Читать интересную книгу Слепой стреляет без промаха - Андрей Воронин

Чтобы отогнать мысли, чтобы оборвать бесконечный ряд вопросов, на которые, как знал Глеб, невозможно найти ответы, он спросил:

– Так к кому ты едешь?

– Я еду к своему жениху. Он прислал мне письмо и сказал, что женится на мне, – просто произнесла Наталья, так, словно бы говорила о чрезвычайно прозаических вещах, случающихся с ней чуть ли не каждый день.

– Прости, я лягу, – сказал он, – а ты рассказывай. Наталья отвернулась к стене, поправила одеяло. Глеб выключил свет и стал раздеваться. Простыни показались ему немного влажными, но это была приятная свежесть. Он закинул руки за голову и стал глядеть в темноту над собой.

– Почему ты замолчала? – спросил он Наталью. Та слегка кашлянула.

– Мне показалось, что вы хотите спать.

– Нет, я слушаю.

– В прошлом году я упросила родителей, и те отпустили меня одну отдыхать в Сочи. Я впервые оказалась предоставленной самой себе и в первый же вечер отправилась на танцы.

Глеб прикрыл глаза. Почти ничего не изменилось, та же темнота. Лишь только исчезла белая полоска простыни. Он представил себе вечерний парк. Ему даже показалось, что он ощущает влажную, напоенную ароматами цветов ночь. Мягкий свет желтых фонарей, гирлянды разноцветных лампочек над площадкой для танцев, бетонная, облицованная смальтой раковина, в которой примостился оркестр. Хотя нет, скорее всего, это был не оркестр, а какой-нибудь заезжий ансамбль – парни, зарабатывающие себе на отдых.

– Я простояла весь вечер, и никто ко мне не подходил. Наверное, я сама была виновата в этом. Я знаю, как нужно посмотреть на мужчину, чтобы он обратил на тебя внимание. Я ждала сама не зная чего. Просто не было куда податься.

Время шло само по себе, и я как бы плыла в нем.

Голос Натальи сделался отстраненным. Она уже явно не думала о том, слушает ее кто-нибудь или нет.

– И вот, когда до окончания танцев оставалось совсем уже немного – каких-нибудь минут сорок, не больше, на сцену вышел мужчина со скрипкой. Ребята положили гитары и вышли перекурить. Он стоял один у микрофона с поднятым смычком. Никто, казалось, не обращает на него внимания, а он ждал, не решаясь играть, боясь, что его скрипку не услышат в гуле голосов, пьяных выкриков. Я сделала несколько несмелых шагов, а потом уже, расталкивая толпу, прошла к самой сцене. И он выбрал меня. Да-да, он посмотрел мне в глаза, кивнул, и смычок коснулся струн. Боже мой, как он играл! Я никогда не слышала такой скрипки. Это было танго – настоящее испанское танго без какой-нибудь там гнусной латиноамериканщины. Бывают моменты, когда один-единственный инструмент звучит сильнее, чем целый оркестр. Чистота – вот что было в этом звуке. И постепенно голоса умолкали. Даже пьяные приутихли. И стало слышно, как шумит море. Но оно совсем не мешало скрипке, а только подчеркивало, обрамляло звук. И тут я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Я обернулась. Это был он.

Наталья рассказывала так, как будто обращалась к своей подруге, а не к случайному попутчику.

– Да-да, Он. Так я его и назвала. И можете представить, он смотрел не так, как все мужчины сперва смотрят на женщин – сперва на ноги, потом их взгляд поднимается выше, немного задерживается на груди и только потом – лицо. Он смотрел мне в глаза. Я была уверена, он даже не замечал всего остального – только глаза. И я до этого танца не видела его. Только взгляд. Мы подошли друг к другу. Он положил одну руку мне на талию, другую на плечо, и мы медленно двинулись по доскам настила. Они сперва скрипели, вздыхали под нами, но каждое следующее движение становилось легче. И вот уже доски не чувствовали нас. Он взял мою ладонь в свою, немного отстранился. Каждый из нас словно испытывал другого, на что тот способен. Движения становились все более стремительными. И вот он уже рискнул подставить свою руку, чтобы я запрокинулась назад. Мы танцевали не какую-нибудь современную подделку, а самое настоящее танго, по всем правилам, как учат в бальных школах. Публика расступилась и молча следила за тем, как мы танцуем. Обычно в таких случаях я не слышу музыки, только ритм, а тут все слилось воедино – и шум моря, и звуки скрипки, и партнер, который наверняка знает твое следующее движение, а ты – его. Последний взмах смычка и нота, зависшая во влажном субтропическом воздухе. А потом – вы не поверите – все зааплодировали. Я смутилась, но все равно довела свою роль до конца. Мы поклонились сперва в одну сторону, потом в другую. Мужчина со скрипкой исчез со сцены – как и куда, никто не заметил. Меня отрезвил резкий голос, звучавший из динамика:

«А теперь мы предлагаем прощальный танец». Какой грубой и фальшивой мне показалась электронная музыка! Как банально и притворно зазвучали слова когда-то любимой мной песни! Начались всеобщие пляски. Никто не вспоминал ни о нашем танце, ни о звуках скрипки.

«Пойдем», – сказал он. И мы пошли к морю. Оно возникло внезапно из-за деревьев и тут же обрушилось на нас своим гулом. Ветер подхватил брызги, бросил нам в лицо. Мы перелезли через парапет и спрыгнули на пляж. Не знаю, что бы произошло дальше, но послышалось рычание, и к нам подбежали две огромные собаки. Я не знала, что ночью пляж охраняется не сторожами, а собаками. Их спускают с цепи, и они бегают по побережью. Откуда же я могла знать, что мы в темноте спутали общегородской пляж с платным? Вот тут-то и мне пришлось забыть о бальных танцах. Собаки, скаля зубы, приближались к нам. Наверное, впервые я всерьез испугалась смерти. К тому же это так неэстетично – быть разорванной в клочки собаками на пляже! Испуганные, мы сели на топчан. Собаки остановились, но продолжали рычать и скалить клыки.

«Нужно уходить», – сказал он.

Но лишь только мы попытались встать, как собаки вновь двинулись к нам. Это была странная и незабываемая ночь. До самого утра мы просидели на топчане, боясь пошевелиться. А собаки улеглись, положили морды на лапы и смотрели на нас своими грустными глазами, как бы говоря: мы понимаем, что вы ничего плохого делать не собираетесь, но знаете ли, служба…

Глеба удивила эта разительная перемена в Наталье, то, как она говорила – возвышенно, выспренно, словно вспоминала не эпизод из своей жизни, а читала поэму.

Девушка повернулась и, приподнявшись на локте, выглянула из-за столика.

Глеб тут же прикрыл глаза.

– Вы не слушаете меня? Сиверов промолчал.

– Вы спите?

И хоть Глеб притворялся не слишком-то старательно – человека, пытающегося убедить других, что он спит, всегда выдает спокойное дыхание, – Наталья поверила ему, или ей хотелось поверить в это.

– Да, спите, – спокойно произнесла она, – значит, я не буду больше рассказывать.

«Я правильно сделал, что поехал к морю. Остаться наедине с огромным пространством воды – это то же самое, что подойти к краю своей жизни – туда, где всего лишь один шаг отделяет тебя от вечного успокоения. Всегда возле воды чувствуешь себя не гигантом, не хозяином, а лишь одним из тех, кто приходил сюда в разные века. Менялись силуэты городов, возводились и рушились крепости, вырубались леса. Но пляж – эта узкая песчаная полоска, граница между сушей и водой – оставался неизменным. Финикийцы, греки, римляне, византийцы – все они прошли по этой земле, и, наверное, каждый из них, глядя на море, понимал – оно вечно. А мы, пришедшие к нему, – лишь гости возле накрытого на чужом пиру стола».

Поезд мчался в ночи. Бешеный перестук колес напоминал о быстротечности времени. Глеб знал, что завтра за окном возникнут другие пейзажи, так не похожие на подмосковные. А еще через день он увидит море. Будет оно вспененным?

Спокойным? Неважно. И он удивился, поняв, что Черное море кажется ему куда более близким и родным чем то, на берегах которого он вырос, – холодное, почти всегда свинцовое Балтийское море.

Глава 4

К небольшой станции, где по чьей-то прихоти останавливались почти все поезда дальнего следования, разве что кроме экспрессов, подъехала небольшая, крытая брезентом грузовая машина. Двигатель несколько раз чихнул и замолк.

Четверо мужчин, сидевших в кузове на лавке, прислушались. Но ночь ответила им только далеким лаем собак да свистом ветра в проводах.

– Погода-то паскудная! – один из мужчин сплюнул за борт и посмотрел в беззвездное небо. Кадык на его давно не бритой шее дернулся, и послышалось, как потрескивает щетина.

– А чем тебе погода-то не нравится? – осведомился другой, и в свете фонаря, падавшего под брезентовый тент, ярко блеснули два ряда золотых зубов.

– Я, Сеня, люблю когда тепло.

Мужчина, спрашивавший о причине недовольства погодой, провел ладонью по своей то ли лысой, то ли аккуратно выбритой голове. Затем без предупреждения резко ударил своего приятеля кулаком в плечо.

– Ты чего, Сеня?

– Сеня, Сеня… Заладил, – сквозь зубы процедил бритоголовый, – я тебе сказал: никаких имен!

– Так мы же одни.