— Младенцу не больше недели. Вы выпустили на работу женщину, родившую всего неделю назад?
Синдо поморщился.
— У этих неприкасаемых железное здоровье, Асахина-сэнсэй. Право слово, вы зря о них беспокоитесь. А если бы они были не так блудливы, у них не было бы забот со своим отродьем. Вечером мать покормит его, а если он сдохнет до вечера — невелика беда, у нее еще до весны будет новый. Поверьте, они жалеют о своих выродках не больше, чем крысы.
— Если вечером, — спокойно спросил инспектор, — почему дети здесь?
Тому могло быть несколько причин, но инспектор полагал, что уже знает, в чем дело.
— Ну, так удобнее все же: меньше идти и есть кому присмотреть — деревня в это время дня пуста…
Инспектор кивнул. Мужчины на работе, женщины на работе, но работа — разная, ее много и не сразу скажешь, отлучился ли человек по делу — или сбежал. Если дети здесь и под присмотром, бежать труднее.
— Я вынужден буду настаивать на изменении условий труда ваших работников, — ровным голосом сказал Асахина. — Или на передаче подряда в другие руки.
Подряд в любом случае перейдет в другие руки, но если инженер промолчит, это будет выглядеть странно.
— Если подряд отберут, эти детишки просто сдохнут с голоду, — улыбнулся Синдо. — Так-то вам их жаль?
— Я все-таки полагаю, что потеря ничтожной выгоды от использования женского труда и экономии на мужской заработной плате мало ударит по концерну Мияги. Гораздо меньше, чем потеря лица. Прошу вас, соберите матерей и отправьте их с детьми в поселок.
— Если пройдет слух, что мы кормим всех шлюх даром, — осклабился Синдо, — они, боюсь, возьмут головное управления концерна Мияги в осаду.
— Разве эти женщины не работали на вас до рождения детей? — Асахина вскинул голову. — Или я должен поклониться вам в ноги?
— Что вы, что вы, такого позора я не переживу! — Синдо согнулся. — Так и быть, сегодня по случаю визита господ из столицы у всех матерей будет выходной. Прикажете отпустить с работ и детей?
— А много их у вас занято? И где?
— Сбор опилок, обработка сучьев, щепок, работа по кухне, уборка. У нас не бездельничают.
— Я вижу, — Асахина кивнул на метущую двор у барака девочку, которая была меньше своей метлы.
— Мне казалось, что наш подход должен бы встретить одобрение в столице.
— В столице, — спокойно сказал инспектор, — полагают, что нам придется много строить и, может быть, очень много воевать. А голодные, забитые люди — плохие работники и еще худшие солдаты.
— Голодные? Что вы, они питаются лучше, чем в собственных деревнях, или откуда они там сбежали. Скот должен быть покорен и сыт. Не верите? Хотите, пройдем на кухню?
— Да, пожалуй, — согласился Асахина. Проходя мимо девочки с метлой, остановился, присел перед ней на корточки и заглянул в лицо. Потом посмотрел на ноги — из под короткого кимоно торчали коленки. Лодыжки были в продолговатых синяках. Девочка, вцепившись в метлу, замерла от ужаса.
— Сделайте выходной для всех детей младше десяти лет, господин Синдо, — попросил Асахина.
— Для вас все что угодно — но это замедлит обед. Мне некем заменить кухонных рабочих.
— Хорошо, отпустите поварят после обеда, — инженер вздохнул.
Какой интересный сдвиг. Вряд ли это мысли самого господина Синдо. «Скот должен быть покорен и сыт» — это даже не китайское, пожалуй, это кое у кого из заморских соседей считают, что в покорности людей может надежно держать только неослабевающий панический страх… Хотелось бы знать, так думают в компании Мияги — или в другом месте?
Но насчет «сыт» господин Синдо не соврал — на кухне поварята сновали у больших котлов с рисом. Неочищенным — но рисом. Не ячменем, не просом. Учитывая, что визита все-таки ждали, это могло быть и представлением на публику — но Сайто отметил, что истощенными рабочие действительно не выглядели. Две старухи чистили дайкон, мелюзга подбрасывала под котлы щепки и хворост, девочки постарше разделывали рыбу.
Нет, это не для инспекции — все двигаются слишком привычно, не очень замечая то, что делают. Здесь действительно готовят примерно такие объемы еды. И, может быть, их хватает. Тут все зависит от того, кто и как эту еду распределяет.
— У нас не воруют, — словно уловив его мысли, сказал Синдо. — Каждый рабочий получает не меньше ста моммэ в день. Посмотрите сюда, — он показал на забавный инструмент: весы, на одном коромысле которых была закреплена гирька, а на другом — железное кольцо. — Сюда вставляют чашку, и раздатчик наполняет ее до тех пор, пока она не перевесит. Все рассчитано заранее, и если после раздачи кому-то из рабочих не хватило или в котлах осталось больше одного кина — старший по кухне отвечает своей спиной. Поэтому никто не смеет обкрадывать компанию. Интересно, Асахина-сэнсэй, как бы вы добились такого эффекта без помощи палки?
Асахина улыбнулся.
— В школе, где я учился, была общая кухня. Помогать Аояме-сан считалось честью. Никто не крал — об этом невозможно было подумать. Я это запомнил. Почему бы вашим работникам не гордиться тем, что они — часть вашей компании?
Инспектор вспомнил рабочего у входа на станцию. Да, господин инженер и вправду много чему научился в школе.
Синдо снова расхохотался.
— Идемте смотреть перегонный цех, — сказал он.
Этот цех оказался еще одной преисподней на земле. Сайто ко всякому был привычен, но тут уж зажал нос рукой. Деревянный барак продувался со всех сторон — и то не спасало: все рабочие ходили, обернув лица мокрыми тряпками. Креозотом даже не пахло — он прямо-таки бил в нос со всего плеча. Гудели, рычали, свистели непонятные барабаны. Стальные витые трубки разевали пасти, словно змеи, — и из пастей в подставленные бочки капал яд. Господин инженер, впрочем, оказался человеком привычным, да и управляющий даже не поморщился.
— Сколько длится смена? — спросил Асахина.
— Двенадцать часов, — отозвался Синдо. — Этот цех не останавливается.
— Почему не восемь? Уставшие люди не так внимательны.
— Наши люди всегда внимательны.
Руки рабочих там, где между рукавом и заскорузлыми перчатками виднелась кожа, покрывали язвы от ожогов и едких веществ. Сайто все-таки не выдержал, вышел за ворота, уступив дорогу вагонетке со свежей порцией угля. С этой стороны барака открывался вид на другой склон горы — и вверх, и вниз по склону уже была пустошь. Даже пни выкорчевали — видимо, из них тоже можно было натопить какое-то количество едучей дряни. Ветер сносил гнусные запахи вниз, в котловину — и земля, и воздух были здесь отравлены, искалечены, изнасилованы.