Подтверждение следует…
Вся история о конструкторе стрелково-пушечного вооружения Таубине, изложенная в этой главе, началась с того, что я обнаружил похожего на него человека в кадрах немецкой кинохроники, зафиксировавшей прием в честь делегации Молотова в берлинском отеле «Кайзергоф». В итоге выяснилось, что это он. Многих советских генералов, наркомов, замнаркомов, директоров оборонных предприятий я разглядел на снимках фотографа Калашникова, сделанных во время берлинской поездки Молотова, в найденном мною в РГАСПИ фотоальбоме. Но и в немецкой кинохронике, запечатлевшей вход делегации в банкетный зал «Кайзергофа», я узнал кроме Молотова еще нескольких советских представителей: полпреда Шкварцева, резидента НКВД в Берлине (под прикрытием советника полпредства) А. Кобулова, наркома черной металлургии Тевосяна. И еще одного человека, весьма похожего (ростом, фигурой, прической, в общем, всем, кроме лица, которое он, скорее всего, отвернул, заметив кинокамеру) на советского конструктора стрелково-пушечного вооружения Бориса Гавриловича Шпитального. На левом лацкане его пиджака что-то прикреплено, вполне возможно, это ордена, которые Шпитальный носил всегда. С учетом того, что постановление СНК и ЦК от 4 октября 1940 г. обязывало НКВ командировать в Германию конструкторов, а на совещании по результатам этой поездки в кабинете Сталина были и Таубин со своим конкурентом Шпитальным, вероятность присутствия на этом кинокадре именно Шпитального сильно возросла. Поэтому я начал искать его потомков и вышел на его сына Александра Борисовича.
Позвонив ему по телефону, я задал вопрос: «Бывал ли ваш отец в командировке в Германии до войны?» Конечно же первый ответ был «нет», потом он сказал, что отец бывал в загранкомандировках, но где – он не знает. После моих настойчивых просьб и объяснений, для чего это нужно, Александр Борисович обещал порыться в отцовских бумагах. Через некоторое время он сообщил мне по телефону, что нашел фотографии отца, сделанные за рубежом, и предложил к нему приехать. При встрече я рассказал ему о двух своих книгах о начале войны и о том, что сейчас работаю над третьей. Александр Борисович поведал много интересного об отце и любезно дал мне две его любительские фотографии, сделанные за рубежом (см. с. 320). По попавшей в кадр рекламе видно, что оба снимка сделаны в Германии. На правом, где Шпитальный стоит перед витриной кондитерского магазина, об этом свидетельствует написание слова «schokolade» («шоколад»), а на левом, где он позирует возле витрины автосалона, немецкий текст рекламы и перечень указанных на ней автофирм: «Хорьх», «Вандерер», «Д.К.В.», «Ауди» и ниже «Авто-Юнион». Именно так назывался германский автомобильный концерн, созданный из этих четырех фирм в 1932 г. Значит, эти снимки сделаны в Германии после 1932 г.
Фотографии Б. Г. Шпитального
На приеме в отеле «Кайзергоф» (кинокадр)
Декабрь 1940 г.
Между сентябрем 1939 г и ноябрем 1940 г. в президиуме заседания в ЦДРИ
Судя по одежде Шпитального, эти снимки были сделаны осенью. В беседе Александр Борисович вспомнил рассказ отца о курьезной ситуации, имевшей место во время одной из его заграничных командировок. Вместе с двумя коллегами его поселили в шикарном отеле в номере с новейшей сантехникой, причем никто не объяснил, как ею пользоваться. И вот они, три инженера – специалиста по точной механике, были вынуждены разбираться с нею, строя различные предположения и даже рисуя ее возможную кинематическую схему. Я подумал, что соседями главного конструктора Б. Г. Шпитального по номеру вполне могли быть именно главный конструктор Я. Г. Таубин и И. Ф. Сакриер, дивинженер, окончивший Артиллерийскую академию им. Дзержинского. Тем более что 15 ноября 1941 г. все трое оказались в кабинете Сталина, причем вошли в него одновременно. Для меня нет сомнений в том, что человек, отвернувший лицо от кинокамеры и есть Б. Г. Шпитальный. Я показал Александру Борисовичу распечатанный для него кинокадр в «Кайзергофе» и спросил: «Это ваш отец?» Он долго разглядывал его, а потом сказал: «Точно сказать не могу, но похож… очень».
Два снимка, сделанные за рубежом
Уточнения, внесенные Виктором Михайловичем и Михаилом Никитовичем Бабуриными
Я уже писал, что через дочь Я. Г. Таубина Ларису Яковлевну я познакомился с сыном соратника и соавтора ее отца Виктором Михайловичем Бабуриным. Он многое рассказал мне о своем отце, о его жизни и работе с Таубиным и дал целый ряд бесценных документов и фотографий, что очень помогло понять их трагическую судьбу, а также ситуацию с 23– и 37-миллиметровыми авиапушками и гранатометом, в создании которых его отец был не только ведущим конструктором, но и полноправным соавтором Таубина. Я дал ему, так же как и Л. Я. Бессоновой-Таубиной, прочитать мою статью о Таубине перед публикацией ее в «МК» и учел их замечания, за которые очень им благодарен. Когда я уже собирался сдавать третью часть своей трилогии в издательство, Виктор Михайлович позвонил мне и сказал, что он познакомился в ФСБ с делом своего отца и предложил встретиться. Мы встретились, и он передал мне тюремное фото отца, ксерокопии нескольких листков дела и выписки оттуда, относящиеся к истории создания знаменитых авиационных пушек и гранатомета и сделанные со слов отца из протокола его допросов.
Этот снимок сделан, скорее всего, в день ареста 16 мая 1941 г.
Я счел необходимым изложить здесь главное из предоставленных мне Виктором Михайловичем материалов.
1. Все документы по аресту М. Н. Бабурина были оформлены в один день – 16 мая 1941 г., и эта дата стоит:
на постановлении на арест, которое подписано замнаркома Государственной Безопасности и Прокурором Союза, то есть арест произведен на самом высоком уровне;
на ордере № 194 на арест и обыск, на который ссылаются в протоколе и акте обыска квартиры;
на протоколе обыска;
на акте о проведении обыска;
на протоколе допроса.
2. В постановлении на арест указаны следующие его причины:
«…Бабурин, работая ведущим конструктором Особого Конструкторского Бюро № 16, вместе с начальником этого бюро Таубиным с целью ослабления оборонной мощи Союза ССР проводят подрывную вредительскую работу. С 1931 г. по 1939 г. разработка гранатомета, после затрат на эту работу 7–8 млн рублей гранатомет не принят на вооружение как не отвечающий тактико-техническим требованиям. В 1937 г. Бабурин и Таубин приступили к проектированию 37 мм автоматической пушки малой мощности, не закончив работ, перешли на новую конструкцию большой мощности (зенитно-противотанковая – израсходовано 1 200 тыс. рублей – не принята на вооружение как устаревшая и имеющая ряд плохо решенных узлов).
С лета 1939 г. Бабурин и Таубин работали по 23 мм авиационным пушкам, но ни один из изготовленных 7 образцов к установленному сроку не был закончен. По принятому на вооружение автоматическому пулемету[66] АП-12 Бабурин и Таубин заслали на завод № 2 7 измененных чертежей и в дальнейшем отказались консультировать завод по выпуску этих пулеметов».
Далее, в постановлении на арест сказано, что пушкой калибра 37 мм Таубин и Бабурин занимались с 1937 г. Значит, постоянные заявления Нудельмана о том, что эта работа была начата под его руководством с 17 мая 1941 г., – как бы это помягче сказать? – ну, скажем, не очень соответствуют действительности. До этого Таубин и Бабурин уже трудились над этой пушкой четыре года! И именно они – главные авторы этой пушки, поставленной на серийные Як-9 и Ил-2 в 1943 г.! Не случайно Ванников, сам просидевший с 7 июня по 25 июля 1941 г. на Лубянке, не побоялся ответить на прямой вопрос Сталина о пушке Нудельмана (речь шла о 37-мм пушке) так: «Хотя пушку Таубина в 1941 году называли вредительской, тем не менее Нудельман при поддержке наркомата вооружения добился на ней очень хороших результатов» [11. C. 150].
Читаем дальше. Гранатомет не отвечал тактико-техническим требованиям?! Так ведь Таубин первым в мире изобрел его, никаких технических требований на него не существовало. Он потому и не «пошел», что, кроме самого изобретателя, никто на свете и понятия не имел, что это такое и зачем оно нужно. После ареста Таубина и Бабурина о гранатомете 30 лет никто даже не вспомнил, пока в 60-е годы американцы до того же самого не додумались (или позаимствовали).
Протокол первого допроса М. Н. Бабурина в день ареста. «Вопрос: Вы арестованы за проведение активной антисоветской пропаганды. Предлагаю вам дать подробные показания о совершенных вами преступлениях. Ответ: Антисоветской работой я не занимался и сознательно никаких преступлений против Советской власти не совершал. Вопрос: Вы говорите неправду. В распоряжении следствия имеются материалы, изобличающие вас во вражеской работе. Учтите, что вам надо говорить правду и по вопросам вашей вражеской работы вы будете допрошены в следующий раз…»