8. Ее прочтет, как цезарский глашатай,Как паж-герольд, как царский думный дьяк,Эстрадный шут, благоговейно сжатыйРазливом бледных праздничных гуляк.

9. Она воздушным движется галопомОт уха к уху и из уст в устаПо деревням, заводам и окопам,Чтоб скрасить будни тифа и поста.

10. Он фейерверком карточной колодыРазбрасывает по столу стишки,Редактору раешники и одыОн тычет в ослепленные очки.

11. «Вот марш-антрэ — “Колчак, ты мне погавкай”,А вот Петрушка — “Врангель ни гу-гу…”Какой ассортимент! С суконной лавкойПодбором штук сравняться я могу».

12. Редактор же слегка похож на свинку,Розовощек, но сдержан, как старик.Он тоже что-то пишет под сурдинку:Вы, может быть, слыхали? — «Беня Крик».

13. Здесь мы встречаемся со всеми теми,Кто не на выдумке, а наявуВ моей воспоминательной поэмеПроходит через первую главу.

14. Проходит продотрядчик коридором,Тот, с кем четвертый (вспомним) сообщаЗадаст нам перцу, это — тот, в которомНайдет лентяй наш пегий толкача.

15. Он брат сидевшего посерединеНа той скамье, он брат фронтовика.Отец его сюда о старшем сынеПридет справляться. Старость не легка.

16. Ну, где он, сын? Привык он жить безгнездно,Жить по-кукушечьи, такой-сякой…Вернется сын, вернется слишком поздно,И не услышит, маленький, седой.

17. Сын всё опишет. Выльется простаяГустая повесть в нескольких листах.Ее читать не смогут не рыдая,Кто с совестью сыновней не в ладах.

[18. Веселый странник, тот один, пожалуй,Не прослезится. Ведь недаром онС улыбкой выпить предложил по малой,Когда его был батька схоронен.]

19. Итак, товар на месте, оптом принят.Его оформят и распространятИ в денежные ведомости вклинят,И в новых клетках птицы зазвенят.

20. Но вдруг… о нет, парижские гаменыТак не сигают от тебя, ажан,Как Дидель наш от жрицы Мельпомены,Когда-то жившей в памяти южан.

21. Уже из ростинского вестибюляОна пищит: «А где здесь имярек?»Ее заслыша, он летит, как пуля,И — в шкаф от жрицы, наглухо, навек…

22. Она пришла сказать ему: «Вы гадкий,Вы непоседа, вы головорез».Она сама пекла ему оладки,Хотела выкупать, а он исчез.

23. Когда-нибудь какой-нибудь Пшитальник,Зубной хирург и, кстати, стиходер,Исследует льняной пододеяльник,Что в оны дни у жрицы кто-то спер;

24. Напишет книгу «Сцена и Багрицкий»,Напи… но чу! — молчите, стиховед:Она ушла, нет больше жрицы-кицки,Певичке-жричке ложный дан был след.

25. Теперь — с художниками покалякать.У них душевный ждет его покой.Они, из туб выдавливая мякоть,Ругаются в плакатной мастерской.

26. «Всем рисовальщикам хвала и слава! —Кричит он. — Мальчики, здесь духота,Словно во внутренности автоклава,Где шпарят шкуру драного кота».

27. Кто эти люди? — Мертвый ныне, Митя,Который так высок и узкогруд,Что думаешь — ах, только не сломите —Здесь хает кистью всяческих паскуд.

28. Под знойным итальянским псевдонимомБрат пегого лентяя, ростом — гном,Слывя кубистом, неспроста ценимым,Устроился здесь тоже малюном.

29. И третий брат здесь… непристойно-рыжий,Двух первых в этом перещеголяв,Он месит краски в маслянистой жижеСреди неунывающих маляв.

30. В бумагах числясь хищничком пернатым,Но называясь односложно, «Ю»,Смуглей мулата, над сырым плакатомСосед их держит кисточку свою.

31. У старших же здесь учится саврасовПытливый юноша с бульдожьим ртом.Он мусикийским именем МифасовГотовится назвать себя потом.

32. Поэт под мышкой вносит беспорядок,Что словно холст из грубой шутки ткан,И бязь острот, круглясь щеками складок,Венчает страннический балаган.

33. Он в роли ярмарочного медведя,Взметая шерсть враждебных щетке лохм,Здесь в распрокрасившемся холстоедеНайдет коллегу, жадного до хохм.

34. Здесь выступит он Мишкою матерым,Актером-зверем, что срамит людей;Продемонстрирует он краскотерам,Как ходит в баню критик-блудодей;