Читать интересную книгу Белое сердце - Xавьер Мариас

Вильялобос хотел не только пригласить нас, но и произвести на нас впечатление (в большей степени, вероятно, на Луису). Он был грубоват (видимо, он всегда такой), критиковал профессию, которую я для себя (сознательно или по воле случая) выбрал. «И что это тебе даст?» – спросил он отеческим тоном (друзья отцов полагают, что они имеют право на покровительственный тон в разговоре с сыновьями своих друзей) и с улыбкой превосходства на мясистых влажных губах (они у него влажные сами по себе, но он к тому же выпил еще изрядное количество вина). Луису он, однако, не попрекал за неудачный выбор пути, может быть, потому, что она уже почти не работала как переводчик, а может быть, потому, что в глубине души полагал, что ей вообще незачем следовать по какому бы то ни было пути. Он был мил, несколько мрачноват, кокетлив, педантичен и обаятелен, ему нравилось ничему не удивляться, выведывать чужие секреты и быть в курсе всего, что происходило в мире когда бы то ни было – вчера или четыре столетия назад. За десертом он вдруг на несколько минут погрузился в молчание, словно на него внезапно навалилась усталость после такого напряжения или вдруг подступили мрачные мысли; может быть, он вдруг вспомнил о каком-то несчастье. Этот человек обладал даром молниеносно менять настроение и не казаться при этом неискренним или притворщиком. Он словно говорил: «Да какая, в конце-то концов, разница?» Разговор оборвался (нить разговора держал он), а он сидел устремив отсутствующий взгляд на застывшую в воздухе ложку, которой ел земляничный торт

– Что с вами? – спросила Луиса и коснулась пальцами его руки.

Профессор Вильялобос опустил ложку и захватил ею очередной кусочек десерта, словно, прежде чем ответить Луисе, ему нужно было сделать какое-нибудь движение, чтобы выйти из глубокой задумчивости.

– Все в порядке. Что со мной может случиться! Ты что-то хотела, дорогая? – и сделал вид, что он нас просто разыграл. Потом он окончательно пришел в себя и торжественно поднял руку с ложкой: – Знаешь, твой тесть нисколько не преувеличивал, расхваливая тебя. Скажи, чего ты хочешь, и я все для тебя сделаю.

Он выпил слишком много. Луиса засмеялась и спросила:

– Вы давно с ним знакомы?

– С Рансом? Дольше, чем его собственный сын, присутствующий здесь твой муж.

Этого я доподлинно не знал – люди обычно не интересуются тем, что происходило до их появления на свет. Профессор, который в любой области знал больше, чем кто-либо другой, добавил, обращаясь ко мне:

– Представь себе, я был знаком и с твоей матерью, и с твоей тетей Тересой, когда твой отец еще не был с ними знаком. Мой отец (он был врачом), бывая в Мадриде, часто виделся с твоим дедушкой. Иногда он и меня брал с собой, так что я их всех немного знал. Кроме твоего отца. Его я видел только пару раз. Ты знаешь, от чего умер твой дедушка?

– Думаю, от сердечного приступа, – сказал я неуверенно. – Правду сказать, я точно не знаю, он умер незадолго до моего рождения, и такими вещами обычно мало интересуешься.

– Напрасно, – сказал профессор. – Интересоваться надо всем. Апатия к хорошему не приведет. Согласно официальному заключению, он умер от инфаркта, но на самом деле он умер от переживаний, от тревоги и страха, и виной всему – твой отец. Всякая болезнь есть результат чего-то, что не имеет отношения к болезни. – Профессору Вильялобосу нравилось не только выведывать чужие секреты, но и производить маленькие сенсации, когда он рассказывал о чем-то.

– Мой отец? При чем тут отец?

– Твой дедушка панически его боялся с того дня, как умерла его дочь вскоре после того, как вышла замуж за Ранса. Он боялся его, как дьявола, боялся суеверно. Ты ведь знаешь, что произошло?

Профессор не ходил вокруг да около, как Кустардой. Он не отличался щепетильностью и сразу переходил к делу, для него было очевидным, что знать следует все, что знание не может никому принести вреда, а если может, с этим нужно смириться. У меня вдруг мелькнула мысль, что мне сейчас предстоит все узнать, что, как бы долго ни хранилась тайна, все равно в конце концов приходит ее час, и его приход нельзя остановить, его можно только чуть отсрочить.

«Я не думаю, что что-либо имеет срок давности, – сказала мне Луиса в постели, за миг до того, как моя рука коснулась ее груди, – Все только ждет своего часа». Наверное, она права. Возможно, наступает момент, когда тайны хотят, чтобы их раскрыли, хотят сами, может быть, потому, что устают, или потому, что не хотят больше быть правдой.

– Знаю. Знаю, что она застрелилась, – сказал я, признавая тем самым то, в чем на самом деле не был уверен. Это, скорее всего, был просто слух. Кустардой недавно рассказал об этом мне, а я – Луисе.

Профессор Вильялобос пил вино и с невероятной скоростью расправлялся с тортом, орудуя ложкой так, словно это был скальпель его отца-врача. После каждого глотка он промокал салфеткой влажные губы, но они все равно оставались влажными. Об этом деле ему тоже было известно больше, чем мне.

– Мои родители как раз были там, когда все это случилось, вы, наверное, этого не знали. Они были приглашены на обед. – Он сказал «вы, наверное, этого не знали», употребив форму множественного числа, – обычно так обращаются к супружеским парам. – Они вернулись в Барселону в сильном потрясении и очень часто потом вспоминали об этой истории. Твоя тетя встала из-за стола, взяла пистолет твоего дедушки, зарядила его, зашла в ванную и там выстрелила себе в сердце. Мои родители видели ее мертвой, и вся ваша семья тоже, кроме твоей бабушки, – ее тогда не было в Мадриде, она гостила у своей сестры в Сеговии или в Эль-Эскориале.

– В Сеговии, – сказал я. Это я знал.

– Так было лучше для нее. Возможно, твоя тетя намеренно сделала это в ее отсутствие, как знать. А твой дедушка так никогда и не оправился после того, как увидел свою дочь на полу ванной комнаты, в луже крови, с простреленной грудью. За обедом она вела себя как обычно, правда, не сказала ни слова и почти не притронулась к еде, – она казалась несчастной, хотя никаких видимых причин для этого у нее не было: она только неделю или чуть больше как вернулась из свадебного путешествия. Но все это мои родители сопоставляли уже после, а тогда, за обедом, никому и в голову не могло прийти, что такое случится. – И Вильялобос продолжил рассказ о том, о чем я не хотел знать, но узнал. Он рассказывал несколько минут. Рассказывал в подробностях. Рассказывал. Рассказывал. Единственный способ не слушать его был встать и уйти. Он заключил свой рассказ словами: «Все сочувствовали Рансу – ведь он овдовел во второй раз». Он замолчал и снова принялся за торт, но скоро оставил его: ложка снова застыла в воздухе, а он рассказывал о другом торте, – растаявшем торте из мороженого. Ни я, ни Луиса за все это время не проронили ни слова. Он положил свой инструмент на тарелку и вернулся к тому, с чего начал, как и положено профессору:

– Так что теперь ты понимаешь, почему, когда Ране женился на твоей матери, твой дедушка жил в постоянном страхе. Он бледнел и прижимал ладони к вискам всякий раз, когда видел твоего отца. Твоя бабушка была более сдержанной, к тому же она не видела свою дочь мертвой она приехала, когда ту уже похоронили. После этого твой дедушка жил (надо сказать, недолго), как приговоренный к смертной казни, который не знает, когда приговор будет приведен в исполнение, и каждый день просыпается в страхе, что этот день окажется последним. Сравнение не совсем удачное, он боялся не за свою жизнь, а за жизнь дочери, той, что у него оставалась. Он даже не мог спать по ночам. Вздрагивал всякий раз, когда звонил телефон или дверной звонок, когда приносили письмо или телеграмму, а ведь у твоих родителей не было даже свадебного путешествия – какое уж тут свадебное путешествие! – они не покидали Мадрид ни разу, пока он был жив. Мой отец говорил, что никогда не видел такого бесспорного случая смерти от страха. Инфаркт был только одним из проявлений этого страха, говорил он, могло бы быть и что-нибудь другое. После смерти твоего дедушки связи между нашими семьями ослабли. Я сблизился с Рансом несколькими годами позднее, тому были свои причины. Ну, что ты на все это скажешь? – Чувствовалось, что он собой доволен – все любят ставить эксперименты и рассказывать то, чего не знают другие. Профессор подозвал официанта и, несмотря на то, что уже съел десерт, попросил принести сыр и еще вина.

– Я голоден. Я сегодня не обедал, – извинился он.

Мы с Луисой уже пили кофе. Оставались еще два вопроса, два очень важных вопроса, которых нельзя было не задать, и задать их могли только мы. На самом деле эти вопросы следовало задать моему отцу, но он был далеко, и он не хотел говорить о далеком прошлом. А может быть, я ошибаюсь? Мне вдруг пришло в голову, что это Ране подослал Кустардоя несколько месяцев назад и что профессор здесь тоже по его поручению, что он хотел предупредить меня, подготовить к той истории, которую хотел мне рассказать, рассказать сейчас, может быть, потому, что я в первый раз женился, – он делал это трижды, и два раза все закончилось плохо (как говорили когда-то все и только что повторил профессор, ему очень не повезло). Но ведь тот высокопоставленный чиновник, у которого такая легкомысленная жена, тоже нашел меня через отца, однако он ничего мне не рассказывал. Мы с Луисой заговорили почти одновременно: