теперь принадлежит таверна? По праву наследования все имущество Януса перешло к Азре и школе. Но школы-то больше нет, а ее магистр-наследник — за решеткой. Сможем ли мы доказать свое право официально распоряжаться этим имуществом?
И все это было лишь фоном для таких гигантских проблем, как возвращение друзей из застенков, создание врат и сохранение собственной личности. Потому что та хреновина, которую я разглядел внутри своего источника, меня не на шутку испугала.
Размышляя над вариантами решения всех этих проблем по очереди, и я провел первые дни пути.
Потом погода испортилась еще больше, и мы были вынуждены осесть на неопределенный срок в крошечном городишке, который вырос аккурат промеж обширных охотничьих угодий двух графств благодаря пролегавшему здесь торговому маршруту.
Затянувшаяся метель согнала на этот островок безопасности всех торговцев и путешественников, оказавшихся поблизости. Так что обе городские таверны были переполнены, и мне пришлось побегать, чтобы найти человека, готового сдать нашей компании комнату. Так мы всей толпой обосновались в крошечной, но зато теплой каморке в доме местного сапожника.
Жена его не была рада постояльцам, хотя мы неплохо платили. Одной из причин ее недовольства мог быть я — глядя на мою черную одежду и она сама, и сапожник приняли меня за палача, и я не стал их разубеждать.
Зато старшая дочь, сутулая девица с плохими зубами и голодным взглядом старалась всячески нам услужить. При встрече она неизменно краснела до корней волос и раздражающе хихикала, широко демонстрируя всю свою стоматологическую катастрофу. Причем своей эстетической атаке она почему-то подвергала только меня.
Нет ничего хуже, чем вынужденное бездействие, когда обстоятельства требуют спешить и мчать вперед во весь опор. На вторые сутки нашего невольного постоя мне хотелось выть на луну вместе с волками, ошалевшими от мороза и пурги. Бедняги завывали с таким отчаянием, что даже в доме сквозь поскуливание ветра были слышны их голоса. От волчьей песни неуютные сумерки за окном становились еще холодней, а будущее, которое и без того представлялось не слишком веселым, казалось беспросветным.
После ужина хозяин дома устроился на маленькой скамеечке возле самого очага и принялся набивать свою трубку — он тоже был курильщиком. Трое его младших мальчишек развлекались тем, что гоняли кошку. Старшая дочь села под лампу штопать белье, время от времени посматривая на меня и каждый раз заливаясь краской. Ника помогала хозяйке собирать посуду, Лилит неторопливо допивала свое пиво. Лидия вместо куклы баюкала полено, завернутое в тряпочку.
А Графыч с тоской в глазах смотрел в окно.
— Интересно, когда уже все это успокоится? — проговорил он со вздохом.
— Ты это… неправильный вопрос ставишь, — хриплым голосом отозвался сапожник, пожелтевшими пальцами приминая табак в глубокой чашке своей трубки. — Лучше спроси, какое лихо следом придет. Вот это дело будет.
— Опять свое завел, — недовольно взглянула на мужа хозяйка, громыхнув плошками. — Тебя послушать, так хоть ложись да помирай!
Сапожник покосился на жену.
— Ну, коль тебе так хочется — так иди ложись, я отговаривать не стану. Хоть на старости лет от твоей трескотни отдохну маленько. А я правду говорю!
Хозяйка всплеснула руками.
— Да что ж тебе все неймется? Сначала вон палача в дом впустил, — сердито кивнула она в мою сторону. — А теперь и вовсе…
— И что с того, что впустил? Палач тебе что, не человек, что ли? Пусть под снегом околевает⁈ — уже не на шутку разозлился сапожник. — Вот дура баба, примет больше бога боится. Иди сюда, палач! Покурим вместе. Пока время есть. Скоро у нас с тобой работы прибавится. Мне — сапоги для вояк шить, тебе — головы рубить…
Хозяйка всхлипнула.
— Что же ты все беду-то кличешь?.. — проговорила она.
— А чего тут кликать? И так ясно. Король умер! Значит, беда будет…
— Ну, беда-то ведь поправимая, — проговорил я, доставая из кармана портсигар. — Один умер — другого коронуют.
— «Другого»… А достанет ли сил у этого твоего «другого» непогоды усмирить? — взглянул на меня из-под мохнатых бровей сапожник. — Урожай защитить? Реки в руслах удержать? Старые люди вон говорят, что, когда предыдущий король отдал Аиду душу, два года бесновалась природа, — сапожник вдруг заговорил как-то по-особенному, размеренно и певуче, будто для рассказов о былом у него имелся отдельный голос. Даже дети отвлеклись от своих игр и, обернувшись, притихли. — Даже реки вспять потекли, — продолжал хозяин дома, выпуская из трубки колечки дыма. — и вода в них стала соленая. Вся рыба издохла, по берегам такая вонь стояла — подойти нельзя было. А потом вся эта скверна в колодцы просочилась, и началась холера и беспорядки — до тех пор, пока король не окреп и не смог взять свою землю в руки, как положено. Ну, чего так глядишь на меня удивленно? Не знал о таком?
— Не знал, — честно признался я.
— Прогрессивные ученые люди считают феномен нового короля суеверием, — негромко проговорил Графыч.
— Много они понимают, эти твои ученые, — все тем же тоном повествователя проговорил сапожник, разглядывая пламя в очаге. — Как по мне — отдать бы их всех, вон, приятелю твоему. На перевоспитание. Все учат, как хлеб сажать да детей рожать, будто без них никто не разберется. А главному молодых научить забывают…
— Главному — это чему? — спросил я, с интересом глядя на собеседника.
— Страху, конечно, — невозмутимо ответствовал сапожник.
— Отец!.. — смущенно воскликнула его дочь, будто он сказал что-то неприличное.
— Именно так, — зыркнул он на дочь, и та сразу опустила голову и принялась за шитье. — Страх — это великая сила. Она из скотины человека делает. Потерял человек страх перед законом — и все, нет человека. Есть тварь беззаконная. Потерял страх перед богом своим — и опять нет человека, есть трава полевая, которая не знает, зачем растет и ради чего умирает. Потерял страх перед старшими, перед мужем-женой — и все. Опять больше нет человека, потому как что за человек без семьи? Так, зверь-одиночка. Которому и терять нечего, и жить не для кого. Вот и получается, что страх — корень всему. А молодые сейчас этому разучились. В храмы мало кто из вас ходит. А те, что ходят, жрецов не слушают. Все больше сами говорят, выпрашивая милостей за подношения. Так и докатимся до того, что совсем страх потеряем. Сначала друг перед другом, потом перед королем и законом. А там, глядишь, и самих богов бояться разучимся. И тогда наступит великая тьма…
Графыч вдруг приподнялся со своего места и прильнул к окну, напряженно вглядываясь в темноту.
— Даня, кажется, к нам гость!..
И через мгновение в дверь