Джорджи, которые она не очень-то умеет приглушать. Но в основном это вызывает во мне ревность и тоску. Некоторые девушки по ночам украдкой выбираются из женской пещеры. Я их не виню.
Пока я наблюдаю за тем, как они шастают по ночам, у меня возникает идея.
Я жду, пока не наступит поздняя ночь и не станет совсем тихо. Затем выскальзываю из своего мехового гнезда (они «заботливо» предоставили мне место) и на цыпочках направляюсь в главную пещеру.
И, конечно же, придурок Аехако спит у входа в женскую пещеру. Он бросает на меня сонный взгляд и садится, когда я пытаюсь прокрасться мимо него.
– Куда направляешься?
– По нужде, – отвечаю я.
– Для таких вещей есть туалет, – комментирует он, поднимаясь на ноги.
– А ты-то куда? – спрашиваю я, пытаясь пройти мимо.
– Разумеется, иду за тобой.
– Боже, ты можешь меня не преследовать?
Он вздыхает и оглядывается, а затем тянет за собой в главную пещеру. Я с любопытством следую за ним. Он заводит меня в укромное место, а затем наклоняется и шепчет:
– Пытаешься сбежать?
– Побег подразумевает, что меня держат в плену, не так ли? – я скрещиваю руки на груди. – Это ты мне скажи, я пытаюсь сбежать?
– Ты очень упряма, не так ли? – он скрещивает руки на груди, подражая мне.
– Даже не представляешь насколько, приятель.
Он выглядит смущенным.
– Если бы я мог представить, то не спрашивал бы.
Я машу рукой.
– Это сарказм. Спроси об этом Киру на досуге. Слушай, я просто хочу увидеть Раахоша, хорошо? Я скучаю по нему, – мой голос дрожит. – Хочу убедиться, что с ним все в порядке.
На самом деле, я знаю, что с ним далеко не все в порядке, но все равно хочу его увидеть.
Я ожидаю, что Аехако перегородит мне путь и потребует вернуться в постель, но вместо этого он оглядывается по сторонам и снова наклоняется.
– Если я позволю тебе выйти и поговорить с ним, я должен попросить тебя кое о чем.
– О чем? – спрашиваю я, стараясь скрыть волнение.
На этот раз он не смеется и не улыбается. Его лицо напряжено.
– Ты должна сказать ему, чтобы он ушел. Он не может здесь оставаться, – у меня в изумлении открывается рот, а Аехако продолжает. – Это его погубит. Он только и делает, что охотится, даже не спит. Он считает своей единственной целью – обеспечить тебя. Он на пути саморазрушения. У него не осталось чувства самосохранения. Ты должна убедить его уйти и начать новую жизнь.
У меня болит сердце. Через что, должно быть, проходит Раахош? Я чувствую себя виноватой за то, что я здесь, среди людей, купаюсь в бассейне, в то время как он там, несчастный и одинокий. Я заставляю себя кивнуть.
– Конечно.
Я лгу. Разумеется, я не собираюсь говорить Раахошу, чтобы он уходил. Но если только так могу убедить Аехако, то скажу все, что он захочет услышать.
Он пристально и долго изучает меня, а затем кивает.
– Тогда пойдем.
Мне приходится сдерживать волнение. Паразит начинает вибрировать при мысли о Раахоше, и я прижимаю руку к груди, чтобы успокоить его.
Раахош
Я вырываю стрелу из добычи, ярость – единственное, что движет мной. Ярость и необходимость обеспечить мою пару.
Они могут прятать ее от меня, но не могут помешать мне исполнить долг перед ней.
Я кладу стрелу в сумку и подбираю добычу – упитанного грызуна в перьях. Из него выйдет отличный обед для Лиз. Я представляю, как ее мягкие розовые губы неохотно растягиваются в улыбке, когда ее кормят, этим она дает понять, что ей не нравится, что она может прокормить себя сама, что она столь же сильный и ловкий охотник, как и я.
Я потираю грудь, которая ноет при мысли о ее прекрасном личике. Кхуйи молчит, оно переносит ее потерю так же остро, как и я.
Уже поздно. Луны висят высоко в небе и заливают своим светом снежную долину. Мое тело ломит от усталости, и я не могу вспомнить, когда ел в последний раз, но это не имеет значения. Забота о Лиз – единственное, что заставляет двигаться вперед. У меня сохранились болезненные воспоминания об отчаянии отца после смерти матери, об его страданиях, о том, как он подолгу не мог встать с постели, чтобы позаботиться обо мне и больном младшем брате, обреченном умереть без должного ухода.
Тогда я не мог понять его страданий. Теперь понимаю. Проживаю это.
Снежинки колют глаза, ночной ветер усиливается. Я напрягаюсь. Холод меня не волнует, но я тревожусь за Лиз. Люди такие хрупкие. Что, если другие ее не согреют? Что, если не позаботятся о ней так, как я? Паника сжимает сердце, и, прихватив свежую добычу, прямиком направляюсь к племенным пещерам. Я передам эту еду для Лиз, а затем отправлюсь на охоту за существом с самым теплым мехом, которого только смогу найти. Возможно, лохматый двисти. У беременных самок мех длинный и густой, из него выйдет отличная накидка для моей пары…
В моем поле зрения появляются две фигуры. Я не могу разобрать ничего, кроме горящих глаз, и хватаюсь за лук. Одна пара глаз примерно на одном уровне со мной, другая намного ниже, на уровне моей груди. Единственный, кто может быть такого роста – это…
«Человек», – осознаю я.
Лиз!
Бросаю добычу и продвигаюсь вперед сквозь сугробы, мое кхуйи сразу же начинает петь, и прежде, чем я вижу ее лицо, я слышу ее кхуйи, напевающее в ответ. Я ускоряюсь.
– Раахош? – милый сердцу голос тихо зовет меня, и мгновение спустя ее маленькое тело оказывается в моих объятиях. Я прижимаю ее к груди и обхватываю рукой голову, осыпая поцелуями.
Моя Лиз. Моя любовь. Мое все.
Она обвивает свои руки вокруг меня, дрожа.
– О, Господи, Раахош, ты холодный, словно лед, малыш. Что ты делаешь здесь посреди ночи? Тебе следует греться у костра…
– Тсс, – отвечаю я. Она здесь, в моих объятиях, остальное не имеет значения. Я замечаю Аехако, и на мгновение меня охватывает ревность. Он околачивается вокруг моей пары. Мне это совсем не нравится, но, по крайней мере, она в безопасности.
Ее маленькие ручки скользят по моей груди к животу, и она ахает.
– У тебя ребра торчат, Раахош. Ты что-нибудь ел?
Ел ли я? Не знаю. Мои мысли были мрачны с тех пор, как Лиз забрали у меня. Мне было не до еды. Я пожимаю плечами.
– Это не важно. Ты в порядке? Как