зачеркивая цифры в календаре. На первом курсе института знаменательная дата обрела для неё таинственный смысл. Это первый день рождения, который Софка отмечала без родителей, а усилиями друзей. После знакомства с Лизой их круг общения совпадал на все девяносто девять процентов, и Софа замечательно чувствовала себя в компании, которая окончательно сформировалась, когда к ним присоединилась Тома.
Все вместе собрались и на день рождения Софки, но главную скрипку решился играть Пчёла, заводила праздника. Он влетел в квартиру Голиковых, пряча за спиной милый букетик из розовых пионов. В честь их чистой и светлой дружбы, вечной, как мир…
Неутомимая Софа уговорила явиться и Фила, ради такого повода пожертвовавшего своей тренировкой. «Не могу же я одна тащить пьяного Пчёлкина!». Валера откликнулся на призыв, и задача облегчалась тем, что на собрании клятвенно обещала быть Тома, чтобы хоть как-то сдерживать градус безобразия.
Не уехали бы старшие Голиковы на дачу, то не видать бы их дочери такого веселья, и поэтому Софа пользовалась моментом. Молодежь веселилась и не берегла печень, а из кухни чувствовался сигаретный дым. Сегодня можно было всё, и гости этим пользовались. О спокойствии и благополучии соседей не беспокоился никто: июнь радовал жарой, из-за которой дом, сплошь и рядом населенный партийными работниками, машинами отправлялся за город.
Хозяйка праздника веселилась, не скрывая бурной радости. Раз в пять минут прибавляла громкость на магнитофоне, а заодно успевая выговаривать что-то Пчёлкину, который отвечал за всеобщее алкогольное опьянение. Витя притащил ей новый кассетный магнитофон марки «Электроника», и пытался его наладить, не допуская в это дело других. Космос не мог не выразиться про «короля вечерины», которым возомнил себя назойливое насекомое, и безвременно павшую в пчелином организме бутылку «Васпуракана». Софа же старалась следить за тем, чтобы квартира не превратилась в гремящий бедлам, но с каждой новой песней, которой подпевал Пчёла, сделать это было все сложнее.
А с Пчёлкиным бывает легко? Он из простого «привет» лепит целую феерию. Любая тема для обсуждения часто выливалась в спор двух противоположностей, в котором не было особого смысла. Даже сейчас, когда они так бодро выплясывают под «Яблоки на снегу», Пчёла не забывает переговариваться в прежней боевой традиции.
— Когда-нибудь я привью тебе хороший вкус? Мохнатый, на нас люди смотрят, хватит, что ли, за талию лапать! Уже хряпнул, да?
— Ещё чего удумала? Бля, тоже возомнила, мать, смотрят! Кос и Лизка на кухне обжимаются, а Фил завис на царице всех наук.
— Не лезь к ребятам!
— Полегче, студентота, — девушка была притянута ближе, вровень к музыкальному — «я больше не могу…», — и отстань от кепаря, он модный.
— Я тебя в покое не оставлю! А, Пчёлкин? Не увиливай, хитрюга рыжая, я слежу!
— Озверела совсем? Ты бы добрее была, ласковее.
— А ты добрую заслужил? Мечтать не вредно!
— Вредно — не мечтать, а уж если мечтать, студенточка, то масштабно!
— Придумай ты уже другой аргумент, насекомый.
— Гребанная кличка! — и почему-то пренебрежительное «насекомый» в исполнении студентки бесит Виктора Пчёлкина больше всего.
— Вот и не отдам тебе твою кепку, боцман, — Софе кажется, что головной убор с козырьком в правую сторону идет ей куда больше, чем обделенному кавалеру. — Это национализация, батя, в честь праздника. В школе учился, читал?
— А сейчас тебе так «не отдам», если будешь себя плохо вести, чумичка! У-у-х, цыганочка ты! С выходом!
— Я тебе покажу «цыганку», комбинатор! Вдруг, возьму, папе пожалуюсь?
— Жалуйся, сколько влезет, дочура, — брюнетка не успевает, и подумать, как закинута на плечо, и остаётся только стучать кулаками по мужской спине. — Покажи, цыганку, давай! — с азартом в прозрачно-голубых глазах вопрошает молодой человек, ставя Софу на ноги. — Софа-а-а! Ну, блин горелый! Только не бросай!
— Я восемнадцать лет уже Софа! Софья Константиновна! — громкое имя должно было убедить Витю в правильности образа мыслей подруги, но он только насмешливо роняет многозначные в их ситуации слова:
— Я ж жду, любовь моя! — а глаза у него и вправду медовые — посмотреть разок, и влипнуть. Но Софа отучила себя от подобных разочарований, считая, что не ее это удел — страдать по кому-то с раздавленной всмятку сердечной мышцей.
— Любовь? Шутка хорошая! Молись, братец, чтобы тебя это стороной обошло!
— Ну, ёпт твою, Соф, какая ж ты не романтичная! Сказок в детстве не читала?
— Чистый материализм, он меня не подводит. Надейся, Витюша, жизнь длинная!
— Так и сдохну, не узнав!
— Крепче спишь, Витя, если знаешь меньше… — Голикова вернула кепку на золотую гриву обладателя. — На! И советую новую купить…
— Ну тебе же эта нравится, на фиг тогда покупать?
— Чтобы мне отдать!
— Да бля… — когда-нибудь она оставит его кепку в покое?
— Обращайся!
Софье не хочется, чтобы её медовая Баба Яга пропадала надолго. Это уже традиция, прогуливаясь по Москве, выбирать укромный уголок, и потягивать его любимые сигареты, делясь пережитым в проекции крайних трех дней. Он многое ей доверял, в том числе и истории о своих далеко не серых буднях. Пчёла ничего не боялся ей рассказать, чувствуя за спиной поддержку боевой подруги. Софку манила неизведанная сторона медали стремительной городской жизни, творившаяся где-то на окраинах столицы, облюбованных рисковыми парнями с толстыми цепями.
Можно было хотя бы чуть-чуть узнать, как живут те, что верит только в свой сегодняшний день. Просиживать три пары в день, делая вид, что санкции и диспозиции норм права ей интересны, становилось все тяжелее. Но Софе не оставили право выбора. А более Софка страшилась разочаровать отца, который вкалывал всю жизнь, чтобы роскошная обстановка, окружающая Голиковых, не превратилась в пыль.
Пчёлкин казался спасителем на пути, слушая которого Софка отдалялась от своей расписанной по минутам жизни. Она и сама не знала, кем видела себя через несколько лет, но уж точно не работающей по распределению служащей. За положенные в карман кровные сто пятьдесят рублей. Папиной дочке хотелось хоть вскользь посмотреть, откуда каждый раз к ней возвращается Витя. Она видела, что Лиза резко отделяет себя от больших денег и новой власти подпольного авторитета, не нервируя лишний раз сына профессора астрофизики.
Пчёла же был не так авторитарен. И однажды Софа прорвала эту оборону, навязавшись на шею Вити, держащего курс на Пятницкий, собрать положенные за крышевание деньги у мелкой коммерсантки, торгующей разнородным ширпотребом. Пчёла поддавался на женские уговоры про «ничего не говорить предкам», а Софа улучила момент, когда Кос и Лиза были заняты исключительно друг другом. Это не была дружеская прогулка, но Голикова наблюдала за Пчёлой молчаливым статистом, в разговоры не лезла, лишь поражаясь, из какой ерунды