Мистер Блаундел, обладатель приятного голоса, негромко запел мелодию хора из "Роберта-дьявола", — опера эта пользовалась тогда большим успехом, студенты стали подпевать, и громче всех Пен, который выиграл в двадцать одно малую толику шиллингов и полукрон, а потому был особенно в духе; и вскоре, почти все, вместо того чтобы идти по домам, сидели вокруг стола и играли в кости: зеленый бокал переходил из рук в руки до тех пор, пока Пен, выиграв шесть раз подряд, не разбил его вдребезги.
После этого вечера Пен предался азартной игре с той же страстью, с какой вкушал всякое новое удовольствие. В кости можно играть не только после обеда или ужина, но и по утрам. Блаундел приходил к Пену сразу после утреннего завтрака, и время под стук костей пролетало незаметно. Играли они тихо, при закрытых дверях, Блаундел даже изобрел ящичек, оклеенный изнутри войлоком, дабы красноречивый стук не привлек внимания бдительных наставников. Один раз Блаундел, Рингвуд и Пен чуть не попались с поличным: мистеру Баку, когда он проходил по двору, послышались из открытого окна в комнате Пена слова: "Два-один в пользу бросающего", — но, когда он вошел, перед каждым из юношей лежало по Гомеру, и Пен, объяснив, что помогает товарищам подготовиться к занятиям, с самой серьезной миной спросил у мистера Бака, что сейчас представляет собой река Скамандр и судоходна она или нет.
Игра с мистером Блаунделом не принесла Артуру Пенденнису ни крупных выигрышей, ни вообще какой бы то ни было пользы, если не считать того, что он разработал теорию шансов, которую, впрочем, мог бы почерпнуть и из книг.
На пасхальных каникулах, когда Пен заранее предупредил мать и дядю, что домой не поедет, а останется в Оксбридже и будет усиленно заниматься, он все же согласился на предложение своего друга мистера Блаундела съездить ненадолго в Лондон. Они остановились в гостинице в Ковент-Гардене, где у Блаундела был кредит, и, как истые студенты, с головой окунулись в столичные развлечения. Блаундел еще числился членом одного военного клуба; он раза три возил туда Пена обедать (они нанимали закрытый кеб, чтобы, боже упаси, не попасться на глаза майору Пенденнису во время его непременной прогулки по Пэл-Мэл), и там состоялось знакомство Пена с десятком бравых молодчиков в усах и шпорах, с которыми он по утрам распивал светлый эль, а вечерами шатался по городу. Здесь он и вправду мог познакомиться с жизнью, и здесь, в тех театрах и кабачках, что посещали эти веселые гуляки, встреча с опекуном ему как будто не грозила. Однако же был случай, когда они оказались очень близко друг к другу: лишь тонкая перегородка отделяла Пена, сидевшего в ложе театра "Музеум", от майора, находившегося в ложе лорда Стайна в качестве гостя этого вельможи.
Мисс Фодерингэй еще купалась в лучах славы. Она добилась успеха: почти год делала полные сборы, с блеском совершила турне по провинции, снова заблистала в Лондоне, но уже не столь ярко, и теперь, олицетворяя, по словам афиш, "торжество доброй старой английской драмы", играла "с непревзойденным искусством" перед зрительной залой, в которой оставалось много свободных мест для всякого, кто пожелал бы ее увидеть.
Пен в тот вечер видел ее уже не впервые после памятной разлуки в Чаттерисе. В предыдущем году, когда о ней говорил весь город и газеты превозносили ее до небес, Пен под каким-то предлогом отпросился в Лондон в учебное время и полетел в театр посмотреть свою старую любовь. Но вид ее пробудил в нем не столько чувства, сколько воспоминания. Он вспомнил, с каким трепетом ждал когда-то последней реплики актера перед появлением Офелии или госпожи Халлер. Теперь при этих словах в нем что-то лишь слабо шевельнулось; когда раздался гром рукоплесканий и Офелия ответила на них своим прежним поклоном и реверансом, Пен чуть вздрогнул и покраснел, не в силах отделаться от ощущения, что все на него смотрят. Вначале он почти не слышал ее слов и, думая об унижении, которому она его подвергла, испытывал такую ярость, что даже вообразил, будто все еще ревнует и любит. Однако эта иллюзия длилась недолго. Он побежал к актерскому подъезду, надеясь ее встретить, но это ему не удалось. Она прошла в двух шагах от него, под руку с какой-то женщиной, но он не узнал ее — а она его не заметила. На следующий вечер он пришел в театр поздно и преспокойно досмотрел и драму и водевиль, а на третий, его последний вечер в Лондоне… в Опере должна была танцевать Тальони, и давали "Дон-Жуана", его любимую оперу. И мистер Пен предпочел "Дон-Жуана" и Тальони.
И вот теперь он смотрел на нее уже без всяких иллюзий. Она не то чтобы подурнела, но была уже не прежняя. Былое сверкание ее глаз померкло либо уже не слепило Пена. Звучный голос был все тот же, но не вызывал в его груди ответного трепета. Ему чудилось, что он различает ирландский акцент, а интонации казались грубыми и фальшивыми. Ему уже противно было слышать все те же ударения все на тех же словах, только чуть сильнее; ему противно было думать, что когда-то он принимал эту яркую подделку за талант и таял от этих механических рыданий и вздохов. Словно все это было в какой-то другой жизни и не он, а другой человек так безумно любил ее. Ему было очень стыдно и очень тоскливо. Да, бедный Пен! Порою обман дороже истины и сладкие сны приятнее, чем печальное пробуждение.
После театра они ужинали, долго и шумно, а наутро мистер Пен проснулся с отчаянной головной болью, с которой и отбыл в Оксбридж, так как все деньги, бывшие при нем, он уже истратил.
Поскольку вся эта повесть написана по признаниям самого Пена, так что читатель может быть уверен в истинности каждого ее слова, и поскольку сам Пен никогда не мог точно объяснить, куда утекали его деньги и почему он все глубже залезал в долги, — мы, конечно, тоже не можем дать подробный отчет о причинах его денежных затруднений, помимо того общего представления о его образе жизни в Оксбридже, которое уже было дано на последних страницах. Пен особенно не жалуется на мошенничество торговцев — ни местных, ни лондонских, которых он вначале тоже осчастливил своими заказами. Даже Финч, ростовщик, с которым свел его Блаундел и к которому он неоднократно обращался, о чем свидетельствуют его подписи на гербовой бумаге, обходился с ним, по его же словам, довольно милостиво и ни разу не высосал из него больше ста процентов.
Старый повар, горячий его почитатель, брал с него меньше, чем с других, до самого конца снабжал его обедами и, верно, до гробовой доски не стал бы торопить его с оплатой. Было в Артуре Пенденнисе что-то удивительно открытое и милое, что располагало к нему почти всех, с кем он общался, и хотя делало его легкой добычей для мошенников, зато честных людей заставляло относиться к нему даже лучше, чем он того заслуживал. Нельзя было устоять против его добродушия или, когда он показывал себя с самой худшей стороны, не надеяться на то, что не все для него потеряно.
Даже в самую блестящую пору своей студенческой жизни он мог уйти с веселой вечеринки, чтобы посидеть у постели больного товарища. В обхождении со своими знакомыми он не делал разницы между великими и малыми, хотя по великосветским своим вкусам и тяготел к хорошему обществу; он всегда был готов разделить последнюю гинею с неимущим другом, а оказавшись при деньгах, тотчас начинал платить кому следовало и этой своей склонности не поборол до конца жизни.
На третий год кредиторы надвинулись на него как черная туча, и перед дверью его, к ужасу и конфузу преподавателей, собирались толпы, способные устрашить и более отважное сердце. С одними он спорил, другим грубил (по совету мистера Блаундела, который был великий мастер в этом искусстве, хотя ни в каком ином не отличился), третьих умасливал. А еще рассказывают, что когда к нему явилась маленькая Мэри Фродшем, дочь скромного рамочника, который, по заказу Пена, изготовил множество отличных рам для его прекрасных гравюр, и, всхлипывая, рассказала, что отец ее лежит в горячке и у них описали имущество, — Пен в порыве раскаяния выбежал из дому, снес в заклад свои великолепные часы и все остальные драгоценности, кроме старых золотых запонок, принадлежавших еще его отцу, и помчался с вырученными деньгами в лавку Фродшема, где смиренно, со слезами на глазах, просил прощения у бедного торговца.
Имейте в виду, молодые люди, мы привели это как пример не благородства Пена, но скорее его слабости. Куда благороднее было бы вообще не покупать гравюр. И ведь он не сам выкупил те безделушки, под которые получил денег для уплаты Фродшему: его матери пришлось жестоко себя урезывать, чтобы рассчитаться с ювелиром, так что в конечном итоге не кто иной, как она страдала от взбалмошных выходок сына. Мы показываем вам Пена не как героя и образец для подражания, а всего лишь как человека, который при множестве слабостей и недостатков еще способен на благие порывы и не совсем бесчестен.