нравятся худые блондинки. С длинными ногами и сиськами третьего размера!
Это открытие шокирует меня настолько, что я расширяю глаза и приоткрываю рот.
Глаза Немцева сужаются, когда видит на моём лице отпечаток глубокой работы мозга.
— Да... — отвечаю, сделав глазами ещё один круг по его лицу.
Он не любит, когда его лицо рассматривают. Он много чего не любит...
Опустив подбородок, разворачиваю тележку на месте и толкаю её к кассам, ни разу не обернувшись. Я не оборачиваюсь даже тогда, когда на ручку рядом с моими ладонями ложатся загорелые ладони Феди, а его грудь прижимается к моей спине. Чувствую его бёдра своими. Чувствую всё, что находится у него в трусах. Через тонкую ткань леггинсов — это как тереться о него голой кожей. Внутреннюю сторону бёдер покалывает. Нет, тереться о него голой — это совсем не то же самое...
— О чём ты сейчас думаешь? — раздаётся у меня над ухом.
Тихо, но с угрозой, на которую мне плевать.
Мне плевать на всё, потому что прямо сейчас лента транспортёра у кассы начинает медленно расплываться перед глазами.
Я не понимаю, почему меня до таких глубин души затронуло существование этой блондинки! Просто я думала… что я для него единственная. Да, единственная и неповторимая. Как он для меня. Сейчас я понимаю, что никогда раньше не влюблялась. До него я даже близко не представляла, что значит влюбиться в парня.
Смотрю на дорожки вен, проступающие на тыльной стороне его ладоней, и хрипло отвечаю:
— О том, что мы забыли купить оливки. Сходишь за ними?
Смаргиваю слёзы и слегка поворачиваю голову, чтобы взглянуть на его квадратный подбородок, но цепляю краем глаза жёлтое пятно у соседней кассы. Одетая в ярко-жёлтый бомбер блондинка выкладывает покупки на ленту и встречает мой взгляд своим. Скривив губы, задирает нос. Она красивая, это даже павлину понятно, а я сегодня похожа на чучело. Помятая, растрёпанная и без трусов.
Поправив на своих плечах Федину куртку, резко отворачиваюсь и начинаю выкладывать собственные покупки, чувствуя, как в горле собирается горечь. Я думала, мы вернёмся в квартиру и я приготовлю ему “день рожденский” обед, плавно перетекающий в ужин. Наш ужин. Только он и я. Но теперь мне ничего не хочется.
— Ты мне мешаешь… — Веду плечами, намекая, чтобы Федя убрал руки и выпустил меня.
— А ты мне — нет… — Чувствую его дыхание на виске.
— Ты за оливками пойдёшь? — бездумно смотрю в пространство.
— На хрен твои оливки. — Убирает руки, выпуская меня.
— Как хочешь… — Прохожу через кассу и начинаю паковать продукты в дурацкие полиэтиленовые пакеты.
Когда это произошло?
Когда он стал для меня необходимым, как кислород? Когда он рядом… я чувствую это всем телом и мозгом. Я не могу отойти от него дальше чем на пару метров! Всё время хочу, чтоб держал меня за руку. Мне казалось, у нас это взаимно...
Мне не показалось, чёрт возьми! Не показалось…
У меня жжёт затылок, и я знаю, что эта блондинка смотрит на нас.
Что у них было? Она какая-то особенная?
Подняв глаза, смотрю на Федю. Он смотрит прямо на меня, впившись в лицо глазами. Странно, я вдруг подумала, что его внимание должно быть сконцентрировано на соседней кассе!
Опускаю глаза и вижу, как кассир пропускает через сканер огромную пачку презервативов. Размер XXL, со вкусом клубники.
В любой другой ситуации я бы захихикала как дурочка. Во-первых, потому что размер слегка преувеличен. Во-вторых, потому что это — его шуточка. Нам не нужны презервативы. Я на таблетках, и я… ему доверяю. Но сейчас я не могу выдавить из себя улыбку даже силой. Мне кажется, будто меня душат собственные чувства.
А если они начнут душить и Немцева? Егора ведь душили...
— Пять тысяч семьсот рублей. Карточка магазина есть? — врывается в мои мысли голос кассира.
Перекладываю набитый продуктами пакет в тележку и, не дожидаясь Феди, толкаю её к выходу.
Холодный ветер забирается мне в лосины, на щеку падает капля дождя. Смахнув её, иду к “доджу”, рядом с которым фотографируются двое восторженных школьников. Завидев меня, исчезают, громко смеясь. Как только оказываюсь у машины, она мигает сигнализацией и щёлкают замки.
Обернувшись, вижу Немцева, который трусцой пересекает парковку. Хмуро выхватывает у меня из-под носа пакеты, когда собираюсь переложить их в багажник.
— Садись, — отрывисто велит он мне. — Я сам.
Пожав плечом, забираюсь на пассажирское сиденье и пристёгиваю ремень, складывая руки на груди.
— Хочешь, сгоняем за город? На озеро? — спрашивает, забираясь внутрь. — Ты будешь удивлена, обещаю.
— Дождь начинается, — отвечаю, отворачиваясь к окну.
— Хочешь куда-нибудь ещё? — Заводит он машину.
— С тобой — куда угодно, Немцев, — отвечаю, чертя пальцем его имя на стекле.
Прижавшись к нему лбом, закрываю глаза.
— Тогда едем домой. У тебя телефон звонит.
— Угу… — игнорирую я вибрацию в своем кармане.
В салоне наступает тишина, и меня она вполне устраивает, но, кажется, впервые в жизни она не устраивает Немцева, потому что у него будто кран сорвало!
— Музыку включить?
— Как хочешь…
— А как хочешь ты?
— Я не знаю, как я хочу...
— Кофе будешь? Заедем в “Мак”?
У меня возникает стойкое желание послать его… к его “однокласснице”.
— Заезжай, если хочешь...
Я не буду проводить интервью и задавать ему вопросы. Только не в этот раз. Зачем их задавать, тут ведь и так всё понятно. Мне вдруг хочется оказаться дома. В своей комнате, в своей кровати и под своим одеялом. Выключить свет и телефоны. Отгородиться от всего мира и поплакать.
Не сдержавшись, громко шмыгаю носом.
— Тоня, твою мать… — угрожающе рычит Федя, когда стираю со