В отношении к своему делу Петр Петрович был совершенно фанатичен, никаких послаблений ни для кого не делал, а попытки как-то его «подмазать» были опасны для жизни пытающегося.
Так вот, когда к Петру Петровичу доставляли человека, серьезно нарушившего правила ветнадзора, он впадал в такую ярость, так заикался, что даже ругаться не мог. Только какое-то попискивание вылетало из его широко открытого рта.
Наконец, он взвизгивал: «П… п… п…етр!»
Петр появлялся мгновенно и становился у притолоки.
– В… в… в… в…-начинал Петр Петрович, показывая пальцем на провинившегося.
– Вредитель! – ясно произносил Петр.
– Да,- кричал Петр Петрович.
– П… п… п… п…- начинал Петр Петрович.
– Под суд отдам подлеца – ревел Петр.
– Да! – отчаянно выкрикивал Петр Петрович.
– С… с… с…
– Сукин сын! Скотина! – кричал Петр.
– Да! Да! – подтверждал Петр Петрович.
Так вдвоем и проводили обработку нарушителей эти два старых чудака.
Говорят, Петр Петрович буквально сходил с ума, когда из-за недостатка кормов начал гибнуть заброшенный для переселенцев породистый скот. Именно тогда он снял со своей землянки всю крышу, сделанную из веток с листьями, чтобы спасти племенного быка. Быка он спас, после чего тот всю весну так и ходил за ним как собака, чем веселил и пугал всех окружающих. Но из-за этого Петр Петрович и Петр последний зимний месяц прожили почти под открытым небом – в землянке с брезентовой крышей.
Я сидел у Петра Петровича до самого обеда, но когда все уселись за стол, то увидел процессию, приближающуюся к дому. Впереди шел мой помощник Димка, переругиваясь с конвоировавшими его стражами кордона; сзади вели наших груженых коней. Тогда я встал и удрал. Я знал что сейчас начнется.
Значит, прорыв через перевал не удался, значит завтра надо пересекать хребет без дороги, через гольцы, через курумники. На душе было мутно, не хотелось идти домой, я повернулся и пошел в тайгу.
Тайга шумела мягко и широко, дул ветер – теплый и сильный, качались вершины лиственниц. Исчез весь гнус, комары и слепни. И я шел и думал. А подумать мне было о чем. Отряд у меня был хороший, но в него затесался один субъект, от которого я ничего хорошего не ждал.
Беда, если в экспедиции заведется какой-либо паршивец,- он может испортить решительно все. Такой человек будет ныть, что ему холодно, когда все будут мерзнуть молча;
он будет петь, когда людям хочется посидеть в тишине, или кривить рот, когда все смеются.
Люди в экспедициях бывают разные, но у каждого есть свои особенности: одни не в меру обидчивы и дуются по поводу разных более или менее остроумных замечаний; другие не в меру ленивы; третьи беспорядочно, а иногда бессмысленно трудолюбивы. .
А бывает и так: начинает в экспедиции работать хороший человек, а потом его точно подменят, и он превращается в форменный мусор.
Вот такая история и произошла с одним из наших сотрудников – архитектором-проектировщиком Домрой. Первую половину сезона он и сам был весел, и людей веселил.
Но вот недавно, съездив на базу экспедиции, расположенную у станции железной дороги, Домра совершенно изменился. Он стал сварлив, глядел с отвращением на свои проекты, и начальник проектного отдела устраивал настоящие облавы, чтобы загнать Домру за чертежный стол. При малейшем недосмотре Домра хватал ружье и удирал в тайгу.
Когда Домре пригрозили, что его выгонят, он сам подал заявление, что просит уволить его по собственному желанию. А затем пришел ко мне с вопросом – выйдет из него геоботаник или почвовед или нет, потому что архитектурой он больше заниматься не в состоянии.
Я ему сказал, что он бредит, и поинтересовался, почему бы ему по-прежнему не заняться архитектурой, но он маловразумительно отвечал: «Потому что меня от архитектуры тошнит»,- и ушел.
Но в тот же день я получил сообщение, что Домра, по его просьбе, переводится в мой рекогносцировочный отряд. На вопрос же о том, как я его могу использовать, последовал милостивый рескрипт начальства использовать его по моему усмотрению-и на глазомерную съемку, и на составление рекогносцировочных проектов, и на что угодно, вплоть до варки каши. Когда же я спросил, где обещанный мне землеустроитель, мне сказали, что его нет и не будет. На мое заявление, что я не меняю обещанного землеустроителя на предложенного Домру, мне ответили, что от меня ожидали большей чуткости к людям, в /частности к Домре. Я поинтересовался, будет ли ко мне проявлена чуткость, когда я по окончании рекогносцировки не представлю предварительного проекта землеустройства. Тогда меня попросили не отнимать времени у чрезвычайно занятых людей ни к чему не ведущими разговорами.
Я пришел в отряд и вызвал своего помощника Диму.
Дима,- сказал я,- ты ездил вместе с Домрой на базу. Отчего он вернулся в таком дурацком в таком дурацком настроении? Что там случилось ?
– Понятия не имею,- сказал Дима.- За всю дорогу никаких происшествий не было.
– Как туда доехали?
– Нормально!
– Что на базе делали?
– Да ничего особенного – получали почту, в кино ходили.
– Домра письма получал?
– Получал.
– А читал?
– Конечно, читал!
– Как читал? С каким выражением на лице?
– С веселым, там его друзья поучали, как жить по сибирскому образцу, то есть в основном, как пить спирт.
– А на обратном пути?
– А на обратном я спал в кабинке, а Домра сидел в кузове.
– Так что же, вообще, происходит с этим Домрой?
– Понятия не имею,- пожимая плечами, сказал Дима.
– Ну так вот, Дмитрий Иванович,- уже серьезно, переходя на официальный тон, сказал я.- Выяснить и доложить! Ясно?
– Не совсем,- несколько удивленно усмехнулся Дима.- Как это и где я могу это выяснить. У него, что ли?
– А хотя бы и у него. Мне неудобно, я начальник. А вам легче поговорить с ним по душам. Ну, в общем, это ваше дело, я вам поручаю и будьте добры выполнить без разговоров. Мне немедленно нужно решить брать его в рекогносцировку или не брать. А то возьмем, а он там нюни распустит – вот и придется с ним возиться. Поэтому, повторяю, как хотите, но выясните и все мне доложите! Ясно?
– Ясно! Пожалуй, и правда выяснить можно. Доложить тоже, конечно, можно, но…- и он неуверенно улыбнулся,- пойдет ли он на откровенность?
Явился Дима не скоро. Он был явно доволен результатом разговора.
– Ну как?
– Все в порядке,- радостно заявил Дима.- Все ясно,- и он захохотал.- Дело в том, что этот архитекторишка отправился на вечер в Университет и там познакомился с одной девой. Виноват, как раз наоборот, все дело заключается в том, что он с ней не познакомился. Ну, в общем, он увидел там одну деву, которая пела жестокие романсы, и Домра растаял, как кусок сливочного масла на сковороде. Да! Он мне битых полчаса рассказывал, как она хорошо поет. Мне повезло. Этот тип с горя выпил стаканчик и разоткровенничался. Ну вот, он, значит, сунулся к какому-то парню, который возле нее вертелся, познакомь, мол. Но тот его отшил. Видимо, оказался соперником. Тогда этот Ромео проявил редкую сообразительность, если он не врет, конечно. Он двинулся в буфет, подкрепился для храбрости и пригласил ее танцевать. А храбрость тут ему действительно была нужна, потому что этот суслик танцевать-то не умеет.