разрушить? – ее голос осип. Глаза намокли. Губы задрожали.
Я взял ее заплаканное лицо окровавленными руками. Говорить было тяжело. Горький ком застрял в горле, чему я был сильно удивлен. Не думал, что был способен плакать.
– Дорогой мой человечек, – прошептал я, улыбаясь. – Глупый, глупый человечек…ничего у тебя не получилось. Все и так разрушено.
– Нет, нет! – она вцепилась пальцами в мою футболку. Лицо бедняжки исказилось. Ей было больно, как и мне. – Не говори так, Витя! Ты походу пьян, вот и несешь всякую ерунду…
Я горько усмехнулся.
– Присмотрись, Тарасова. Смотри мне в глаза и спроси – пьян ли я?
– Замолчи! Не хочу даже слышать!
– Смотри! – встряхнул я ее. – Думаешь это алкоголь так на меня подействовал?! Или мне произнести это вслух, чтобы ты наконец поняла?!
– Нет!
– Я под делом, дура!
Варя опешила. Она услышала. Проглотила правду.
– Заткнись! – мне прилетела хорошая пощечина. Девчонка в неверии закачала головой. Ее мир рухнул благодаря мне. Она накрыла рот ладонью и постепенно отступала. – Что ты наделал, Витя? Что ты наделал? Как ты мог?
Опустив голову, я наблюдал как вода из глаз падает на траву. Непривычность сразу же отдала резью в веках. Я ненавидел себя. Проклинал. Даже не знаю, сколько простоял так, но когда поднял голову, то Варя уже исчезла.
«Что ты надел, Витя? – билось в голове. – Что наделал?».
Глава#23. Варя
Лежать в наполненной горячей водой ванне – тепло и уютно. Особенно в одежде. Особенно когда ожоги на коже волнуют тебя меньше, чем язвочка на сердце. Хотя какая там язвочка? Скорее гематома. Боль нарастающая, сводящая с ума, она не давала сделать полноценный вдох. По собственной воле я стала заложником обстоятельств, которые перевернули мою жизнь. И не единожды. После знакомства с Витей я будто бы преодолеваю трамплин за трамплином, бьюсь о перекладины, падаю и снова повторяя забег. Упрямо. Самоотверженно. Глупо. Он – моя отрава. Мое наркотическое опьянение. Мой ревматический порог. Патология сердца. Невозможная любовь, которую следует забыть, но забыть невозможно.
– Варя, ты еще долго? – спрашивает мама, нервно подергивая ручку.
Мне сложно пошевелить губами. Я не хочу отвечать. Какой смысл она вкладывает в этот вопрос? Долго ли я еще буду существом умершим при жизни? Не знаю. Скорее всего мне понадобиться несколько месяцев, а может и годы, чтобы снова соединить все кусочки разорванной души. Долго ли я еще буду испытывать чувства к Звягину? Это навсегда, я уверена. Когда-нибудь они поутихнут, будут не так значительны, но никогда не исчезнут. Долго ли я еще буду лежать в ванне, наполняя ее своими слезами? Ох, нет. Мне нужно немного времени. Еще чуть-чуть, пожалуйста.
* * *
Бессонная ночь. Я сдалась. Безмолвно кричу в подушку, вонзаюсь зубами в наволочку, плачу и задаюсь одним вопросом – почему? Почему он так поступил со мной? За что?
* * *
В школу я хожу на автомате, переписываю задание с доски, номера параграфов, а придя домой пытаюсь рассекретить неразборчивые ребусы, что записала в дневник. Все без толку. Во время диктантов, контрольных и самостоятельных чувствую себя максимально беспомощной – как только карандаш касается листа, все мои мысли улетучиваются. Голова становится пустой. Пальцы деревенеют. И без того плохие оценки стали просто отвратительными. В итоге, экзамены я завалила. Нужно отдать должное Марии Анатольевне, она здорово похлопотала и мне дали второй шанс. Пересдача прошла не лучше, но уставшие, измученные учителя, скрипя сердцем поставили мне средний бал. В отличие от меня они мечтали уйти на каникулы. Я же мечтала о полной изоляции, где меня никто не потревожит.
* * *
Иногда размазанная по тарелке каша напоминает мне мою жизнь. Такая же серая, пресная, невкусная. Кусок в горло не лезет.
– Почему ты не ешь, Варя? Высохнуть хочешь? – мама смотрит на меня взглядом надзирателя. Ее раздражает мое поведение, но она держится. Сейчас невыгодно портить и без того натянутые отношения, ведь впереди поступление в ненавистный мне ВУЗ. Матушка молчит, потому что знает, скоро я исчезну с ее глаз, перестану трепать нервы, а на вопрос подруг она с гордостью ответит: «Поступила в юридический. Учится на адвоката». Впрочем, это не будет ложью, вопрос в том – насколько качественна эта учеба и принесет ли она свои плоды? Сомневаюсь. Но, жизнь продолжается и нужно принять это как факт. Сомнительный, но все же факт.
– Арина, выпрями спину. Ложку держи ровно. Не чавкай, – нарекает Татьяна. Ей не хватает указки в руках. Сестренка послушно выполняет указания, еще не догадываясь, что совсем скоро требований к ней значительно прибавится. Мама не успокоится пока не слепит из нее нужную фигурку, второго провала она не переживет.
Отец не вмешивается, лишь быстро доедает ужин и спешит покинуть кухню. Прошло достаточно много времени, чтобы он изучил все законы и навсегда понял, что противиться им не стоит. Себе дороже.
В итоге наш семейный ужин напоминает траурную церемонию. Мать следит за каждым нашим движением, мы молчим, и только слышен стук прибора о тарелку, которым елозить Арина, держа его трясущейся рукой. Хуже и представить сложно.
– Варя, сколько еще раз повторять? Ешь. Остынет.
Я демонстративно зачерпываю полную ложку каши и заталкиваю ее в рот. Куски овсянки скатываются по подбородку. Жую тщательно. Импульсивно. Слезы попадают в тарелку, но я улыбаюсь. Пусть запомнят меня счастливой.
– Отвратительно, – фыркает мама и покидает стол, а я все улыбаюсь, пусть даже слезы обжигают глаза.
Это не моя жизнь. Она не должна быть такой. Я не должна была в него влюбляться. И ломаться тоже не должна была.
* * *
Утро. Я так и не сомкнула глаз. Кажется, будто за веки насыпали песка. На раны соли. На сердце капнули ядом. Чувствую себя ужасно. Недомогание выламывает кости. Во рту пустынная сухость. Меня лихорадит, ломает как при простуде. В общем-то, я действительно заболела, жаль только чудесной вакцины не имеется.
* * *
Возле меня гора скомканных листов. Блокнот исхудал. Сколько бы я не пыталась отвлечься на стихи, мое вдохновение заканчивается на втором слове, остается только местоимение «ты» и красноречивое многоточие. Я пуста. Во всех смыслах. И даже если бы меня попросили пропеть любимую песню, из моего горло вырвался лишь булькающий хрип. Все стало неинтересно. Как и блокнот, который тоже оказался в мусорке.
Я