Индеец присел на широко раздвинутых ногах, набычась и глядя на меня исподлобья, сквозь спутанную челку, словно пытаясь прожечь насквозь кромешным взглядом.
…Сосны легонько покачивались под ветерком в вышине. Солнечные лучи сквозили между стволов, щекоча встопорщенную хвою, играли бликами на стеклах веранды. Вдалеке радостно брехала собака, едва слышно доносились вопли ребятни…
Однако скрип снега под ногами, да сбитое дыхание слышнее.
Аидже ломил, изнемогая, но зло, подавляя и плоть, и дух. Мне приходилось отступать, а сил противиться все меньше и меньше… От крайнего напряжения дрожали мышцы, хотелось кричать, надсадно и долго, но лишь клекот вырывался из пережатого горла.
Неужто конец?
Вот же ж глупость какая! На крайнем подъеме ярости я резко, рывком усилил напор — индеец открыл рот, хапая воздух, и обессиленно привалился спиной к краснокорому стволу. И тут мои лопатки уперлись в штакетник. Всё. Отступать больше некуда.
Глаза открылись с трудом.
«Поднимите мне веки!» — аукнулось давнее.
И это было последним, что колыхнулось в сознании — я сползал, спиною скользя по штакетнику. Вниз. В снег. Во тьму.
Среда, 1 февраля. День
Москва, улица Грановского
Очухаться в больнице приходилось в прошлой жизни, после ранения на срочной. Вот так же лежал под тонким одеялом и моргал, глядя в белый потолок. В приоткрытую форточку задувал свежий воздух, но перебить запашок лизола, сей неистребимый больничный дух, сквозняку не удавалось.
Я скосил глаза. Да-а… В крайний раз, помню, рядом, на скрипучем стуле сидела суматошная медсестра, а нынче…
Я пристально, с неким болезненным любопытством оглядел сгорбившегося Аидже. Опустив веки, шепча неслышное, индеец водил руками надо мной, словно разглаживая одеяло.
Кожа медного оттенка на его лице натянулась, а щеки запали — видать, наша дуэль досталась недешево. Почувствовав мой взгляд, бразильский целитель выпрямился в смятении.
— Приветствую тебя, краснокожий брат мой, — ляпнул я, не думая.
Индеец ссутулился, опуская плечи, и заговорил — глухо, отводя зрачки:
— Ты — другой. Не такой, как все. Любой, обретший Силу, дорожит ею, как высшим сокровищем, и лишь ты щедро делился. Узнав об этом, я не поверил, но твои девушки сами нашли нас… — помолчав, он продолжил, по-прежнему не глядя на меня: — Если бы я не был отягощен злом, как ты, то не убил бы твоего наставника и не вступил бы в схватку с тобой. Ты тоже не добр — я ощутил твою безжалостность и беспощадность. Но подлости, но корысти лишен. Ведь ты мог истерзать меня болью и, пока я корчился в муках, убить!
Аидже покачал головой, переживая давешнее.
— Ты одержал верх надо мною, и победил честно, — он впервые посмотрел мне в глаза. — Я передал тебе много Силы. Я заслужил смерть и безропотно приму ее…
Индеец сполз со стула, становясь на колени и покорно склоняя голову.
— Еще чего не хватало! — забрюзжал я. — Встань!
На меня вновь уставились обсидиановые, диковатые глаза.
— Тогда позволь хотя бы служить тебе! — в голосе Аидже звучала настоящая мольба, и я не мог отказать ему.
Конечно, советское воспитание не позволяло заводить слуг, однако индеец нес в себе совершенно иную ментальность — варварскую, дикарскую, первобытную. Он сумеет прочесть «Моральный кодекс строителя коммунизма», но сути его не уразумеет.
— Тебя направил Дэвид Рокфеллер? — спросил я, поглядывая на «Пятницу».
— Да, богатого белого звали так.
— Тогда… — наскоро обдумав, я изложил задание, и Аидже, просветленный и вдохновленный, поднялся с колен.
— Я всё сделаю в точности, как ты велишь, — с киношной индейской торжественностью объявил он, удаляясь.
Дверь в палату закрылась, и тут же отворилась снова, пропуская светило медицины. Осмотревшись, глянув за окно, я узнал «кремлевку», а в здешний штат кого попало не берут.
— Ну-с, — бодро начало светило, щупая мой пульс. — Во-от, совсем другое дело! Юность берет свое… О-хо-хо…
— Доктор, а что со мною было? — с любопытством осведомился я.
— Сильнейшее нервное истощение, молодой человек, — тон медика был серьезен. — Природу его выяснить нам не удалось — уже на следующий день все анализы пришли в норму…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А индеец?
— Какой индеец? — рассеянно поинтересовался врач.
— А кто перед вами выходил из палаты?
— Никто! — удивился медик, и захихикал. — Э-э, батенька, спросонья чего только не померещится! Попейте-ка вы витаминчики! Кстати, к вам посетители… Посетительницы! Сильнодействующее средство, скажу я вам. Особенно в вашем чудном возрасте! Ну-с, выздоравливайте!
Светило вышло, и приоткрытая дверь донесла радостный гомон. В следующую секунду палату заполнил мой эгрегор. Светлана, Наташа, Аля, Тимоша… Девушки бесцеремонно уселись на мою койку, и с обеих сторон ко мне потянулись ласковые губы и ладоши.
— Ты нас так напугал! — с чувством выговорила Света.
— Сбежал, главное, — начала Зина негодующе, но шмыгнула носом, и жалобно затянула: — Мы же переживаем, наверное!
— Хорошо еще Женька знал, где искать! — воскликнула Наташа. — Сразу метнулся в Малаховку. Ну, и я с ним… Как раз успели! Там какой-то местный… на алтайца похож, или на шорца, смуглый такой… уже в «скорую» садился, а нас не пустили! Правда, сказали адрес…
— Ой, мы-то думали — в «Склиф», — подхватила Альбина, — а они вон куда! Говорят, из Кремля звонили!
— Простите, девчонки! — покаялся я. — Но, правда, не хотел вас впутывать. Слишком опасно! Да и Жеку тоже… Как представлю, что Маша одна останется…
— Эгоист! — пригвоздила меня Светлана, и вздохнула: — Житие мое… А о Ритке ты подумал? А о нас? Как мы без тебя?
Тут уж у всех глазки заблестели, да и у меня запекло, девичьи личики задрожали, расплываясь…
— Всё хорошо! — вытолкнул я, справляясь с собой. — Рита не звонила?
Эгрегор дружно замотал головами.
— А Маша как?
— Ковыляет! — ласково засмеялась Светлана. — Пузо свое нянчит!
Тут в дверях нарисовалась полная, румяная медсестра, похожая на повариху, и строго сказала:
— Девушки, больному нужен покой!
— Всё, всё! — заверили ее девушки. — Мы уходим!
Обцеловав меня по очереди, «посетительницы» процокали в коридор и тихонечко прикрыли дверь за собою.
Потревоженная тишина заняла утраченные позиции, и я заворочался, будто испытывая себя на прочность. Ничего нигде не болело, а вот энергию внутри я ощущал, как никогда раньше — она жила во мне, порой горяча голову или руки, словно не умещаясь в теле.
Единственным напоминанием о схватке оставалась слабость. Я даже кулак сжать не мог по-хорошему. Но исцелять себя не стал — пусть всё придет в норму, как обычно. Не надо загонять организм, выжимая из него самоисцеление. Зачем? Был форс-мажор, да весь вышел. Я даже радовался тому, что угодил на больничную койку — выпасть из ежедневного мельтешения дел бывает полезно. Вот так вот отойти в сторонку, сойти на обочину, сесть и рассудить. О нас с Ритой, о «моих» девушках, об Аидже, о городе и мире.
Попадая в палату, человек обретает массу свободного времени. Процедуры, обходы не в счет. Всё равно долгими часами ты остаешься один на один с собой. Можно, конечно, и скучать, таскаться к телевизору, решать бессмысленные кроссворды или искать собеседников для болтовни. Но пока тебе есть, о чём подумать — и чем! — скука донимать не станет…
Легкие, быстрые шаги изредка доносились из коридора, но вот бег на цыпочках… Я взволновался, вслушиваясь, и дверь, лакированная ореховая дверь, махом отворилась, впуская всю мою родню — Риту, маму, Настю…
Любимая троица будто качнулась на пороге — беспокойство ушло с лиц, сменяясь радостным успокоением.
— Мишечка! — вздрагивающим стеклянным голосом выговорила мама. Одолев последние метры, она присела с краю, поцеловала меня, огладила щеки. По милой привычке навалилась Рита, целуя жадно, взахлеб, а тут и Настя подлезла. Закапали слезы…
— Не ревите, — попенял я ласково, — постельное белье намочите, а оно казенное…