Читать интересную книгу Ассирийская рукопись - Максимилиан Кравков

— Трудное, товарищи, обстоятельство, — откровенно признался он, — не вернутся наши орлы с аммоналом, и будет хана! Но думаю я так, что должны они прийти. И все мы давайте так думать. И значит, одна половина людей чинить трубу становись, а другая, — он указал на купол, — чертовину эту к взрыву готовить!

Звездное и голубое раскинулось небо.

На землю пал мороз. Это было хорошо, потому что по хрупкому насту быстро скользили лыжи. Шелково шуршали гладкими камысами.

Затемно, до зари, подкатили Ефим Иванович с Филатычем к броду. К тому месту, где по правому берегу громоздится хребет Дар-Саг и отвесными стенами упирается в Джинду.

Здесь люди добрые или на тот берег идут, либо назад вертают.

В утренней тишине мятежно шумит река, и далеко уносится ее гул по ущелью.

Ефим Иванович шел, и будто все пятнадцать товарищей шагали рядом! Догонять убежавшее счастье. От этого тверда у него поступь и просторно в душе.

Но, однако же, остановился, выйдя на берег.

— Гляди, сынок, — указал Филатыч, — катушка!

И впрямь, внизу по реке белый склон горы прострижен черной дорогой лавины. Через лес, через снег и камни прокатился совсем недавно обвал. И запрудил где-то близко Джинду. В холодной мгле ее вод, словно белые медведи, купаются толстые ледяные плиты. Увлекаются стремительным течением, с хрустом крошатся о скалы и бултыхаются в водоворотах. Мрачно, холодно и глубоко.

— На плоту не переехать, — сразу решил Ефим Иванович, — и пробовать нечего...

— Что же зря, сынок, помирать, — согласился Филатыч, — ошиблись мы в расчете! Но тут я совет тебе дам. Про Гиблую тропу слышал?

— Слыхал, да как ее отыскать?

— Великое дело! Отыщем.

— Веди, старичок мой хороший, веди!

Свернули в сторону от реки. Лежал хребет, словно каменный лев, огромный, до неба. Меж передних лап его — узкая долина. В нее и направили свои лыжи путники.

Труднее и круче становился подъем. Все чаще останавливался задыхающийся Филатыч, Ефим Иванович покорно ждал, хоть душа его рвалась ввысь, туда, где розовым от проснувшейся зари светилась шапка гольца Хар-Азыр.

Филатыч знал, что не его больным ногам перевалить хребет. Ему бы только подняться туда, где он выведет товарища на Гиблую тропу.

— Спирт мы раньше по ней носили, — рассказывал он на привале, — только и летом страшно там. Узко, скользко, да шибко круто. А сейчас сам видишь, какое время. Пригреет солнце — вот тебе и катушка. Слово вымолвить не моги, как по тропке пойдешь. От единого слова лавина пасть может.

Через час, когда алым полымем невзошедшего еще солнца торжествовали горы, старик сказал:

— Вот, сынок, и пришли!

Площадка и черные зубы скал, а дупла в них заткнуты льдом. Налево, как лоб, крутой и покатый, снегом нагрузший склон. А направо под ним — провал, синий-синий от глубины, и тайга внизу, словно дымом расплылась. Над пропастью — Гиблая тропа.

— Мать честная! — даже ахнул Ефим Иванович. — Ты краше-то места не отыскал?

Посидели, покурили.

— Ну что же, прощаться будем! — поднялся Ефим Иванович.

— Посижу я тут, родной, погляжу, что будет...

— Не примерзни, смотри! Прощай!

Ефим Иванович подошел к карнизу. Виден желтый камень тропы. Нешироко. От метра до половины. И наклон маленечко вниз.

— Это ничего, — сообразил он, — а вот вверху хуже!

Да!. Сверху будто хлестнула через тропу снеговая волна и оледенела на загибе. Нависли тысячетонные надувы над карнизом, и сделался сводчатый над ним потолок.

«Упадет, и я упаду, — подумал Ефим Иванович, — и все тут!»

Дивясь такому простому разрешению, скинул лыжи. Взял их под мышку и плечом к скале вступил на тропу. Шагал яростно, отметая всякие мысли.

— Тук, тук, тук! — стучал в мозгу каждый шаг. Цепко ступали подошвы унтов.

Впереди светло раздвинулся выход, грудь расперла мощная радость, и прыжком он выскочил из мышеловки.

Потом долго стоял на снежном поле, и крупные капли пота ползли из-под шапки по горячим щекам.

— Прошел я, старик, прошел! — закричал Ефим Иванович, забывая про осторожность, и горное эхо умчало клич в ледяные вершины хребтов. Но недвижен нависший снег, нерушимо сосредоточенное молчание гор. За серебряными их цепями всплывало солнце, а внизу, у подошвы, синели домики главного стана.

С горящими глазами, с бурею в сердце входил Ефим Иванович в приисковую контору со своим важнейшим поручением. И прием, который ему оказали знакомые и незнакомые люди, испуг и удивление, и расспросы еще туже подвинтили то стремление к участию в общем деле, которое разрасталось в нем.

Поэтому, когда позднее Ефим Иванович стоял в кабинете начальства, за спиной своей чувствовал весь Джиндский прииск.

Прочитав отчаянный рапорт Бурьянова, управляющий понял, что срывается промышленный план. Рухнет вся программа, если гидравлика Джинды выйдет из строя.

Но управляющий, новый человек в золотом производстве, да к тому же горячий, никак не мог уяснить, чтобы огромное это несчастье могло быть устранено банкой аммонала.

Поэтому на Ефима Ивановича он не обратил никакого внимания и со злобою человека, которого неожиданно и предательски подвели, накинулся на сидевшего рядом главного инженера:

— Вы ручались за этих людей на Джинде. За прорывщиков и лодырей. Теперь и расхлебывайте. Чем перекрыть прикажете прорыв? Кого судить, я вас спрашиваю, за это?!

Письмо Бурьянова разорвано в клочья.

— И очки еще новой авантюрой втирают, — заорал он, словно впервые заметил Ефима Ивановича. — Ничего ему не давать!

— Положим, взрывматериалы я дам! — возразил инженер. — Это моя обязанность и право!

— Ну и платите сами, если он где-нибудь сломает шею.

— Сам и заплачу, — согласился инженер.

К концу перепалки Ефим Иванович так упорно искал глазами взгляда управляющего, что тот, почуяв близкий скандал, постарался избежать неприятной встречи.

Ефим Иванович получил записку на динамитный склад и молча вышел, с размаху хлопнув дверью.

«Сволочь, гад, — думал он дорогой, вспоминая подробности разговора, — прогульщики, лодыри! Это те, кто в воде и трущобах Джинды бились за программу!»

Оскорбление, незаслуженно нанесенное всем, необычно остро почувствовалось им лично.

Маленько остыл. Ему предстояло получить аммонал. Поесть. Обязательно повидать Аришу. Отдохнуть и ночью же отправиться обратно.

Но после выпада управляющего появилось какое-то беспокойное чувство при мысли об обратной дороге. Упоение успехом освещало ему лишь сегодняшний день, а теперь думал о том, что будет завтра...

Было жарко и солнечно. Снег садился и таял, с гор, наверное, скатывались лавины.

«Ночью мороз стукнет, — успокаивал себя Ефим Иванович, — авось, как-нибудь проберусь».

Но чем ближе и ощутительнее становилось это возвращение, тем сильнее щемило его тоскливое предчувствие.

Поэтому мрачно, без обычного балагурства, получил он из склада коробку с аммоналом, капсюли и кружок шнура.

А тут подвернулся, как нарочно, знакомый десятник. Нелюбимый и вдобавок под мухой.

— Ну-ну, герой, — обратился он к Ефиму Ивановичу. — Слышали, как программу вы исполняете. Еще на соревнование нас вызывали!

Ефим Иванович сердито посмотрел на рыжее, веснушчатое лицо, в насмешливо прищуренные глаза.

Мимо шумной гурьбой возвращались со смены бабы. И это спасло от драки.

Увидали Ефима Ивановича, завизжали, затолкали локтями одну в красном платочке.

Ефим Иванович отодвинул рукой стоявшего на дороге парня и зашагал через лужи и снег к отставшей от толпы женщине.

Шли медленно, рука об руку, улыбались, а кругом алмазами вспышек сияло солнце по раздробленному снегу.

— По Гиблой тропе прошел, — повторила женщина. И прибавила тихо, ласково и горделиво: — Вот какой ты у меня!

И от этих чудесных слов растаяла недавняя тревога и такими нестоящими показались сегодняшние обиды.

Прежним следом возвращался Ефим Иванович. За день в горах произошли перемены. Лыжня, нечетко прогладившая корку наста, временами совсем исчезала. На крутом подъеме дорогу загромоздил навал сползшего снега. Это было предостережение!

Ныряя в ухабах, проваливаясь по пояс, Ефим Иванович перелез снеговой завал. Дальше подъем был положе, наст плотнее и веселое спокойствие опять овладело им.

Аммонал оттягивал заплечный мешок. Тяжесть напоминала о том ликовании, которое встретит его там, на Джинде. Мысли обгоняли действительность: мерзлота уже взорвана. Джиндцы выполнили программу, победили в трудном соревновании. И во всем этом славном деле не последнюю роль сыграет и он, Ефим Иванович... Хорошо! Не зря он, стало быть, путается на белом свете, не зря его любит голубоглазая Ариша!

В этих мечтах и не заметил, как добрался до ущелья. Почти совсем не запомнил его вчера.

— У-ух, высота какая! — жмурился он на скалы, выпершие из снега двумя полированными стенами. Взглянул и на небо. На востоке оно розовело — загоралась заря. Потер рукавицей замерзшее ухо и запнулся.