Читать интересную книгу Слепой стреляет без промаха - Андрей Воронин

– Водка, пиво, закуска! – кричали они.

«И откуда только взялись» – пожал плечами Глеб. – Только что перрон был пуст…"

Крики уже затихали в конце поезда, когда дверь шестого вагона наконец-то отворилась, и в проеме показался проводник с недокуренной сигаретой в зубах.

– Может, опустишь подножку, приятель? – недружелюбно осведомился Сиверов у проводника.

Тот смерил его пренебрежительным взглядом с высоты своего положения.

– А у тебя что, билет есть?

– Есть, – холодно ответил Глеб, опуская руку в карман. Его раздражала надменность и нахальство немолодого мужчины с испитым лицом.

– Если есть, ты покажи, – сказал проводник таким тоном, словно в запасе для объяснений у них была еще целая вечность.

Глеб, сдерживая ярость, протянул ему все четыре билета. Отойдя в глубину тамбура, проводник остановился под лампочкой и внимательно осмотрел все билеты.

– Настоящие, – важно изрек он и все так же не спеша опустил подножку.

Глеб оказался в вагоне.

– А остальные где? – проводник на всякий случай выглянул на перрон, и у Глеба появилось непреодолимое желание дать ему хорошего пинка – так, чтобы весь дальнейший путь проделать без такого проводника.

Но все-таки сдержавшись, он ответил:

– Все четверо здесь.

– А почему в Москве не садились?

– А тебе не все равно? – Глеб сгреб проводника за форменную рубашку и прижал к стене вагона.

Поезд тем временем тронулся, и последний фонарь проплыл в открытой двери.

– Да нет, я так… – глаза проводника забегали, он не ожидал такой прыти от пассажира.

Встретившись взглядом с Сиверовым, он понял: с таким человеком лучше не спорить.

– Так вот, сейчас ты всех нас четверых напоишь чаем, расстелишь постельки и, глядя на твою грязную рожу, могу добавить – подметешь в купе.

– Там чисто, – недовольно буркнул проводник, расправляя рубашку, когда Глеб наконец соблаговолил его отпустить. – Подождите пока здесь.

Проводник, покачиваясь, то и дело ударяясь плечами то в одну стенку коридора, то в другую, добрался до купе и отодвинул дверцу.

На вытертый ковер упала полоска света.

– Выходи! – грубо сказал проводник.

– Но я же заплатила… – послышался нерешительный женский голос.

– Все. Доедешь до следующей станции и сойдешь.

– Но почему?

– Отдам деньги, и сойдешь, – проводник скрылся в купе и закрыл дверь.

– Черт! – выругался Глеб. – Этого еще не хватало! Больше всего в жизни он не любил попутчиков в поездках и разговорчивых таксистов.

Через некоторое время дверь вновь отъехала в сторону, и в коридор вышла совсем молоденькая девушка – почти что ребенок – лет семнадцати. Она держала в руках дешевую спортивную сумку. Девушка бросила взгляд, полный ненависти, на Глеба и, спрятав зажатые в кулаке деньги в карман куртки, побрела к приоткрытой двери, ведущей в тамбур.

Приободрившись, проводник вернулся к Глебу.

– Можете заходить. Там только немного накурено, но сейчас все выветрится.

Если хотите, могу включить кондиционер.

– Кондиционер ты включишь, даже если я этого и не захочу.

Сиверов зашел в купе, забросил свою тяжелую сумку на верхнюю полку, устало опустился на сиденье у самого окна.

Противоположная нижняя полка оказалась уже застеленной. Девушка явно готовилась ко сну.

«Меня не волнует, кто и как ехал на моем месте», – несколько раз повторил сам себе Глеб, преодолевая в себе желание выйти в тамбур.

Глава 3

Словно тиканье часов слышался перестук колес поезда: тах-тах-тик-так…

Вагон мерно раскачивался. Глеб Сиверов уже успел вздремнуть, когда в дверь его купе легонько постучали.

– Войдите, – сказал он, немного приподнимаясь.

Глеб не любил, когда его кто-нибудь заставал несобранным и расслабленным.

Зеркало отъехало вместе с дверью, и на пороге возник проводник с жестяным подносом в руках, на котором дымились четыре стакана с чаем в потемневших от времени подстаканниках с изображением Спасской башни Московского Кремля. От пятиконечной звезды на шпиле исходило сияние, словно от нимба святого.

– Ну вот и чай для всей вашей компании. Может, желаете печенья? Сахарку? – проводник улыбался так, словно бы не было недоразумения между ним и Глебом. – А если желаете, – проводник понизил голос, – то есть водочка, коньяк, пиво. Но это все, как вы понимаете, за плату немного большую, чем в магазине. Так сказать, ресторанная наценка.

– А вагон-ресторан в поезде есть? – устало осведомился Глеб.

– Как же, как же, в четырнадцатом вагоне. Там вы найдете и подходящую компанию, если, конечно, пожелаете, – проводник подмигнул, ставя поднос на стол. – Так будете печеньице, сахарок?

– Нет. Вся моя компания привыкла пить чай без сахара. И кофе тоже.

Глеб положил на стол купюру и, не глядя на железнодорожника, пробормотал:

– Сдачи не надо.

– Благодарствую, благодарствую, – почему-то по-старорежимному запричитал проводник, взял купюру двумя пальцами, и та тут же исчезла у него в ладони, словно бы карта в руках у фокусника.

Проводник вышел, но все-таки не сумел сохранить свое лицо до конца. Дверь осталась приоткрытой.

У Глеба уже не было сил подниматься и закрывать ее. Он взял в руки горячий стакан и несколько раз провел ложечкой по кругу. Со дна поднялся вихрь чаинок, звезда, фигуристо выгравированная на подстаканнике, понеслась сквозь черную метель.

«Надо же, – подумал Сиверов, – сколько лет прошло, а этот стакан цел. Не иначе как он вытащил его из старых запасов специально для меня. Вот люди, прямо-таки нутром чуют, у кого в кармане есть деньги и кто легко с ними расстается. Но вот подумать, какого черта я переплатил ему раз, наверное, в двадцать за три ненужных мне стакана чая? Все та же привычка широко жить, словно у моряка дальнего плавания в советские годы, когда он брал два такси – в одно садился сам, а в другое клал свою шляпу».

И вновь Сиверов принялся вслушиваться в убаюкивающее постукивание колес поезда. Он вспомнил о своем самом первом путешествии, совершенном с отцом. Это уже позже он летал с ним на самолетах, а тогда вдвоем они поехали из Питера в Ригу. Глеб точно помнил: тогда к поезду прицепили не тепловоз, а паровоз – наверное, один из последних. Теперь такие встретишь разве что в маневровых депо да на запасных путях, где эти монстры стоят законсервированные на случай войны.

Все-таки техника техникой, электроника электроникой, а если что, то дровами топить сподручнее. Так вот откуда у меня взялась эта странная манера сразу же выкупать целое купе! Точно так же сделал и отец. Они ехали вдвоем. И Глеб тогда захотел непременно устроиться на верхней полке. И сколько отец его ни отговаривал, парнишка настоял тогда на своем.

243 – Ну и черт с тобой! – грубо сказал тогда ему отец. – Свалишься, будешь плакать, а я тебя не пожалею.

И Глеб, сгорая от страха, полез на верхнюю полку. Он понял, отец прав: стоит ему уснуть, и он непременно грохнется с этой верхотуры. Но признать свою не правоту теперь у него не хватало смелости. Чего-чего, а упрямства в нем было хоть отбавляй, как и теперь. Глеб тогда пролежал всю ночь на верхней полке, глядя в окно. Из щелей немного дуло, и мальчишка специально подставлял свое лицо под эту свежую струю воздуха, чтобы не уснуть. Но сон все-таки сморил его под самое утро, когда поезд уже приближался к Риге.

Он уткнулся лицом в подушку и засопел.

– Ну-ка, поднимайся! – толкнул его в плечо отец. Глеб приподнял голову. И тогда отец захохотал.

– Ты чего? – удивился мальчишка.

– Да нет, ты только посмотри на себя! А ну-ка, слезай! – отец подхватил его под мышки и снял с верхней полки.

Глеб, растерянный, стоял перед большим зеркалом, вмонтированным в раздвижную дверь купе. Половина его лица была черная от сажи. К тому же грязь легла как-то странно, словно тень или краска, разбрызганная аэрографом. Ровная, с плавными переходами, точно повторяя рельеф: на выступающих частях густо, во впадинах сажи почти не было.

От обиды Глеб тогда заплакал и принялся тереть лицо кулаками. А когда отнял ладони от глаз, то плакать ему захотелось еще больше: грязь растеклась, превратив его в какого-то цыганенка.

– Ну-ка, идем, умоешься.

Отец взял его за руку, а Глеб последним движением успел прихватить полотенце и закрыл им лицо.

– А почему так случилось? – спросил он, глядя на свое сверкающее чистотой лицо в зеркале вагонного туалета.

– Паровоз, мой милый, – улыбаясь, отвечал отец. – Видел, какой дым валит у него из трубы? Так вот, эту сажу и надуло в щели. Неужели ты не видел, какая черная у тебя подушка?…

От этих воспоминаний Глеб улыбнулся.

«Так вот что напомнила мне черная метель в стакане чая…»

В других купе пассажиры уже успели уснуть, и никто не тревожил ночной покой поезда. Но вдруг до слуха Глеба донеслись приглушенные голоса, идущие из конца вагона. Ему почудился женский плач.