— Мин. Может, прекратим огонь?
Она покачала головой — жестом жены, привыкшей к разочарованиям.
— Может, хотя бы посмотрим что-нибудь другое, а не это?
— Конечно.
Жук начал переключать каналы. Вскоре на экране показалось лицо Энджел — только этого еще не хватало! Жук быстро нажал на кнопку прокрутки, но Минди сказала:
— Нет, верни ее.
— Я думал, она тебе не нравится.
— Терпеть ее не могу. Но она по-своему забавная, хоть и жуткая баба.
Жук вернулся на канал с Энджел. Пульт вдруг показался ему ручной гранатой — с выдернутой чекой.
— На самом деле, Крис, — говорила Энджел, — существует множество мер, на которые может пойти правительство США, чтобы надавить на Пекин для решения этого вопроса.
— Например, какие?
— Визы для студентов. Это та зона, где мы можем оказать большое давление на Пекин. Вы же знаете, китайцы — ужасные снобы в том, что касается американского образования. Буквально на днях председатель китайского Банка развития объявил — во всеуслышание, — что отныне будут брать в стажеры только тех китайцев, у кого имеются дипломы Гарварда или МТИ. — Энджел презрительно фыркнула. — Вот вам и коммунизм по-китайски. — Она рассмеялась. — Слышите этот звук? Это председатель Мао ворочается в могиле. В какой еще области мы можем надавить на них? В спорте.
Минди с чувством проговорила:
— Как же я ее ненавижу!
Глава 30
Сколько раз мы с тобой вместе проходили через ад?
— Видел тебя в пятницу в «Бомбовом ударе», — сказал Жук.
— М-м.
Была ночь понедельника. Они лежали свернувшись в постели. Энджел впервые осталась ночевать в «военно-промышленном дуплексе». А ее сын Барри впервые ночевал в лагере — где, по предположению Жука, наставники читали детям на сон грядущий что-нибудь из сочинений Айн Рэнд[61].
Дело шло к полуночи, позади осталось несколько приятных часов, посвященных — как выразился бы покойный президент Никсон — «прелюбодеянию». Спальня многократно оглашалась стонами и возгласами: «О, Рэндольф!» Жука все больше разбирало любопытство: откуда же взялось это странное прозвище? Нужно у нее непременно выпытать. Однако сейчас у него было куда более неотложное дело. Он подождал, пока организм Энджел хорошенько искупается в эндорфинах.
— Эндж, — сказал он, — я тут подумал…
— М-м?
— Ты мне можешь оказать одну услугу?
— М-м. — Энджел смахнула с лица белокурую прядь, чтобы видеть его.
— Ты бы не могла… Ну, как-то сделать так, чтобы США не отменяли спортивных мероприятий?
— Это почему? — После секса ее голос казался немного сонным.
— Да ни почему особенно. Просто — ради меня, а?
Энджел уже привычным жестом провела ногтем по губам Жука.
— Но, дорогой, ты же сам всегда сердишься, когда я выступаю за ядерную войну. А тут речь о какой-то ерунде — ну, отменят несколько футбольных матчей, и что?
— Ну, не знаю. Просто мне кажется это несправедливым — отыгрываться на атлетах. Они-то в чем виноваты? Они же столько тренировались…
— Война — это ад, дорогой, — промурлыкала Энджел. — А не найдется ли еще шампанского для мамочки?
Жук голышом заковылял на кухню и вернулся с двумя бокалами, полными дорогих французских пузырьков. И снова скользнул под одеяло. Некоторое время он сидел молча, буквально парализованный, пытаясь решить стоявшую перед ним тригонометрическую задачу: как обмануть одновременно и жену, и любовницу. Такая высшая — или низшая — математика была ему недоступна.
— Ладно, — сказал он смущенно. — Пришло время для правды.
— Гм, — отозвалась Энджел. — Не уверена, что мне это понравится.
— Помнишь, я рассказывал тебе, что Минди попала в команду США?
— М-м… Да. И о том, как ты ею гордишься.
— Эндж, послушай. Помнишь про Кубок Тан? Это конноспортивное соревнование в Сиане? В Сиане — в Китае?
— Угу.
— Ну так вот, до него остается шесть недель.
— Как летит время!
— И она просто на грани срыва, опасаясь, что все может отмениться. Из-за всего этого.
— Гм. Да, это была бы такая трагедия!
— Эндж.
— Да, дорогой?
— Если вдруг все отменится… и если мое имя вдруг всплывет в связи со всем этим… а уж тем более — в связи с тобой, в придачу…
— И как все это понимать?
— Она — моя жена.
Энджел водила кончиком пальца по груди Жука.
— Как чудесно, — улыбнулась она, — состоять в таком счастливом браке.
— Все, о чем я тебя прошу, — это не разрушать мой брак.
Энджел расхохоталась.
— В чем дело? — спросил Жук.
— «Пожалуйста, не разрушай мой брак». Это я от тебя слышу? В твоей-то постели? После трех часов грандиозного секса?
— Я понимаю, о чем ты. Тогда давай я объясню по-другому…
— Не надо. — Энджел приложила палец к его губам. — И так отлично получилось. Оставь.
Жук лежал и проклинал себя за свой же нравственный силлогизм, поистине нелепый. Его губы уже разжались, чтобы произнести какое-нибудь оправдание, но тут же к ним прижались ее губы. Он испытал облегчение и — еще больше — удовольствие. Значит, он прощен. Вскоре спальня снова оглашалась криками: «Рэндольф!» Нет, сейчас не время спрашивать. Это подождет. И только после часа ночи Эрос отпустил любовников и вверил их Морфею.
Жук проснулся от жажды. Поглядел на часы. 4:33. Какой он точный во всем, наш цифровой век. Уже нельзя сказать: «Было, наверное, около пяти утра».
Жук потянулся к Энджел, но ее половина постели оказалась пуста. Из кухни лился слабый свет. Жук поднялся и поплелся туда.
Она стояла у стола, перед раскрытым ноутбуком, окутанная его сумрачным голубоватым светом. На ней была рубашка Жука, не застегнутая. Ей очень шел такой наряд. Это что — его ноутбук?
— Что ты делаешь? — зевнул он.
— Читаю.
— Поздно. Возвращайся в постель. Рэндольф ждет тебя.
Никакого ответа.
— Что — какие-то новости? — спросил он.
Он подошел ближе и встал позади Энджел. Всмотрелся в экран. Что-то это непохоже на веб-сайт. Он поморгал, протер слипшиеся глаза.
Подавив стон боли, Турок затянул жгут вокруг бедра. И сквозь стиснутые зубы сказал Гомесу:
«Таймер поставлен на 0130. Когда мюоны активизируются, все в радиусе пяти миль отсюда превратится в город Сайонару[62]. Забирай людей, и уходите отсюда».
«Майор, — прокричал Гомес, силясь перекричать грохот „калашниковых“, невзирая на пролетавшие над ними пули, — мы вынесем вас!»
«Это приказ, солдат! — Турок вгляделся в темные латинские зрачки Гомеса. — Рамон, сколько раз мы с тобой вместе проходили через ад, ты и я?»
«Слишком много», — печально ответил тот.
Турок поморщился. «К чему тогда еще один — лишний?»
Гомес почувствовал комок в горле — будто крот пытался прорыть себе ход на поверхность. Глаза его залили слезы — горячие, как лава.
«Уходите отсюда, — скомандовал Турок. — И живее».
Гомес кивнул. Он начал отползать к краю бомбовой воронки, где, скорчившись, лежали Мак, Декс и Слаг и забрасывали противников гранатами.
«Рамон», — позвал Турок.
«Да, майор?»
«Скажи Бетти, что я… скажи ей… скажи этой телке, что она никудышная вертихвостка, а не уорент-офицер. — Он усмехнулся. — Да, так ей и скажи».
По забрызганному кровью лицу Гомеса поползла улыбка. Он медленно поднял правую руку к виску, отдавая честь человеку, которого он звал «майором», — быть может, в последний раз.
— Жук, что это такое? — спросила Энджел.
Жук потянулся к ноутбуку и захлопнул его.
— Заглядываешь в чужие компьютеры? Нехорошо, Эндж.
— Да я ничего тут не выискивала. Просто проснулась, пришла сюда. Он лежал тут на столе. Я хотела проверить, нет ли свежих новостей. Включила, а он — в спящем режиме… и на экране показалось вот это. Я же не копалась в твоем жестком диске.
— Ну, я бы не стал читать ничего из твоего ноутбука.
— Извини.
Жук вразвалку направился к холодильнику — достать бутылку воды.
— Жук?
— Что?
— Это что — твой… роман?
— Нет. Это служебная записка бухгалтеру по поводу моих налогов. Да, это мой роман.
— Ну, а это, про мюоны — про таймер, заведенный на час тридцать?
Уф!
— А что такое?
— Ты что, взял это… из проекта «Телец»?
— Может быть. Наверное. Вроде бы. Пожалуй, да.
— Но ведь это государственная тайна.
— Да, очень серьезная государственная тайна.
— И ты вставляешь это в роман? Разве Чику Девлину это понравится? Да что там Чик! Разве это понравится правительству США?
— Ну, я же опубликую это… потом, после.