на друга в оцепенении. Клаус первым оправился от шока. Выхватив скальпель, он наклонился к девушке и приставил его к ее горлу. Толкнул в комнату, откуда она только что вышла. Клаус лихорадочно соображал. Девчонку по-любому надо заткнуть, иначе ему не сбежать. Это было ясно. В то же время сама его эскапада и воспрепятствовавшее ей столкновение с медсестрой возбудили его. Она была молода, красива, и его будоражил запах ее чистого благоухающего тела — она ведь только что принимала ванну. Клаус не был с женщиной больше года. Теперь ему подвернулась возможность это исправить. Все равно придется ее убить, подумал он; почему бы сперва с ней не позабавиться.
Он приказал ей снять халат. Ее глаза расширились от страха; она не пошевелилась. Тогда он полоснул халат скальпелем. Халат распахнулся, обнажив грудь; одну грудь он слегка порезал. Ниже Клаус увидел темную массу ее лобковых волос. Возбуждение нарастало. С искусностью, которой позавидовал бы любой хирург, он отрезал от халата квадратный лоскут шесть на шесть дюймов. Девушка раскрыла рот, собираясь закричать, но Клаус проворно вставил ей в рот лоскут. Затем снова приставил оружие к ее горлу и велел ей встать на колени. Слегка толкнул сапогом, и девушка упала и растянулась на спине. Разрезанный халат распахнулся; она лежала перед ним голой. Клаус встал на колени, расстегнул брюки, действуя осторожно, ведь в руке его был скальпель. Раздвинул девушке ноги и вскарабкался на нее, а потом изнасиловал.
Девушка ни на секунду не прекращала бороться — она лягалась, выкручивалась и царапалась в отчаянной попытке спастись. Когда все кончилось, Клаус равнодушно взглянул на нее; она лежала с кляпом во рту, чуть не захлебнувшись собственной рвотой. Одним движением он перерезал ей горло. Встал на колени, аккуратно вытерся халатом, сорванным, когда они боролись, и, удостоверившись, что на нем не осталось следов семени, стал удовлетворенно застегивать штаны.
Внезапный шум заставил его обернуться; он занес скальпель. В дверном проеме стояли двое британских солдат — капитан и сержант. Впрочем, их ранг не произвел впечатление на Клауса; другое дело — наставленные на него пистолеты. Клаус поднял руки над головой.
Британский капитан смотрел на него с ненавистью и отвращением. А когда заговорил, в его голосе клокотала едва сдерживаемая ярость:
— Глядите-ка, сержант, теперь он хочет сдаться. Теперь ты хочешь сдаться, фриц?
— Удивительно, сэр, — спокойным безразличным тоном ответил сержант.
— Но мы же не хотим брать его в плен, верно, сержант? — продолжал капитан, чеканя каждое слово.
— Нет, сэр, — уверенно отвечал сержант.
— Пусть пытается сбежать, ведь тогда можно будет его убить, верно, сержант?
— Верно, сэр. — В голосе сержанта по-прежнему не слышалось ни капли чувств.
— Но прежде, чем он снова предпримет попытку бегства, предлагаю с ним позабавиться. Кажется, наш фриц забавы любит, что скажете, сержант?
— Определенно, сэр. — От безразличия в голосе сержанта кровь стыла в жилах.
— Посмотрим. — Капитан словно решал, на какую лошадку поставить на скачках в Аскоте, если бы не металлические нотки в его голосе. — Может, заберем у фрица этот блестящий маленький скальпель и оттяпаем ему яйца? А потом, отрезав его маленький шаловливый член, займемся другими частями тела. Языком, например, или ушами, ну или чем захотите, сержант. Не сдерживайте свою фантазию, умоляю. Как вам мое предложение?
Когда сержант ответил, в его голосе впервые за все время появились проблески эмоций — и это было одобрение:
— Совершенно согласен, сэр, но как же шум?
— Ах, шум. Ну да, наш фриц будет визжать как поросенок. Он даже немного похож на поросенка. — Капитан огляделся и шагнул вперед. Наклонился и достал кляп изо рта мертвой девушки. — Полагаю, нам поможет это. Фриц, кажется, любит обмениваться жидкостями. Так пусть отведает ее рвоту.
К Клаусу наконец вернулся дар речи.
— Но так нельзя, — возразил он, — есть процедуры обращения с пленными! — Он бы продолжил, но сержант приставил пистолет к его виску.
Через четыре часа первые артиллерийские залпы возвестили начало нового дня, как крик муэдзина, призывающий правоверных к молитве; тогда прозвучал один-единственный выстрел, почти неслышный за звучными взрывами гаубиц.
Сержант оглядел безжизненное тело на земле. Презрительно пнул его ногой и не услышал ответа. Это было неудивительно: мозги Клауса разлетелись по всей конюшне и забрызгали земляной пол. Сержант еще раз пнул сапогом искалеченное тело.
— Вот тебе твоя процедура обращения с пленными, фриц, — спокойно произнес сержант, доставая из кармана любимый сорт табака. — Не тебе указывать мне, что можно, а что нельзя.
С лицом, осунувшимся, как бледная маска горя, капитан сел заполнять отчет о гибели подчиненной. Задумался над графой «причина смерти» и написал: «действия противника».
Ни к чему родным медсестры Каугилл знать подробности того, что с ней случилось; мало им горя.
Глава двадцать пятая
Лишь после возвращения во Францию Сонни осознал, что бессмысленные зверства войны и суровая реальность жизни на линии фронта стали для него почти привычными. Таким был его новый распорядок: неприятный, но воспринимавшийся почти как норма. Его любовь к Рэйчел и дни, проведенные в мирной суссекской деревушке, усиливали контраст и подчеркивали гротескную неестественность окопного существования.
Эта болезненная реальность, от которой не было спасения ни днем, ни ночью, оглушительная какофония артиллерийского огня, порой слышного даже в Лондоне, напоминала бурю, в эпицентре которой он, Сонни, оказался заперт, как в ловушке. Молния могла ударить в любое место: лишь от случая и мастерства артиллеристов зависело, попадет ли она в цель. Выживание его зависело от щепотки пороха, добавленной в снаряд на фабрике вооружений, от легкой кривизны цельнометаллической оболочки. Взрывы крупных артиллерийских снарядов и кассетных бомб оказывались столь разрушительными, что очутившиеся в радиусе их действия люди обращались в пыль. Сколько могил по окончании конфликта стояли пустыми — нечего было хоронить.
Солдат подстерегали и более коварные угрозы. Постоянная сырость и холод оборачивались «траншейной стопой» и обморожениями; начиналась гангрена стоп и голеней, что обычно приводило к ампутации ноги. Без ампутации больной умирал. «Траншейная стопа» была главной опасностью в зимние месяцы; летом солдат осаждали крысы и вши. Гигантские колонии крыс поселялись в окопах, пируя на гниющих трупах, которые некуда было деть. Вши появлялись из-за антисанитарии и невозможности поддерживать даже примитивную гигиену. Они приносили заразу; самой страшной был тиф, хотя симптомы дизентерии тоже доставляли солдатам немало бед.
Выжив под артиллерийским огнем и не поддавшись болезни, солдат легко становился жертвой других убийц. Одним из них был иприт — «горчичный газ». Другими — контузия и суицид от депрессии и страха. Эти убийцы на Западном фронте