Читать интересную книгу Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Экзорцисты Барре и Миньон долгое время были главными вдохновителями этих небольших ежедневных скандалов, затем настала очередь капуцинов Лактанса и Транкиля.

Кюре де Сен-Пьеру показывали различные договоры и зелья, состоявшие из свернувшейся крови, обрезков ногтей, золы и других, неизвестных, веществ. Наконец, в довершение иронии, его заставили надеть епитрахиль и взять кропило, чтобы самому подвергнуть экзорцизму одержимых монахинь. Жанна де Бельсьель и ее подруги воспользовались этим для того, чтобы осыпать его самыми грубыми оскорблениями, — и когда ему взбрело в голову задать им вопрос по-гречески, дабы уличить дьявола, Лукавый ответил устами настоятельницы: «Ну и хитрец же ты! Ты прекрасно знаешь, что одно из условий договора, заключенного между тобой и нами, состоит в том, чтобы не отвечать по-гречески!» Все эти так называемые потусторонние разоблачения считались достоверными фактами, несмотря на весьма странные перерывы в ясновидящем состоянии пациенток, поскольку было признано, что Дьявол не в силах противостоять авторитету Церкви.

Забавная деталь, водевильная черта в этой мрачной драме: Лобардемон признавал с закрытыми глазами, принимая на веру утверждения экзорцистов, непреложную правдивость демонов, прошедших соответствующие ритуалы. И случилось так, что один из них открыто заявил устами монахини, подвергнутой надлежащему экзорцизму, что господин Лобардемон — рогоносец. Последний не имел обыкновения перечитывать протокол и, ничтоже сумняшеся, важно подписался внизу страницы, добавив своей рукой: Удостоверяю, что это — правда. Этот бурлескный, но подлинный документ, где судья ручается в своем супружеском позоре, фигурирует в досье по этому делу (см. рукопись № 7618 Французского фонда).

Но не будем вдаваться во все эти детали. Достаточно сказать, что экзорцисты вызывали такой безудержный смех, что Лобардемону пришлось огласить указ, еще более невероятный, нежели предыдущие: он грозил серьезными преследованиями[224] всякому, кто участвовал в порицании или высмеивании монахинь и святых отцов… Таким образом, были приняты все меры предосторожности, для того чтобы и те, и другие могли спокойно вызывать ненависть или смех.

Но здесь произошел инцидент, которого никто не предвидел: над бесноватыми внезапно повеял ветер раскаяния; настоятельница урсулинок и две другие монахини в момент просветления бросились к ногам обвиняемого, а затем — комиссаров, признаваясь, что навлекли на себя проклятие ложью, и громко крича о невиновности Грандье! Их заставили замолчать; угрызения совести, вызванные их неблаговидным поступком, были сочтены новой хитростью нечистого Духа, стремившегося спасти мага от костра, который его уже поджидал.

Бедный священник был приговорен к смертной казни; его сожгли заживо в день ареста (18 августа 1634 года).

Судьи не скупились на унижения, оскорбления и всё более изощренные пытки, обычные и чрезвычайные, чтобы вызвать у него признание… Но всё было напрасно: он умер благородно, кротко и безропотно, оставшись несломленным.

Уверяют, что во время самой казни Лактанс протянул ему для поцелуя металлическое распятие, раскаленное на огне. Святой отец полагал, что неожиданная боль от ожога заставит его запрокинуть голову: так, чтобы народ, слишком поспешно признавший его невиновным, больше не мог сомневаться в том, что он умер нераскаявшимся, судя по тому, как он резко отвел губы, изображая отказ.

В заключение этих подлых козней Грандье стал жертвой еще более подлого вероломства. Ему пообещали задушить его, как только вспыхнет эшафот; но экзорцисты завязали веревку узлами, и, несмотря на все усилия палача[225], Грандье заживо упал в пылающий костер. Можно было услышать, как он кричал посреди языков пламени: «Боже мой!.. Господи! Прости моих врагов!»

В этот самый момент над головой мученика закружилась стайка голубей. Воины тщетно размахивали алебардами, силясь обратить их в бегство: мертвый Грандье и стремительно прилетевшая стая птиц исчезли в клубах дыма. Понятно, какой вывод могли извлечь из этого неожиданного происшествия клеветники бедняги: они завопили, что стая демонов прилетела принять душу мага. Другие же, наоборот, убедились в том, что, в отличие от людей, голубки явились засвидетельствовать полную невиновность подобной жертвы!

Из брошюр и мемуаров, написанных в защиту или против Грандье, складывается почти невероятная картина; эти битвы мнений долгое время будоражили умы. Я приведу здесь несколько строф, образующих эпилог к превосходной книге, опубликованной в Голландии неким господином Обеном (по другим сведениям, Сент-Обеном), которая пользовалась в то время удивительной популярностью во Франции: «Истории луденских демонов» (Amsterdam, 1693, pet, in-12)[226]. Эти стихи, отличающиеся незаурядной силой и чистотой, написаны как будто вчера:

* * *

Сам Дьявол показал, что, устремясь к разврату,Я заключил с ним пакт магический когда-то,Хоть жалоб не было за это на меня:Но тяжкий Приговор мне Сатана выносит,И мой сообщник сам безудежно поноситМеня, во всех грехах неслыханных виня.Британец некогда сжег, мстя, святую Деву.Я тоже, проходя по сходному же делу,Неистовой толпой отправлен на костер.Что чтит Париж, всегда то Лондон проклинает:Луденец Колдуном меня уж величает,Хотя его сосед отсрочил приговор.Как Геркулес, я был неравнодушен к дамам,И вот меня, увы, снедает то же пламя,Но греческий герой всё ж был обожествлен.И вот я казни жду, как тать, хотя невинен,Не ведаю, гореть ли мне в Аду отнынеИль буду в Небеса восхищен, как и он.

Напрасно сохранял я стойкость в испытаньяхИ — как по волшебству — умру без покаянья.Ведь проповедь моя — пустопорожний звук!Распятие дадут — так него плюю яИ, в Небо взор подъяв, шалю и озорую,И, к Богу обратясь, я Демонов зову.

Иные, жизнь мою судившие лихую,Невольно видят смерть воистину святую:Смиренье, мол, всегда есть веры твердой знак.Безропотно страдать — блаженства верх, наверно,И грешная душа очистится от скверны,Коль, худо жизнь прожив, скончаешься вот так.

Видимо, небо отомстило за бедного священника, покарав всех его палачей. Лобардемон, пораженный в своих семейных привязанностях, самым первым впал в немилость у кардинала; отцы Лактанс и Транкиль умерли почти тотчас же в припадке безумия, которое отнесли на счет Дьявола. Отец Сюрен, еще один экзорцист, сошел с ума. Что же касается хирурга Маннури, проявившего такую жестокость по отношению к бедному обвиняемому, то призрак жертвы уже больше не покидал его, неотступно преследуя его до самой могилы.

У Юрбена Грандье были свои предшественники; и он не был последней жертвой, казненной по доносу бесноватых, каждая из которых считала себя в большей или меньшей степени обесчещенной человеком, ни разу в жизни не видевшим ее и не говорившим с ней. Этого требовала традиция: одержимые всегда ставили себе в заслугу рабское следование ей.

Одержимость (или, как ее называет д-р Кальмель, Истеро-демонопатия) — несомненно, одна из самых таинственных болезней, богатая поразительными проявлениями, и факультет медицины испытывал некоторое затруднение при ее объяснении с точки зрения законов, принятых в настоящее время его учеными профессорами; но что из этого следует? То, что некоторые тайны остаются непостижимыми, даже если официальная наука тщится их разъяснить.

Экзорцисты были другого мнения, и вот в какой манере они обычно изъяснялись:

Дьявол — виновник всех явлений, которые не объясняются известными законами Натуры. Путем надлежащего экзорцизма Дьявола принуждают говорить правду; его свидетельство должно иметь силу перед судом.

Эти две искусно совмещенные формулы были не подлежавшим обжалованию приговором для множества невинных душ. К счастью, если Дьявол всё еще совершает поползновения к тому, чтобы свидетельствовать в суде, правосудие больше не интересуют свидетельские показания Дьявола. И никто в наши дни не сожалеет об этом небольшом изменении…

Я ошибаюсь, любезный читатель; приходится в этом признаться.

Целая современная школа, о которой я хочу сказать тебе несколько слов, похоже, сожалеет об ушедшей эпохе ежедневных экзорцизмов и процессов по колдовству. Но, перед тем, как познакомить тебя с маркизом Одом де Мирвилем и его другом, шевалье Гуженоде Муссо, позволь представить тебе одного современного «иерофанта», которому около 1820 года еще сильнее захотелось увидеть, как вновь заполыхают костры[227]. Это автор четырехсот страниц in-8 о Барабашках[228], произведения, украшенного рисунками и портретом, внизу которого автор с большой охотой перечисляет свои имена, титулы и звания: «Алексис-Венсан-Шарль Бербигье де Тер-Нёв-дю-Тэн, уроженец Карпантра, житель Авиньона, временно проживающий в Париже…» Вот мы и получили необходимую информацию.