Свернув под арку, отделанной рустовым камнем, я вышел во дворик и направился к неприметной двери черного хода. Надо полагать, до революции ею пользовались кухарки да молочницы, шмыгая в людскую. С тех пор половину дверей заложили кирпичом, но мой наставник и генеральша не поддались общему поветрию.
Прислушавшись к гулкому беззвучию, я вошел в осиротевшую квартиру. Клацнул замок, и воздух снова застыл над жилплощадью.
«Как одинока тишина…» — пришло мне на ум.
В коридоре витал смолистый аромат дров, расходившийся из чулана, а из кухни слабо, на грани восприятия, попахивало кофе.
«Будто по-прежнему всё…»
Я заглянул в «трапезную», и коротко вздохнул — на столе стояла белая кружка Игоря Максимовича. Он ее так и не помыл.
Зашипела вода, звонко брызгая в дефицитную мойку из нержавейки, мутнея под моими пальцами. Я оттер кофейные потёки, словно совершая некий тайный ритуал, и сунул кружку в позванивавшую решетчатую посудницу, к фаянсовым товаркам, звякнувшими глазурованными боками.
— Что ж вы так, товарищ наставник?.. — тускло выговорил я.
Просто зло берет… Ну, хоть бы предупредил, что ли! Только не потом, когда всё поздно, а заранее, чтоб спина к спине у мачты! Вдвоем!
«А-а! Только и остается губы кривить…»
Может, Котов просто взял, да и покорился судьбе? Он же верил в предопределенность! Или не решился противоречить «божьему замыслу»?
Ни один смертный не волен переиграть «всесильный рок» — не ведают люди, что им суждено. Но мы-то с наставником ведали! И вполне могли бы «спрямить» свои мировые линии. Вот только Котов не посмел, а я — иной.
Нет, шарахаться, лишь бы обмануть фатум, мне и в голову не приходило. Просто, зная, какой именно жребий выпадет в будущем, я поневоле прикидывал варианты. Вот взять, хотя бы, историю с президентом Северного Йемена. Хороший же дядька! Что же, позволить саудовцам устроить покушение на Аль-Хамди? Да ни за что! Однако в той версии грядущей жизни, что открылась мне, я должен был прилежно соблюсти договоренности с Политбюро, то есть, не проявлять рискованных инициатив, действуя строго по утвержденным правилам — сообщить, кому надо, и пускай КГБ делает укорот саудитам. А я взял, да и подключил к этом уделу Алона с его головорезами! Еще и Маринке послал весточку по электронке…
В итоге — блицкриг в Хиджазе. Ершов наверняка советовался с Ивановым или Андроповым, но все же решение принималось в Багдаде, а не в Москве. А я всё точно рассчитал — ну не мог Аль-Бакр удержаться, не уступить искусу! Оттяпать Эль-Хасу, пока заплывших жиром армейцев короля метелят войска Иордании и Йемена! Да саудовцы и одного фронта не удержат, а уж против двух… Падут! И пали.
А «туман войны» застил мое личное будущее… Я не знаю теперь, чего мне ждать завтра, через год или сто лет спустя.
Мне сразу пришли на ум корявые стишки времен восьмого класса, сочиненные в момент депрессии:
Только дали и туман,
Лишь туман и дали.
И за далями — туман,
И за ним лишь дали…
В том варианте жизни, что я "вычитал" из «Книги судеб», хватало всякого — и чествований, и утрат, и чинов, и званий. Мне даже шили фрак по случаю званого обеда у королевы Елизаветы!
Пошьют ли теперь, знать не знаю, ведать не ведаю, но точно могу сказать — никакая банда метагомов мне не угрожала в напророченном житии. Аидже с подельниками — следствие моего поступка, не учтенного в прошлой «фатум-версии». Какого? Аравийской войны? Или суггестии Ротшильда? Да и так ясно….
Дэвид Рокфеллер наверняка был в курсе секретных договоренностей президента Форда. Генри Киссинджер — его агент влияния, и он всё, как есть, докладывал боссу. И насчет объекта «Миха», и о визите Первого Джентльмена в НИИ «Прогноз»…
А старина Дэйви сразу смекнул, что к «Великой шахматной доске» подсаживается новый игрок, и оперативно принял меры — неспортивные, но действенные.
Вопрос: где же прячутся «экстрасенсы-экстраскунсы» с повадками бандосов? Затаились они не зря — надо и раны зализать, и восстановить убыль Силы. Котов, хоть и любит… любил жаловаться на дряхлость, был «вооружен и очень опасен». И уделал-таки одного из тройки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Бесшумно ступая, прошел в гостиную. Всё, как всегда…
Важно отмахивает маятник, качая тусклые медные отсветы, расталкивая секунды, а пальма под окном топорщит перистые листья, впитывая неяркий зимний свет.
Мои пальцы коснулись земли в вазоне — влажная. Не забыл Игорь Максимович зеленого любимца, полил перед уходом из жизни…
Легчайший ментальный шорох заставил меня встрепенуться — и замереть. Не мысль даже, отголосок мысли скользнул, задевая мой мозг невесомым перышком. Тсеван Римпоче!
«Попался! — улыбнулся я неласково. — Орехово-Зуево? Да, где-то там…»
Тот же день, позже
ЧССР, Шумава
«Фольксваген» довольно резво петлял по заброшенной лесной дороге, то завывая на подъеме, то взрыкивая на частых поворотах.
Гарины теснились на узких жестких лавочках, спинами колотясь о гулкие борта — машину шатало и подбрасывало на ямистой колее. Двое «охотников» засели в кабине, а третий делил с Иржи потертое сиденье в будке, карауля пленников.
Немчура развлекался тем, что корчил рожи, пугая девушек, и сам же кис от смеха, наполняя фургон вонью табака да пива.
— Идиот какой-то, — выцедила Настя.
— Не какой-то, — поправила ее Рита, — а полный.
«Охотник», хихикая, привалился в уголку подремать, а Иржи, снисходительно кривя губы, высказался:
— Ваша реакция понятна, но неосторожна.
— Ах, извините! — буркнула Настя.
— Пан Корда, — шевельнулся Петр Семенович, — судя по всему, вы продались не за кроны, а за марки?
— Представьте, нет! — с удовольствием ответил Иржи. — За доллары! Во вторник я вернулся из Москвы — помните? И там на меня вышел один странный тип… Индус какой-то. Завалился в мой номер, и предложил устроить вам лыжную прогулку, хе-хе… Ну, я с перепугу отказался, а этот индус… Или йог, или кто он там, вывалил на стол целую груду баксов! Не считая! Двести сорок две тысячи! — он блаженно улыбнулся. — Я ему тут же: «Да! Да! Согласен!», а этот тип даже расписки не взял. Позвонил вчера, и говорит: «Должок!»
— А вы хвастливы, — холодно усмехнулся «пан директор». — И болтливы.
— Да… — деланно пригорюнился чех. — Не изжил до конца тщеславие, — гнусная улыбочка изогнула тонкие губы. — Если честно, то у меня сразу два мотива — деньги и ненависть! Я очень люблю доллары, и терпеть не могу русских свиней!
— Сам ты свинья, — с отвращением вытолкнул Петр Семенович. — Шкурка продажная!
Черты лица Иржи исказились, но парировать выпад он не успел — фургончик остановился, глуша мотор. Неподвижность и безмолвие ударили по нервам.
— Выходим! — резко скомандовал Корда, дергая щекой. — На прогулку!
* * *
Еловая хвоя — колючая, а пихтовая — мягкая. Ритины руки быстро научились распознавать деревья, шумевшие на перевале.
— Шнелле!
Косолапый «охотник» по имени Отто шагал впереди — шатаясь и переваливаясь. Другой, отзывавшийся на «Руди», замыкал череду бредущих заложников. Как звать третьего немца, Рита не знала — он, вместе с Иржи, конвоировал русских, приглядывая с фланга.
Тропы не было — Отто вел группу, ориентируясь по ему одному видимым приметам, забираясь все выше и выше. Снег на склоне лежал плотный, лишь иногда наст не выдерживал, и ноги проваливались по колено в мелкую студеную пудру.
— Ахтунг…
Задыхаясь, девушка выбралась на широкую просеку, вдоль которой тянулся ряд тесно выставленных столбов с перекладинами, густо заплетенными колючей проволокой. Деревянными буквами «Т» они уходили направо и налево, словно отражаясь между двух зеркал, и теряясь в лесу. Граница.
— Соблюдать спокойствие, — раздал Иржи ЦУ, — и не привлекать внимание чешских стражей. Русских они недолюбливают, а в глухом лесу мало ли что может произойти…
Отто свернул к ложбине — руслу замерзшего ручья. Летом вода нарушала запреты, перетекая в ФРГ, а зимой застывала синей наледью. Чертыхаясь, «охотник» пробрался на немецкую сторону, и рукой в рукавице натянул провисшую проволоку.