Читать интересную книгу Чистая сила - Михаил Иманов

И старик, встав со своего места и все повторяя: «Сейчас, сейчас!» — вышел из поля моего зрения. Судя по звукам, он что-то перебирал за кроватью.

Ванокин не двигался и, словно замерев, глядел в то место, у которого возился старик; одной рукой он сжимал лежавший возле стек, другой, полусогнув ее в локте и навалившись всем телом, опирался о край стола.

— Вот. Сейчас, — вперемешку с кряхтением, скрипом кровати, шарканьем подошвами по полу слышал я слова старика.

«Неужели, — думал я, — покажет. Да он и в самом деле сошел с ума. Что за идейного он себе противника выискал?! Это идейный может не взять: от чистоты ли идеи, из гордости ли. А такой — он возьмет и думать не станет, запустит руку в ларец (я почему-то представлял себе именно ларец: деревянный, резной, с медным запором, а то даже и с секретом, и конечно же, с выгнутой крышкой) и в горсти унесет, сколько ухватить сумеет. А он уж ухватить сумеет, и гадать не надо, а только раз на лицо его взглянуть».

Старик подошел к столу. Вид его был растрепанный, и если бы я не знал, чем он там занимался, а видел бы его вдруг, внезапно появившегося в комнате, то я бы сказал, скорее — растерзанный, чем растрепанный: пиджак в пыли, расстегнут и, кажется, с потерей пуговиц, галстук вылез из-за жилета; в руках он держал… коробочку, примерно, сантиметров по десять в длину, ширину и высоту; крышку прижимала резинка, черная и узкая, какую женщины используют в простых прическах. Увидев такую упаковку, я даже несколько отодвинулся в изумлении от своей наблюдательной щели.

Старик не сел, поставил коробочку на край стола и, царапая пальцами крышку, старался ухватить резинку; движения его были неточны (как вслепую), а руки дрожали; наконец он ухватил резинку и сдернул ее… Придерживая ладонью крышку, только теперь поднял глаза на Ванокина.

— Ну что — видел! — проговорил он с мрачной торжественностью и взялся другой рукой у основания коробочки: то ли чтобы крепче придержать, то ли собирался открыть.

— Пока не вижу, — со смешком, почти равнодушно, но прерывисто сглотнув, отвечал Ванокин.

— А хочется? — поддразнил старик.

Ванокин не ответил, не сводя взгляда с коробочки.

— А хочется? — повторил старик.

— Вы, папаша, это… перестаньте, — Ванокин откинулся на спинку стула, но с видимым напряжением, — комедию ломать. Не для того…

— Для того, — перебил его старик. — Именно для того, милый голубчик, для того… А ты как думал! Ты думал, я сумасшедший слабый старик, ты думал, я в фантазии на старости лет вдался. А вот и нет. Вот оно, перед тобой, — он похлопал ладонью по крышке, — только руку протянуть. Близко, а не возьмешь. Нет у тебя силы, чтобы такую силу пересилить. Да и ни у кого ее нет, ни у кого… не хватит. Тот только сможет взять, кто об этом ничего не ведает, — вор простой. А кто знает, тот уже не сможет, потому что сила эта и его уже тронула, и в него уже проникла.

— Чем это тронула? — грубо отозвался Ванокин.

— А значимостью своей, милый голубчик, непреходящим своим, если ты такое понятие уразуметь можешь.

— Нет, папаша, — Ванокин подался вперед и, подведя конец стека своего почти к лицу старика, пошевелил им. — Нет, папаша, ошибаешься очень. Ох, ошибаешься. Тебе бы лучше со мной такие опасные разговоры не вести и коробкой своей меня не дразнить. Ох, ошибаешься! Не знаешь ты меня, совсем не знаешь. Когда ты меня пацаном у матери видел, я, ты прав, другой был, и ты даже представить не можешь философским своим умом, во что я вырос, в кого… преобразовался. Я не посмотрю… Я на твои годы смотреть не буду. И на идеи твои я, прости, плевать хотел. Вот моя идея — ни с какими идеями не связываться и себя никакими идеями не связывать. Я не посмотрю, я твою коробочку сейчас вырву, и — привет. Хоть бы тебя что и хватило после невосполнимой потери.

И, приопустив стек, он попытался просунуть кожаный конец под ладонь старика. Но старик как будто замер: он не отстранил коробочку, а только еще сильнее прижал ладонь к крышке; Ванокин же с напряженным лицом все подсовывал стек под ладонь.

— Не выйдет, — сдавленно выговорил старик.

— А вот посмотрим.

— Не вы-ы-йдет.

— Посмо-о-трим.

Я почувствовал, что наступила та самая минута, когда мне невозможно не обнаружиться. Я уже просунул пальцы в щель и раздвинул ее, я уже привстал, чуть сдвинув стул (ножка его сползла с резинового коврика и с характерным звуком проскрежетала по плиткам пола). Я хотел обнаружения, но они не замечали меня и ничего вокруг не слышали. Я было уже совсем поднялся и готов был отбросить портьеру, и даже какой-то, близкий к гортанному, звук подступил к самому горлу… Но я не успел.

В сцене передо мной как бы что-то лопнуло, во всяком случае, словно звуковая волна резко ткнула меня в грудь. Я приник к смотровой щели. Дело было в том, что коробочка упала на пол, не выдержав упорных усилий сверху (ладонь старика) и сбоку (трость). Она упала, впрочем, почти неслышно: старик, оттолкнувшись от края стола, резко подался назад, и одновременно с ним вскочил Ванокин; стул позади него опрокинулся (это и был тот самый звук, что остановил меня).

— Стоять! — крикнул старик, полусогнувшись и выбросив руки навстречу Ванокину.

Но Ванокин и сам не двигался.

— Не подходить! — еще громче прокричал старик, держа одну руку перед собой, тогда как другой, не отрывая взгляда от Ванокина, шарил по ковру возле себя.

— Да успокойтесь, — сквозь зубы процедил Ванокин и переступил с ноги на ногу, — связки порвете.

— Не тронь! — опять прокричал старик, не слыша Ванокина.

— Сумасшедший! — проговорил Ванокин и сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о перекинутый стул.

Старик же опустился на колени (мне теперь была видна только его голова, пригнулся низко к полу), и когда поднялся, с трудом, качнувшись, словно потеряв на мгновенье равновесие, то коробочку прижимал к груди обеими руками.

— Не выйдет… И нечего здесь… Захотел… — говорил он сквозь одышку. — Комедию ломать… Не дам… Ничего не получишь.

— Это вы, папаша, сами того… комедиант, — через силу улыбаясь, сказал Ванокин и было потянулся поднять стул, но остановился, как бы передумав. — Все это с вашей коробочкой только фокус, потому что риска никакого. Это вы-то и есть комедиант.

— Ничего не получишь, — продолжал старик свое, не слушая и все так же прижимая коробочку. — Захотел…

— А я, папаша, между прочим, на подмостках подвизался, — совсем уже оправившись, заговорил Ванокин, — и в отличие от вас на профессиональной, так сказать, сцене. Не очень долго, но достаточно. Всякие роли играл, хотя, буду справедлив, все больше такие, в которых обеды объявляют. Но уж насмотрелся много. Всяких  г е р о е в  повидал: и из прошлой, и из нынешней жизни, и заграничных. Так вот, вспомнил я сейчас одного занятного принца, Гамлетом звали. Этот Гамлет, чуть что не получается, все одну фразу твердил: «Быть или не быть». Я вот тоже сейчас подумал про себя: «Быть или не быть?» Вот в чем весь вопрос-то.

— Ничего не получишь, — опять произнес старик, не поднимая головы.

— Да что вы все заладили: не получишь, не получишь. Это еще видно будет. Потом. А сейчас я про принца порасскажу. Может, слышали: принц датский? Там есть одна сцена, очень даже примечательная. Королева, она же и мать принца, приглашает его для разговора по душам: мол, поговорим наедине, как родные, и все промеж себя выясним. Там еще король, злодей, отчим, он родного отца принца убил и государством завладел. Кажется, что-то ему в ухо налил, когда тот спал. Оно ведь сон у королей, не то, что у простых смертных: этот влил, а тот и ухом не повел. Впрочем, за точность не ручаюсь — не помню уже. Но дело не в этом. Королева, значит, сына уверила, что они в комнате одни, то есть разговор тет-а-тет. Но принц был умный, он-то подразумевал, что мамаша того, и обманет — не дорого возьмет. И вот в один момент принц выхватывает шпагу (Ванокин приставил трость к бедру и стал ее медленно тянуть, как бы вынимая из ножен). Да вы следите, следите внимательно.

Старик теперь смотрел на него, и лицо его из настороженного делалось растерянным.

— Он вытаскивает шпагу, — продолжал Ванокин, вытянув трость и подняв ее над головой, — и вдруг как крикнет: «Матушка, у вас здесь крысы!» И шпагой…

Ванокин резко развернулся и, держа в вытянутой руке трость перед собой, бросился в мою сторону.

Все произошло так быстро, что я только успел увидеть конец трости у самых своих глаз. Я дернулся назад, руки мои раскинулись, не находя опоры, я наткнулся спиной на стул, свалил его и уже через стул упал на пол ванной, больно ударившись затылком. Падая, я задел еще и табуретку: она опрокинулась, стакан с апельсиновым соком разбился, и брызги достигли моего лица.

— Ставлю золотой, что не уйдет ни одна! — патетически прокричал Ванокин, резким движением сорвав портьеру и отбросив ее в сторону. — Финита ля комедия!