Читать интересную книгу Роман женщины - Александр Дюма-сын

— Если ты не перестанешь скучать, — говорил он ей, — ты прежде всего ускоришь смерть мою и потом расстроишь свое здоровье; и когда вырастет у тебя дочь, когда ей будет нужна твоя любовь, без которой она еще может обойтись теперь, но не впоследствии, ты умрешь также преждевременно, и смерть твоя наполнит ее душу такою же безвыходною скорбью, которую испытываешь теперь ты сама. Так подумай о будущем, дочь моя, подумай о тех, кто любит тебя, и кого ты тоже должна любить.

Мари была в том положении, которое испытывают почти всегда так называемые нервные женщины, когда они поражаются какой-нибудь душевной скорбью. Она не знала сама, что ей делать: то хотелось ей уехать на месяц к Клементине; то, несмотря на траур, броситься в свет, потому что уединение ее убивало; были минуты, в которые она сомневалась в любви мужа и в которые, казалось ей, не любила его; наконец, она причисляла себя к числу несчастных и непонятых существ, и, расхаживая в волнении по своей комнате, она горько плакала, ожидая Эмануила, чтобы наговорить ему незаслуженных упреков, после которых становилась перед ним на колени и, как дитя, просила прощения.

Однажды она поехала на кладбище; у ворот этого места упокоения она вышла из кареты и стала пробираться между обнаженными деревьями и засыпанными снегом могилами к фамильному склепу. День был холодный и дождливый, и потому ни одного живого существа, кроме нее, не было среди этого царства мертвых. Лихорадка била ее грудь, и она с жадностью втягивала в себя сырой и холодный воздух склепа, где, молясь, она обвивала могильный камень, как бы желая отогреть его своим дыханием; тут провела она более часа, потом пошла обратно к карете. Но столица деятельности и жизни ничем, казалось, не отличалась от только что оставленного ею царства покоя, тот же дождь и холод были причиною пустоты улиц Парижа. Эта поездка еще более расстроила нервы г-жи де Брион: голова ее горела, в груди останавливалось дыхание. Только что уселась она у камина, как ей доложили о приходе Леона; она приняла его и протянула ему дрожащую от лихорадки руку. Леон, заметив ее волнение, спросил, что с нею.

— Я была на кладбище, — отвечала она.

— Это неблагоразумно, — сказал он, — такая прогулка и в такое время может быть смертельна: она убивает одновременно и душу, и тело.

— Надо же, — возразила бедная Мари, — чтоб я вспомнила об умерших и навещала их, потому что живущие меня забывают.

— Кто же может забыть вас? Печаль делает вас несправедливой, потому что ни одна женщина не была так свято и так постоянно любима…

— Кто же так любит меня? — спросила она.

— Как кто? Прежде всех — ваш отец.

— Отец! — возразила она. — Всякий отец любит свое дитя.

— Но не все, как он.

— Положим, отец мой любит меня — ну и только.

— Ваш муж! — проговорил робко Леон и с беспокойством ждал ее ответа.

— Мой муж! — сказала она с недоверчивой улыбкой, шагая по комнате. — Муж мой любит меня, говорите вы? Он любил, вы хотели, быть может, сказать; но теперь что делает он? Он знает, что я одна, что я мучаюсь, что воспоминание не дает мне покоя, что лихорадка бьет меня, а он где в это время? В палате, занят политикой, честолюбием, мало ли чем. Он придет вечером, а каково мне дожидаться до вечера. О, нет! Эмануил не любит меня более!..

И говоря так, она сжимала в руках свою голову, как будто хотела удержать мысль, готовую оставить ее.

— Так вас никто не любит, говорите вы? — возразил Леон. — После этого вы или очень забывчивы, или совсем слепы.

— Да, вы любите меня, быть может, — отвечала прямо Мари, — но вас, именно вас, я и не могу любить; к тому же истинна ли ваша любовь?

— Как отвечать вам на такой вопрос?

— Правда, — продолжала она, — вы постоянно возле меня, когда я грущу, вы стараетесь меня утешить; но что бы было со мной без вас? А между тем Богу не угодно, чтоб я отвечала на ваше чувство. Да, вы добры, благородны, великодушны — и будь вы моим мужем, вместо друга, вы бы, наверное, не оставляли меня одну с моим мучением, потому что во имя одной дружбы вы делаете то, чего не делает для меня мой муж… Но вы не можете быть ни моим мужем, ни моим любовником, да и я не люблю вас, — не люблю!.. О, Боже мой! Как я страдаю!..

— Страдаете, говорите вы?.. А вы думаете, что я не страдаю, я, когда говорил о вас с Эмануилом и когда я узнал, что вы выходите замуж? Не страдал, когда увидел вас женою человека, который любил вас и которого вы любили? И когда за мою любовь вы как милостыню дали мне вашу дружбу? Вы думаете, что я не страдаю и теперь, когда вижу вас, полную тоски и несчастною потому только, что другой не любит вас более, хотя и знаю, что он не может вас любить, как я люблю!

Мари сидела, откинув назад голову; она слушала Леона, упавшего перед ней на колени и покрывавшего поцелуями ее руки.

— А между тем, если бы вы могли знать, Мари… — продолжал он тихим голосом, мы были бы так счастливы. Мы не разлучались бы ни на минуту; я был бы самым преданным, самым покорным рабом; ни одна женщина не отвергла бы такую любовь, потому что в моем сердце не было бы вам соперницы, не было бы другой страсти. И этот рай, о котором я мечтал, вы сделали адом! Я думал было, что сумею позабыть вас, но когда б вы знали, что кипит во мне, когда я расстаюсь с вами! Если б вы могли угадать мои ночи… вы поняли бы тогда, как я мучаюсь, любя вас, — и пожалели бы меня…

Мари не отвечала: она не понимала, что говорил Леон; она даже не слушала его.

— Нет! Я хочу все высказать вам, Мари, — говорил он, — мы одни, и к тому же я в первый и, без сомнения, в последний раз говорю с вами таким образом; я знаю, вы не простите мне моих слов и завтра же закроются для меня и ваши двери, и ваше сердце; ведь вы не знаете, что только одна смерть может быть исходом такой любви!

— Боже, Боже мой! Как тяжело мне! — повторила Мари, как бы говоря сама с собою; а Леон, обвив ее руками, высказывал ей свою любовь.

Бедная женщина! Небо, без сомнения, оставило ее, потому что, давши свою руку Леону, она не сознавала, что она делала. Она чувствовала, что-то жало ее голову и грудь и что у нее не было сил защищаться; она едва видела того, кто в исступлении страсти валялся в ее ногах; хотя она и силилась освободиться из его объятий, но увы! Истощенная и обессиленная, опять отдавалась им. А в ушах ее все раздавался тот же страстный голос Леона, заглушавший своими клятвами слова, которые она силилась произнести…

Если бы все женщины уступали магическому влечению чувства, то все бы они могли быть оправданы; но спросите тех из них, которые за одно мгновение поплатились всей будущностью, и многие, если только они захотят быть искренними, ответят, что они еще и сами не могут дать себе отчета в своем поступке. Женщина, существо до того слабое, что вверяться ее сердцу — и хорошо, и глупо. Да и знает ли женщина, чего хочет она в настоящем, а тем более чего захочет в будущем? На нее имеет влияние все, кроме рассудка. Не имея, как мужчина, определенной цели жизни, она готова исполнить все, что ни посоветует ей в скуке ее слабость, зато она и кается впоследствии — что, впрочем, составляет одну из главнейших ее добродетелей.

Любила ли Мари Леона? Нет. Она знала это и даже говорила ему, что не любит и не будет любить его. Но Мари была нервна, а в этот день более обыкновенного; она всегда была задумчива, а сегодня она была грустна и печальна. Наконец, она любила Эмануила более жизни, но она только что приехала с кладбища, лихорадка жгла ее, голова горела, погода была мрачная, Эмануила не было дома; и ее чувственность была разгорячена поцелуями.

К несчастью, какие бы ни были причины — последствия были все те же, и если бы после двух часов, проведенных с Леоном, Мари умерла, то ангелы отвернулись бы от нее, не узнав в ней своей сестры.

Бедная Мари! Она едва понимала, что делалось с нею. А де Гриж, безумный и увлеченный страстью, стоя на коленях, целовал ее ноги — когда она, в каком-то непонятном забытьи, которое кипятило ее кровь и заставляло биться сердце, почти не видела того, кому принадлежала. Она не заметила даже, как ушел Леон, оставаясь полумертвою на том же месте, где и была.

Вечер приближался. В этот день Эмануил приехал поздно. С какою-то необыкновенною радостью он пришел к жене и нашел ее в состоянии обморока: глаза ее были закрыты, руки опущены, дыхание тяжело и прерывисто. Он подошел к ней и взял ее руку — это заставило ее опомниться.

— Ну, милая Мари, — сказал он, целуя ее, — ты не ожидала меня, погрузившись, как всегда, в свои печальные думы.

Мари бессознательно слушала его слова, но в звуках их не узнавала тот голос, который четыре часа тому назад раздавался над ее ухом; она поднесла руку по лбу — и увидела перед собой Эмануила.

Вдруг в памяти ее воскресла прошедшая сцена; она вскрикнула и без чувств упала на грудь мужа.

VIII

Придя в чувство, г-жа де Брион увидела себя в постели; Эмануил и Марианна были у ее изголовья. Она все еще не верила в действительность случившегося с нею, считая его тяжелым сновидением; но едва только мысли ее начинали приходить в порядок, как роковое воспоминание, грозное, как призрак, вставало пред нею. И она внимательно смотрела на мужа, как бы испытывая его глазами и желая угадать, не выдала ли сама своей тайны во время сна, ибо она помнила, что страшные грезы не оставляли ее воображения. Но муж ее был тут, он ждал ее пробуждения; он смотрел на нее с той же, полной любви улыбкой.